Уж как только не называли этот роман: и гомоэротическим, и экзистенциальным, и стилистически безумным. На самом деле он просто талантливый. Гомоэротизма в нем не больше, чем порнографии в набоковской «Лолите», а вот чего в нем действительно в избытке, это чувств — ярких, настоящих, человеческих. Таких чувств, о которых трудно даже говорить,
а уж писать — тем более. Слова все упрощают, на все навешивают ярлыки. Как назвать чувство, которое рождается, когда ты видишь свое отражение в другом человеке? Марина Палей нашла нужные слова.

Алёна Семенович, журнал "Sex in the City", май-2008

***
Какой-то король критической мысли назвал бешено одаренную писательницу М.Палей «Принцессой», но, судя по «Клеменсу», да и по прилагающемуся к роману интервью, она скорее валькирия, чей литературный темперамент может быть охарактеризован как располагающийся где-то в диапазоне между «Дуня Смирнова» и «Конь С Яйцами».

«Принцесса Стиля» — на самом деле так это звучало; дело в том, что у Палей не менее пронзительное чувство языка, чем у Славниковой и Шишкина, поэтому неудивительно, что ее «Klemens» прогрыз себе лаз в прошлогодний шорт-лист премии «Большая книга» и чуть-чуть не слопал там «2017» и «Венерин волос». Неудивительно, однако ж, и то, что даже при латентном мазохизме «интеллигентных» издательств мало кто поторопился осенить этот несомненный шедевр своим логотипом: по сути, перед нами гигантское — трехэтажное? да какое там, гораздо, гораздо выше — проклятие в адрес пространства к востоку от нынешнего Бреста, где на протяжении нескольких веков скапливались генетические отбросы цивилизованных наций: «Содом и Гоморра… Смрад скотоложества… Свальный грех блаженного коллективизма». Холоп да холоп: эта роль ругательная, прошу ее ко мне не применять — так-то оно так, однако ж в арсенале настоящего национально ориентированного философа всегда найдется максима вроде «нас е…ут, а мы крепчаем»; она и нашлась — у издательства «Время».

Рассказчик, питерский интеллигент Майк, изнывающий от обрыдшей семейной жизни и ненавидящий повсеместно процветающее в его стране скотство, неожиданным для себя образом влюбляется в немца-аутиста Клеменса. «Ноги его в этом тесном пространстве казались особенно негабаритными — я читал, что кузнечик подпрыгивает на такую баснословную по отношению к своему росту высоту, что — при тех же обстоятельствах — человеческое существо допрыгнуло бы до маковки Исаакиевского собора. Тевтонец выглядел именно тем самым человеческим существом». Экстраординарная страсть — гомосексуальная, еврея к немцу, смерда к небожителю — имеет столько же перспектив, сколько «рабско-свинская» страна войти в союз свободных держав, о чем мы узнаем в самом начале: Майк исчез, оставив после себя только причудливые отверстия в зеркале и рукопись, где излагается вся его история. История в основном состоит из мытарств и переживания разного рода насилия.

Надо быть членом «Единой России», чтобы обвинить Палей в беспочвенном злопыхательстве. Разумеется, на зеркало неча пенять; разумеется, смрад и содом; но кто она такая, чтобы исписывать это зеркало свастиками «руссиш швайн»? Великая писательница? Пожалуй, у Палей есть все, чтобы быть большим писателем: чувство стиля, слух, лексика, метафорика, воображение, память, наблюдательность, острый ум; одной только вещи нет — и она называется stiff upper lip: сдержанность, способность переносить трудности и, не тратя слишком много времени на стоны и проклятия, подниматься и идти дальше. Выдержкой такого рода обладали и Цветаева, и Бунин, и Набоков; даже Шишкин по сравнению с Палей настоящий стоик. Отчаяние и истерика — хорошая тема для романиста, когда с отчаянием что-нибудь происходит, когда оно во что-то трансформируется — и вовсе не обязательно в идиотический энтузиазм. Палей же упивается своим сырым горьким отчаянием… упивается… упивается… и что? ничего, упивается себе дальше. В силу того что она писательница от Бога, из тех, кто мог бы писать, даже лишившись головы, просто кончиками пальцев, ты не можешь отползти от этого текста — гравитация языка слишком велика. Но как только добираешься до финальной точки — остается чувство раздражения, нелепая дыра в зеркале.

