Авторы

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ВРЕМЯ»

Гришковец Евгений Валерьевич

Первый роман знаменитого драматурга и исполнителя собственных пьес Евгения Гришковца может стать событием нашей литературной жизни. Произведение отличают и черты, знакомые по пьесам автора: единство времени, места и действия, эмоциональная свежесть и психологическая тонкость; и по-настоящему романные качества: глубина и сила постижения жизни.

Остроумный прием - все действие происходит за один день рубашки (надетой поутру, снятой поздно вечером: отсюда и название), - не кажется сухой конструкцией, скорее обнажает притчевую форму. Современная и традиционная, яркая и меткая проза Гришковца придется по вкусу молодежи, понравится и консервативному читателю.

«Первый роман Гришковца «Рубашка» – тот же экспортный вариант «хороших русских». С точки зрения западного читателя, в переводе эта книга, наверное, будет смотреться так, как мы воспринимаем японского писателя Мураками. То есть японская модель поведения при наличии маленькой особинки. «Рубашка» – это о том, что закончилось «эпоха великого»: подвигов, исканий, покорений. Наступило время «маленьких жизней», но даже в них можно порой отыскать много занимательного»

Андрей Архангельский. "Огонек" 21/2004

""Сочинения Гришковца следовало бы назвать провокационными, поскольку авторы многих (если не большинства) рецензий на его собственные выступления и даже на спектакли, поставленные по его пьесам другими, скоро, порой с первых же слов, отступают от предмета своего повествования и переключаются на собственную судьбу. И дальше пишут о том, что и в их жизни была такая же собака или не собака, но все равно такая же, такая же зима, такие же поездки в Сочи или случаи в аэропорту. Лишь в конце, невесть перед кем - перед Гришковцом ли, перед читателями ли, а может, и перед собственной словоохотливостью - извиняясь, рецензенты на скорую руку признаются в любви к Гришковцу, которого к моменту написания статьи почитают своим если не самым закадычным, то уж точно ближайшим и бесценным другом".

Г. Заславский

Роман Евгения Гришковца «Рубашка» вот уже полгода не покидает рейтингов книжных продаж. Сборник его пьес, выпущенный издательством «Зебра-Е», уже выдержал не одно переиздание. Его монологи звучат по радио, выходят на компакт-дисках... Кто же он в первую очередь: актер, драматург, прозаик?

– Как мне кажется, ваш роман «Рубашка» во многом вырос из ваших же монопьес. А вот они – явление совершенно самобытное, в них сплелись и проза, и драматургия... Как вы определяете жанр своих произведений?

– Насчет жанров говорить сложнее всего. Конечно, это драматургия... Тексты своих монологов я не очень люблю, поскольку все они очень компромиссные. Изначально они задумывались, как принципиально нефиксируемые произведения, – я не предполагал, что когда-нибудь они будут записаны и изданы. Пьесы – они и есть пьесы. Я имею в виду те, которыми сам не занимался, а просто передал театрам. Их у меня три: «Зима», «Записки русского путешественника» и «Город». А роман «Рубашка», по-моему, очень отличается от моей драматургии... Вообще, в теории литературы нет ничего сложнее определения жанра...

– Как вы пришли к такой форме?

– Очень просто. В Кемерове у меня был студенческий театрик, были актеры – сам я на сцену не выходил. А потом я оттуда уехал и остался один – без денег и без имени. У меня была единственная возможность – обратиться только к одному артисту, которому не нужно было платить. Это был я сам. Вот так, поневоле появились эти монологи. Как можно сказать про спектакль «Как я съел собаку» – малобюджетный он или какой? В нем не чувствуется, будто еще что-то нужно, будто чего-то не хватает. Хотя иногда бывает, на сцене есть что-то дорогое, и непонятно, для чего оно нужно. А у меня сделано все так, что еще кого-то просто не нужно. Совсем. И когда я ощутил эту цельность, мне удалось что-то сделать. И это стало кому-то интересно. Хотя я был очень удивлен тем, как все произошло.

Кто-то из профессионалов говорил, что у меня очень здорово используется звук и очень откровенный свет, и все это скупо и к месту – никогда не бывает смены света без сопровождения звуком, то есть это всегда такие действенные моменты спектакля. Почему так получилось? А потому что в Кемерове в театре был пульт, который, когда включался свет, гудел так, что нужно было тут же включать и фонограмму, для того чтобы музыка его заглушала. А из-за того, что фонарей было всего шесть, смен света много быть просто не могло. Вот так у меня выработался очень простой способ работы со светом...

– Потом, оказавшись в Москве или гастролируя по другим городам, вы уже ничего не меняли?

– Если ездишь по России, нужно ориентироваться на скромные возможности. Театры плохо оснащены, поэтому я не усложнял того, что изначально было сделано просто. У всего, с одной стороны, есть простые и видимые причины; с другой стороны, невозможно проанализировать, как ты пришел к той или иной форме. Любая цепь событий не равняется конечному результату...

