Одна из нас познакомилась с Грицманом как-то вдруг в Бельгии, на конкурсе «Эмигрантская лира» – и увидела сразу, что это хорошо. А другой услышал сначала, как Грицман читает – случилось сие на пиитическом форуме в Иерусалиме (поэзия есть бог в святых местах земли обетованной!) – долетели строчки: «Снег падает по направленью к лету и замирает где-то за рекой» – и тут уж я уткнулся в книжку, раздобыв, и стал читать сам, по привычке с середины, дабы глаз зацепился за звук, за приметную метафору, а там и цвет возник, и не мешкая побежали мурашки. Так мы открыли для себя поэта, который, по его утверждению, обитает в прибрежном Манхэттене с двумя котами (котов, если хотите, можем показать!). Нам оказался близок и отраден творческий принцип Грицмана: «Поэзия – прежде всего отражение судьбы, исповедь». Как по ходу здесь не вспомнить Ходасевича: «Поэзия есть преображение действительности, самой конкретной»! Да, да, душа фиксирует перемещенья тела, то бишь, автобиография оборачивается интерпоэзией. Поговорим с Редактором.

- Расскажите, пожалуйста, о себе поподробнее, по доброй, накатанной схеме: детство, в людях, университеты...

- Я – москвич, родился в медицинской семье (оба родителя – врачи), окончил 1-й Московский медицинский институт. Жил в центре,  на Садовом кольце, потом двадцать лет своей жизни, до отъезда, в Измайлово. Удалось остаться в аспирантуре на кафедре патологической анатомии, защитил кандидатскую диссертацию, затем работал в медицинском НИИ, и что-то мне все  это стало меньше нравиться. Не вписывался я в этот путь, видел начало его, середину и конец.   И решили мы с женой, взяв двух маленьких детей, уезжать оттуда.

- Следуя Вознесенскому, «стихи не пишутся – случаются». Как случилось, что вы начали писать?

- Писать я пытался очень давно, в юношеском возрасте, все это было ужасно, потом, став постарше, – лучше, вроде обрел свой голос. Я всегда любил стихи, знал много наизусть, но мне как-то не удалось быть в круге молодых поэтов, где друг друга поддерживают, подбадривают, я был сам по себе, это не находило особого выхода; но постепенно что-то во мне произошло, и где-то лет в двадцать шесть, я начал активнее писать, появилось что-то свое и даже была, как водится, пара машинописных книжечек, которые знали только в кругу близких друзей. Потом я уехал в Америку, несколько лет был, в «анабиозе» из-за медицинских экзаменов, адаптации к  американской жизни. И вот, попав в Нью-Йорк где-то в 40 лет, я вдруг снова начал писать. Теперь, уже больше четверти века, не останавливаясь, этим занимаюсь. По-русски, а потом и по-английски.

-  Кого вы могли бы назвать своими творческими учителями и пиитическими завучами?

- Никаких учителей, а тем более, завучей, у меня не было. Опять же как-то, наверное, не получилось. Не входил я ни в какое лито, не ходил  в студию, не был молодым литератором, не ездил на слеты... Я жил совершенно другой жизнью – любил стихи, читал, и, в общем, был ориентирован в современной поэзии, писал, но был сам по себе. Однако мой отец и его друзья были связаны с такими крупными поэтами, как Давид Самойлов и Борис Слуцкий, так что было какое-то «облучение». Я был хорошо знаком с Давидом Самойловым, знал его стихи, но своих  ему не показывал. Евгений Рейн написал во врезке к одной моей публикации, что у Грицмана не чувствуется ничьего влияния, он сам построил поэтический самолет, на котором и прилетел в Россию.

- Вы создатель и редактор известного журнала «Интерпоэзия». Познакомьте нас поближе со своим детищем.