Можно предположить, что если бы кто-либо попытался сформулировать финальную резолюцию относительно феномена Палей — и того, как реагировать на аллергию, вызванную ее присутствием, — то он мог бы припомнить сталинскую ремарку на полях дела М**********а: «Изолировать, но сохранить». Разумеется, сейчас речь шла бы не о физическом существовании, но о месте в культуре.
Лев Данилкин, "Афиша"
***

От прозы Марины Палей исходит обаяние силы. Не женской, терпеливицкой, кроткой. И не мужеской силы подавления и преобладания. Силы экзистенциального сознания. Палей экзистенциальна, как никто в современной русской прозе, экзистенциальна в квадрате В том, что Палей не желает быть предсказуемой, залог ее силы.
Сергей Боровиков
***
В романе «Клеменс» нашла нерядовое воплощение тоска агностика о вечном совершенстве.
Евгений Ермолин
***
…сияющая стилистическим изяществом проза Марины Палей.
Майя Кучерская

***
Читать Марину Палей мучительно интересно. Интересно потому, что эта проза не похожа ни на какую другую и потому что она — живая. Стиль виртуозен!
Это текст, который дышит. Его приятно произносить вслух, цитировать предложениями, абзацами, страницами. Его увлекательно читать про себя, потому что он постоянно удивляет.
Вместе с тем читать прозу Палей непросто. Текст, мало сказать, насыщен — он перенасыщен. Периодически приходится останавливаться — глотнуть воздуха.
Завидую тем, кто познакомится с прозой Палей впервые.
«Jewish Magazine»
* * *

Это проза, наделенная острой изломанностью и какой-то неженской энергетикой.
Бесспорно одно: для «измерения» этой прозы нельзя пользоваться накатанными критическими определениями.
Эту прозу, условно говоря, можно назвать кинематографической: жесткими языковыми средствами Палей буквально добивается эффекта видения происходящего. Чтение сложное. Оно — для тех, кто любит читать
Анна Гильманова

* * *
Эмоциональные обличения, философские размышления, социально-культурологические наблюдения, обобщения и анекдоты, сказовые житейские истории…
Марина Палей меняет стилистику повествования и избегает монотонности. Она очень точна в передаче состояний. Она пишет образно, но образность — не самоцель… Читать страшно. И очень интересно. Это книга, к которой хочется вернуться…
Анна Лапина

* * *
Талантлив и необычен роман Марины Палей «Клеменс». Перед нами разворачивается страстная, странная, горячая история любви героя. Запретной любви — к мужчине, к иностранцу, немцу по имени Клеменс. Надо ли говорить, за сколь опасную и странную тему берется автор! Сфальшивить тут — накликать на себя двойную порцию упреков. Скорее всего, М. Палей их не избежит, но фальши в ее романе нет.
…автор воспевает любовь. Не однополую, конечно. Но — любовь вообще: как начало и основу жизни. К кому бы она ни была обращена.
Евгения Щеголева

* * *
Роман «Клеменс», как и его автор, живет по собственному закону. Если же говорить о врожденном сходстве сознаний, образов мира и способов его переработки, то здесь Марина Палей обнаруживает высокосортные черты классического уровня: Набоков, Ходасевич, Чоран, Елинек.
Вы держите в руках драгоценный камень. Он излучает магию. Первое книжное издание является его долгожданной оправой.