- Международный журнал поэзии я задумал еще давно, лет пятнадцать назад, как нечто новое. Не эмигрантский журнал, и не тематический поэтический альманах, а как нечто другое - международный журнал поэзии западного, американского типа. Не русский толстый литературный журнал, но журнал другого типа: поэзия, короткая проза, эссеистика. В то время мне думалось, что одной из основных целей журнала будет «пробивание окна»: из русской поэзии в англоязычную американскую поэзию и создание некой общей площадки. Этого не получилось, хотя пару лет я издавал журнал на двух языках. Однако, было недостаточно контактов, знания английского у русской аудитории, и полное незнание русского языка у американской. Поэтому я  полностью переключился на русскоязычный журнал «Интерпоэзия», независимый поэтический журнал над культурами и над миром. Употреблю не случайно «бранное» слово – безродный  космополитический журнал. Он посвящен поэзии вообще, но издается на русском языке и стоит в интернете в московском «Журнальном Зале».  Формат журнала, скорее, западный, американский и имеется некий уклон в сторону русской поэзии в диаспоре, хотя мы с большим интересом и желанием публикуем и стихи поэтов России (с особым вниманием, кстати, к периферии – Сибирь, Урал, бывшие советские республики). Наша редколлегия и редсовет скорее виртуальные, мы находимся в постоянном контакте в сети, и, соответственно, журнал, с одной стороны, печатный, как и полагается журналу, но, с другой стороны, в основном, виртуальный. В связи с этим я придаю большое значение поездкам и презентациям журнала в разных странах мира, как в России, так и в Израиле. Основной упор «Интерпоэзии» -  на поддержание русского слова, русскоязычной поэзии во всем мире, вне зависимости от географического местонахождения автора. Главное – это качество поэзии, с особым интересом к поискам, - не столько формалистическим, сколько духовным и психологическим. Основной критерий для меня как главного редактора – это живые ли стихи, живое слово или нет, вне зависимости от иерархии и ранга автора.

- Вы неустанно в движении по свету – это вечно-житейская тяга к перемене мест, или кочевье необходимо для стихосложения?

- Частично я ответил на этот вопрос, говоря о том, что такой журнал как «Интерпоэзия»,    нуждается в презентации, во встречах с читателями, особенно – во встречах с авторами. Поэтому я использую любую возможность показать журнал. Меня стали  больше приглашать на разные фестивали, конкурсы. И вот я со своей больной спиной тащу пачки журналов в разные места – раздавать авторам, дарить читателям, поэтам, участвующим в конкурсах и фестивалях. Это большая отрада, что журнал таким образом распространяется по миру. Кроме того, у каждого имеется свой темперамент, и это нужно учитывать. Стихи, естественно, пишутся – и должны писаться – в одиночестве, но поэзия, несмотря на герметичность процесса стихосложения, форма общественная и вербальная (стихи вначале, как известно, слагались и передавались устно). Значит, есть поэты, которым общение почти не нужно, они лишь  иногда выходят наружу и, если повезет, публикуют свои произведения. Я участвую в сетевой жизни, но не очень много. Читать стихи слушателям, общаться с другими поэтами - это очень важно. Это как бы клуб, где происходит общение. На разных фестивалях, съездах и конкурсах встречаешься с коллегами. Я встретил, например, массу интересных людей и нескольких крайне важных для меня поэтов именно путем путешествий, встреч. Это происходит совершенно по-другому при личном общении.

- Наверняка, как редактор журнала, да и просто ценитель поэзии, вы много читаете. Кто из пишущих ныне на кириллице вам интересен, кого бы вы рекомендовали просвещенному читателю – на свой вкус и цвет?