По словам Палей, «красота – категория еще и этическая, ибо безнравственно практически всегда то, что некрасиво».
Наталья Рубанова, "НГ-Eх-libris"

Мильон терзаний.
Роман Марины Палей, попавший в список финалистов премии «Большая книга», похож на мозаичную картину. Чтобы понять его замысел, читателю необходимо взглянуть на текст «издали». Цепочки иллюзий, философские странствия, очерки и завершенные рассказы – причудливое нагромождение разных по размеру и жанру пестрых деталей изображает метания безнадежно потерянного существа. Питерский интеллектуал Майк оставил человечеству наследство – загадочную рукопись. В ней он делится воззрениями на убожество отечественных будней и раскрывает глубину чувств к своему постояльцу, иностранцу Клеменсу. Прорвавшись сквозь чащу рефлексии, воспоминаний и лирических отступлений, герой наконец оказывается в своем эльдорадо, в Германии. Там он встречается после мучительной разлуки с Клеменсом. Однако его ждет разочарование – единственный друг оказывается аутистом. В финале Майк растворяется в потоке своих фантазий, а читатель застревает в сентиментальной паутине.
Дюк Митягов, "Ваш досуг", №51 (554)

«Клеменс» - печальная, местами «темная», но стилистически очень красивая книга. Настоящий арт-роман.
Андрей Мирошкин, "Книжное обозрение", №47 (2161), ноябрь 2007.

* * *
Первая публикация романа Марины Палей целиком — до сих пор читатели могли судить о романе лишь по журнальному варианту (”Нева”, 2005, № 2—3 , полная версия — в сетевом ”Новом мире” появилась сравнительно недавно ). Журнальный вариант романа был номинирован на премию "Большая книга" 2006 года и вошел в шорт-лист премии. Роман этот представляет собой редкий для нашей литературы текст, автор которого не подражает Набокову, а действительно продолжает его поэтику, причем делает это по-своему, на своей теме, своем материале. Повествование строится на сложной системе метафор аутизма и предаутизма, отрабатываемой параллельно на разных уровнях повествования. В частности, тема эмиграции здесь возникает не только как явление политической (это в малой степени) или социально-психологической жизни, но прежде всего как проблема нарастания в человеке самой материи отчуждения — эмиграция как высшая точка этого отчуждения, почти неизбежная для действительно живущего и мыслящего. Ну а в полном виде мотив аутизма разрабатывается в сюжете взаимоотношений главного героя со ”странным” иностранцем Клеменсом.
Сергей Костырко, "Новый мир"
***
На глубине
Став звездой русской интеллектуальной прозы в начале 90-х, Марина Палей внезапно эмигрировала — из России и, как казалось многим, из литературы. «Клеменс», ее первый роман после долгого молчания, — результат сложных духовных исканий писательницы. Майк, молодой петербургский переводчик, еврей и космополит, на уровне генетической памяти хранит тем не менее воспоминание о холокосте, уничтожившем часть его семьи. Клеменс — стопроцентный молодой немец, воплощение арийского духа — въезжает в квартиру Майка на правах не слишком желанного квартиранта, а остается в качестве возлюбленного, друга, врага и, главное, объекта всепоглощающей страсти. Однако провокативная гомосексуальная интрига — лишь самая верхушка айсберга, именуемого «Клеменс» Марины Палей. Стилистически безупречный, волнующий, насквозь пронизанный эросом роман писательницы — подлинный гимн сильным чувствам. Он оказывает на читателя гипнотическое воздействие, до предела обостряя наше восприятие действительности и заставляя вспомнить, что подлинная страсть, какой бы беззаконной и дикой она ни казалась окружающим, всегда приближает нас к нашей глубинной сущности.
Галина Юзефович
Psychologies

***
Правомерно ли назвать этот роман гомоэротическим?" - в первой же строке издательского анонса вопрошают редакторы, подготовившие к печати роман Марины Палей "Klemens". О котором в память западает еще то, что он вошел в шорт-лист разрекламированной и щедрой премии "Большая книга". Этот вопрос, а также следующее сравнение с прозой Набокова, на одних действуют как спойлер пред просмотром хорошего фильма. Или ориентируют вектор мысли несамостоятельного читателя в совершенно определенном направлении. Впрочем, несамостоятельный читатель до конца этого текста не дойдет. Проза Марины Палей обладает теми свойствами художественного слова, которые в массовой литературе утрачиваются. Читать, понимать и переживать этот текст надо поверх барьеров формы слова. Содержание здесь - сумма впечатлений, которые постоянно меняются вслед за развитием отношений Клеменса и его петербургского хозяина".

Владимир КИРСАНОВ, www.gay.ru

***

…А там никого нет

Можно сказать, что эта книга наполнена словами по всем канонам филологически-набоковского романа. Но это не мешает ей быть необычайно, сверхъестественно живой.