- Это очень сложный вопрос. Ответ на него двоякий. Как редактор журнала и как читатель поэзии, просвещенному читателю я мог бы порекомендовать на выбор довольно большое количество авторов из разных поколенний и разных групп, которые мне представляются значимыми и интересными. С другой стороны, – тех, кто мне, как автору, близок по духу, по методу, по подходу к поэзии, для кого поэзия, писание стихов является тем же, что и для меня. Просвещенному читателю я советовал бы следить за творчеством следующих авторов (по регионам):  Москва – Сергей Гандлевский, Лев Рубинштейн, Михаил Айзенберг, Андрей Родионов, Вячеслав Емелин, Юлий Гуголев, Владимир Салимон (понятно, что я не называю широко известные имена – такие как Тимур Кибиров, Александр Кушнер), из молодых - Виталий Науменко, Санджар Янышев, Вадим Муратханов и Глеб Шульпяков. Петербург – Сергей Стратановский; Украина – Александр Кабанов, Борис Херсонский (Киев) и Людмила Херсонская (Одесса); Европа – Лариса Щиголь (Германия), Марина Гарбер (Люксембург); Израиль – Семен Гринберг, Игорь Бяльский, Александр Бараш, Феликс Чечик, Рафаил Шустерович; Америка (в основном, Нью-Йорк) – Владимир Друк, Владимир Гандельсман, один из выдающихся современных поэтов, такие классики как Бахыт Кенжеев и Алексей Цветков, из относительно молодых – Александр Стесин, Григорий Стариковский, Наталья Резник.

Теперь несколько имен авторов, которые особенно близки, интересны и важны мне как поэту: Семен Гринберг (Израиль),  Людмила Херсонская (Одесса), Владимир Гандельсман  (Нью-Йорк), Владимир Салимон, Михаил Айзенберг (Москва), Александр Стесин (Нью-Йорк). Список, конечно, можно было бы продолжить, но, пожалуй, я здесь остановлюсь.

- Коим боком (или другим местом) вы ощущали и ощущаете свое «еврейство и поэтство» в сем христианнейшем из миров?

- Это, наверное, разные вопросы – поэтство и еврейство, и требуют разных ответов.

Еврейство – просто так сложилось, что на протяжение жизни я все больше и больше ощущал себя евреем, особенно когда попал в Израиль и сразу как-то сроднился с этой землей, а потом все больше стал читать и  «входить» в иудаизм. Поэтому, несмотря на то, что я, в сущности, полукровка (правда, прошедший обращение в иудаизм, обрезание во взрослом возрасте), я чувствую свою принадлежность к этой истории, идее, к этому духу. Что касается  «поэтства» - ну, так получилось, такой уж уродился, что необходимо писать стихи, таким способом выражать себя, выражать исповедь своей души. Естественно, если категоризировать и классифицировать, конечно, я принадлежу к большой группе русских поэтов еврейского происхождения, тем более, из тех, которые эмигрировали (я – 31 год тому назад), и это определяет взгляд на мир, на Россию, на то место, где я сейчас живу или где живет другой какой-нибудь автор моего типа. Безусловно, весь наш опыт, образование, воспитание, круг общения – все это имеет значение. На самом деле, много лет уже я чувствую себя вполне американцем – здесь мой дом, выросли мои дети, растут мои внуки, здесь было много написано за последние 25 с лишним лет. Так что я не вижу никакого противоречия в том, что в нашем западном  христианском мире я чувствую себя евреем и являюсь русским поэтом, хотя я пишу также и по-английски и  чувствую себя еще и американским поэтом. Кстати говоря, это важный момент, который подтверждает мое мироощущение и самоощущение того, что поэзия существует и живет над культурами и над мирами. Таким образом, я выражаю свою поэтическую сущность и свое поэтическое чувство, каким бы оно ни было, на двух языках, и это важно для меня, потому что – повторю (может, это и еретическое замечание): поэзия – космополитная, надмирная вещь, и находит свое выражение в медиуме, в поэте на разных языках. С моей точки зрения, по моему чувству, она не является собственностью какого-то народа и какого-то языка.

- Судьбу, конечно, не переиначить, но представляете ли вы для себя иной исход, в другую страну – скажем, в Израиль? Каким, интересно, был бы итог – день сегодняшний?