В такой дымке мерцающего многосмыслием слова и является герой книги Клеменс. От Майка, другого героя романа, мы получаем о нем более-менее достоверные сведения: немец-«тевтон» в круглых очках, бродяга, книгочей, художник, прежде всего по образу жизни. Но это столь же условно, как и все происходящее с Клеменсом, приехавшим в Санкт-Петербург в гости к герою-рассказчику. Особенно явно эта «исчезающая» суть художника проявляется в эпизодах тщетного фотографирования Майком своего гостя. То Клеменса нет на фоне заснятых пейзажей и интерьеров, то пленка оказывается пустой. Наконец, «поляроид» запечатлевает человека в «военизированных брючатах цвета хаки,.. в куртке, перешитой из солдатской шинели», в «устрашающих ботинках с гусеничными подошвами». Но Майк тихо «стонет»: «Это не он».

Ибо давно уже видит Клеменса не глазами, а сердцем. Так любят создание своей фантазии, свой идеал, несостоявшегося себя. Очевидно поэтому самое грубо-материальное проявление подобной сверхлюбви – гомосексуальную сцену – автор дает только к концу романа. Да и то в таком деликатном, «дымчатом» виде, что ощущения противоестественности, содомии не остается. Просто «ты осторожно целуешь лицо человека, и человек осторожно целует твое лицо», потом восемь часов проводишь с другом на подоконнике, целуясь «без устали», потом засыпаешь на его плече. Но на следующий день Клеменс отдергивает свою руку от влюбленного Майка: он не гомосексуалист, а аутист, человек «в себе», обладающий врожденной «иллюзией ясности» своего физического существования. Этой ясности так иногда недостает Майку: он хочет «раздевать его, разглядывать», «лизать, кусать, пить, есть».

Самое, пожалуй, главное доказательство такой неистовой любви к полуфантомному немцу – от противного. То есть, от нелюбви героя к своей жене, которой он посвящает беспримерную по отвращению главу «Филиппика…». Собирательный образ всех женских пороков: она и «обвислая швабра», «облезлая прыщавая сучка», и разом «корова» и «болонка», и «червяк», которого «хочется давить, давить, давить». В итоге это уже не человек, а «минус-величина», под стать «минус-материальному» Клеменсу, «отрицательному» в положительном смысле. Этим, видимо, объясняются вставные новеллы с героями, чья реальность не вызывает сомнений. «Рукопись Марины Галицкой» о перипетиях судьбы будущей писательницы, которая пишет на иврите, но «думает по-русски», служит и другому – показывает умение автора «работать» с разными героями, менять стилистику по ходу повествования.

Последняя, третья, часть книги о скитаниях героя на родине Клеменса – с уже упомянутой сценой соития героев – напоминает недопроявленные Майком фото. Закономерен поэтому конец романа с аллегорической сценой про спугнутого звуком открываемого окна «олененка». И с финальной фразой («Распахивая окно, я знал, что за ним никого нет»), не оставляющей сомнений, что Клеменс – миф, рожденный на последней стадии развоплощения слова. Оно здесь предельно чувственное, «клеменсовое», позволяющее признать роман «гомоэротическим» в широком смысле этого слова. И без вопросительного знака, как это сделали авторы аннотации к роману.

В качестве своеобразного послесловия к «Клеменсу» помещены избранные места из переписки М. Палей с «московским адресатом» Н. Рубановой. Здесь «Принцесса стиля», живущая ныне в Голландии, выступает трезвым и беспощадным критиком российских литературных нравов. «Игрища времен Нерона» (о лит. премиях), «тотальное торжество Суррогата» (о текущей лит. продукции), «в духе дацзыбао российских заборов» (о лит. критике) – таков далеко не «клеменсовский» лексикон этого «избранного». В этих «филиппиках» родному «свинству» слышится голос стопроцентной эмигрантки, наследницы Бунина, Набокова, Бродского, которую столь же трудно представить вернувшейся в Россию. Но которая вновь своим творчеством доказывает известную истину: «Писательство и есть эмиграция».

Владимир Яранцев, "Книжная витрина"