- Прежде всего, я безусловно согласен с вашим замечанием, что судьбу не переиначить. Я вполне себе представляю исход  в Израиль, там я чувствую себя дома – родные мне люди, близость с землей... Мне поздно, конечно, все менять, да и чувствую я себя вполне американцем, люблю эту страну и чувствую себя в активной роли в США. Я не могу понять людей, которые просто живут – в Германии, во Франции, в Италии, живут красиво (Рим я обожаю, это один из моих любимых городов). Это симпатично, можно жить где угодно, и я это только приветствую. Но для меня жить где-то свою жизнь – должно быть связано с какой-то идеей, идеей принадлежности, идеей культуры. Поэтому Израиль, естественно, является для меня хотя уже теперь скорее теоретическим, гипотетическим выбором, но, безусловно, жизнеспособным и родным. Дом  мой в Соединенных Штатах, но я люблю Израиль и я, безусловно, мог бы и даже хотел бы там жить. На самом деле, если бы я мог это когда-нибудь себе позволить я бы, наверно, жил на два дома – приезжал бы в Израиль на несколько месяцев, был бы в Америке, так живут много людей, но у меня пока это не получается. Я совсем не осуждаю людей, живущих в других странах – так сложилось, так, наверное, удобнее, - но я говорю о себе: для меня должно быть какое-то глубинное чувство, идея, которая есть в Соединенных Штатах и в Израиле. Кстати, в свое время я абсолютно не хотел ехать ни в Европу, ни в Канаду, ни в Австралию, потому что в этом не было для меня идеи. А в Соединенных Штатах она была – и она, с моей точки зрения, осуществилась или осуществляется.

- Узналось из стихов, что обитают у вас, в Манхэттенской обители, две кошки (или вы – у них, как утверждают кошковеды). Вам присущ пантеизм – любовь вообще к природе и тварям ее, или кошки – наособицу?

- Да, у меня две кошки: серый кот и черная, с белой манишкой и перчатками кошка, этакая Багира. Вне всякого сомнения, я живу в их доме; они меня любят, это я знаю и чувствую. Но кошка определяет дом, является его хозяйкой, носителем духа дома и воспринимает хозяина, который за ней ухаживает, как часть этого дома. И это хорошо, потому что кошки дают ощущение дома как живого места, в котором присутствует какой-то особый дух. Я, разумеется, много думал о кошках, и по моим наблюдениям, они – очень умные существа, но на другом уровне. Они очень многое видят, чувствуют и понимают (и даже многое из  того, что мы не видим и не понимаем), просто это совершенно другая сфера чувства и понимания. Им просто не интересны и не нужны многие вещи, которые нам представляются важными (это я говорю почти без иронии). Мне не присущ пантеизм, природу я очень люблю, особенно северную, всегда любил ходить в походы. У меня дом на севере штата Нью-Йорк, недалеко от канадской границы, и я обожаю это место. Реки, озера, смешанный лес, горы – очень напоминает Карелию и север европейской части России. Однако, никакой идеи пантеизма у меня нет. Кошки, как вы сказали, наособицу. У меня к ним особое отношение, у меня даже есть рассказы, связанные с кошками.

- Разделяете ли вы общее печальное мнение о грустной участи бумажных книг? Не превратится ли «Интерпоэзия» в сплошную интернет-поэзию?

- Я разделяю общее мнение о том, что имеется тенденция к увеличению числа электронных изданий, электронной  формы, а не печатной. Никакого печального отношения к этому у меня нет – это естественный процесс, как будет, так и будет, и это уже происходит. Не знаю, какой пример привести – может, такой банальный: да, мне очень нравится кататься на повозке, карете в исторических районах города. Человечество много столетий использовало лошадей, мулов и ослов, а потом появился паровоз, автомобили, самолеты и т.д. Не знаю, как можно к этому относиться печально или не печально. Это вопрос удобства – наверное, и сейчас уже есть для этого возможности, а в будущем это как-то отработается, и будут выпускаться и бумажные книги и журналы наряду с  электронным общением. Я не вижу тут никакого противоречия – одно дополняет другое. Недавно одна моя знакомая, довольно консервативная, сторонница печатных изданий («подержать книгу в руках»), вдруг сказала, что в книге, которую она хочет прочесть, 800 страниц, и ее просто тяжело держать, - как жаль, что ее нет на kindle, было бы очень удобно.  Вот за этим, наверное, будущее – иметь дома какие-то книги в печатном виде, а какие-то – в электронной форме. На самом деле, я уже сейчас этим пользуюсь. Мне иногда лень вставать и искать на книжных полках книгу, нужную для моей работы, в то время как  на моем компьютере или iphone я могу легко найти нужную информацию. Что касается «Интерпоэзии» - постольку поскольку будет необходимо издавать печатные издания, мы это будем делать (приятно показать, подарить автору и пр.), но что касается читателей журнала, то, по-моему, категория людей, которые читают журналы в бумажном виде, сильно сокращается. Масса читателей, особенно молодого поколения, читают то, что им интересно, в интернете. Я, например, нередко отпечатываю материал, который хочу сохранить, скрепляю и таким образом делаю «самопечатное» издание. Так что я  не вижу в этом никакого противоречия.

- Как вы относитесь к литературным премиям и всяческим фестивалям? Это дружеские посиделки-междусобойчики (что тоже вполне отрадно), или все же предъявляется некий «гамбургский счет»?

- Как к методу дружеского общения, я отношусь крайне положительно к разным фестивалям, съездам, конкурсам, биеналле и т.д.  Нужно периодически слышать друг друга, читать где-то, общаться, выпивать, обмениваться мнениями – это живая жизнь литературной среды. Это вещь очень важная, и как я уже говорил, я очень  много от этого получил – и замечательных людей, друзей – поэтов, и многие узнали меня. Что касается литературных премий и конкурсов – к этому я отношусь крайне отрицательно, хотя и участвую в некоторых международных конкурсах как член жюри. Делаю я это именно  для того, чтобы общаться с коллегами, с молодыми поэтами, встречать интересных людей. Я, кстати, таким образом заработал нескольких великолепных, новых, в основном,  молодых авторов. И это отрадно, радостно, приятно - и необходимо. Никакого серьезного отношения к тому, что кто-то получил первую премию, кто-то третью, а кого-то не наградили вовсе, у меня нет. Я считаю, что это, в какой-то степени, профанация, шулерство, потому что непонятно, что это значит. Что такой-то поэт, получивший первую премию, в три раза лучше того, который получил третью? Какое значение это имеет? Это может быть полезно для стимуляции активности, творчества совсем молодых авторов – с этим я, пожалуй, соглашусь. Когда люди растут, нужно какое-то поощрение, но для авторов  постарше и опытнее, я считаю, нередко это – просто позор, или,  во всяком случае, непонятно, зачем это нужно. Так что к «иерархизации» поэзии и раздаче премий я отношусь крайне отрицательно. Премий этих  расплодилось огромное множество, и совершенно непонятно, что все это значит. Я принципиально в этом не хочу участвовать и не участвую.

- И напослед, как ни посттривиально, - ваши творческие планы, эко пишется-пашется, что издается-готовится?

- Я потратил много сил и времени на оформление большой книги (страниц  на 400 с лишком) . Это non-fiction – короткая проза, интервью, туда включены и стихи. Это сборник эссеистики и короткой прозы примерно лет за десять. Моя предыдущая книга такого рода («Поэт в межкультурном пространстве») вышла в Москве в издательстве «Руслана Элинина» в 2005 году. Новая книга выйдет в издательстве «Время». Это – важная для меня веха. Собирать книгу прозы и эссеистики – дело очень тяжелое: много технической, оформительской работы, которую я, признаться, не очень люблю. С момента выхода моей последней книжки «Ветер в долине Гудзона» в издательстве «Русский Гулливер», у Вадима Месяца, накопилось довольно много публикаций в различных журналах, и пора тоже оформлять новую книжку. По-английски у меня почти готовы две рукописи: одна – стихи, опубликованные за последние годы (с момента выхода моей последней книги "Live Landscape” в Бостонском издательстве), а вторая – книжка "Family Chronicles”  («Семейные хроники»), которая давно у меня зреет. Это написанные в разное время несколько десятков стихов о семье, семейной  истории,  которые я собираюсь скрепить некими заметками для объяснения американскому читателю детства, юности в Москве, России... Такой вот интересный проект в новом жанре – стихи, скрепленные стихопрозой и короткими кусками прозы. Это то, над чем я сейчас работаю.