– Выходит, ваши тексты изначально были импровизационными и менялись от выступления к выступлению?

– Они и продолжают быть такими. Те тексты, которые напечатаны в книге, были записаны в 99-м году и не соответствуют тому, что я исполняю на спектаклях сейчас. Они отличаются не только по тому, что там говорится, по фактическому наполнению этого текста, но и по структуре, по способу высказывания. Я сейчас совершенно по-другому стал говорить. И я понял, что в ближайшее время – год-два – я хочу сделать не то чтобы новую редакцию «Как я съел собаку» и «Одновременно», а взять и, не заглядывая в старый текст, эти пьесы полностью записать по-новому, так, как это играется сейчас.

– На что больше похож диск, который вышел на лейбле «Снегири», – на то, что вы играли раньше или на то, что сейчас?

– Он больше похож на то, что я играю на сцене сейчас. Но в то же время там многое иначе, потому что, когда я его записывал, я понимал, что в моем распоряжении есть только голос. И у человека, который это будет слушать, ничего, кроме моего голоса из динамика, не будет. При этом он будет либо сидеть у себя дома, либо в автомобиле, где его будет многое отвлекать. Поэтому на диске мой текст более четко разбит на главы – он не такой монолитный, то есть его можно остановить, изучить...

– Как появились эти короткие монологи под музыку группы «Бигуди», которые крутит «Наше радио», а вы играете даже не в театрах, а в клубах, куда приходят люди поесть?..

– Именно поэтому – короткая форма. Чтобы можно было ненадолго оторваться от еды и напитков. Чтобы можно было послушать, выпить, а потом опять послушать... Все-таки в клуб люди приходят отдыхать, а не за чем-то художественным. И я предлагаю им такой особый способ развлечения, предлагать который мне самому доставляет удовольствие. Это же освоение новых территорий! Клуб – это моя территория! Театры строились до того, как я родился, а клубы появились при мне. Клубами владеют люди моего поколения, и ходят туда в основном люди моего возраста и моложе. Эта форма высказывания также пришла из понимания того, как это будет восприниматься – слова и музыка. Опять же потому, что клуб – это музыкальная территория. Поэтому мои выступления должна сопровождать не симфоническая, не классическая музыка, а современная, электронная, под которую при желании можно даже танцевать.

– Во всех ваших текстах ярко звучит авторская интонация. Насколько ваши герои говорят вашими словами?

– То, что говорят мои персонажи, – это всегда то, что со мной было или то, что я хорошо знаю. Но при этом, конечно же, мой герой – это не я. Между нами всегда есть дистанция – где-то меньше, где-то больше. Вот, например, в спектакле «Дредноуты», где я рассказываю историю Первой мировой войны, дистанции между мною и персонажем, почти не существует – она меньше, чем в пьесе «Как я съел собаку», хотя это кусок моей биографии. Я всегда говорю: мой герой очень похож на меня, у нас одинаковый рост, одинаковый вес, одинаковые голоса, но мой персонаж всегда лучше, чем я. Именно поэтому он на сцене, а не я. Мне самому как частному человеку вряд ли кто-то дал бы возможность говорить в течение часа или двух – ни жена на кухне, ни друзья в компании. А в театре это возможно.

– Что-нибудь в этом смысле изменилось после того как вы стали прозаиком? Герой вашего романа в меньшей степени похож на вас, чем герои ваших пьес?

– У него есть определенные индивидуальные признаки, например профессия. У героев моих пьес этого нет – для такого типа произведений это неважно... Социально и возрастно мы похожи, какие-то жизненные приключения у нас совпадают, но в основном, конечно, здесь дистанция больше. И в этом смысле и герой дальше от меня, и роман в большей степени отделяется – его могут читать люди, которые не знают, как я выгляжу и, вообще, кто я такой, люди, которые никогда не видели меня в театре. За те полтора года, что продается книга, людей, ее купивших, стало больше, чем тех, кто посетил мои спектакли.

– Как возникла мысль пересесть с одного стула на другой?

– Пришла идея, которую нельзя было затолкать в пьесу. Сначала я хотел написать киносценарий, но потом подумал, что, поскольку сценариев писать я не умею, то режиссер, который возьмется снимать кино, будет либо многое сам переделывать, либо меня попросит. А я ничего переделывать не хочу... Да еще и осадок неприятный останется. Так что лучше мне написать роман, который так и останется романом, с которым ничего не произойдет. А сценарий, написанный по этому роману, может быть любым, и его можно будет переделывать хоть сто раз.

– Есть предложения от кинематографистов?

– Начали появляться. Но я к этому отношусь весьма осторожно. Мне не так интересно написать сценарий, как сыграть главную роль в фильме по нему.

– Это обязательное условие?

– Нет, просто мне так хотелось бы. Конечно, если романом заинтересуется американский кинорежиссер и решит снимать в Америке или японский – в Японии, то я не смогу претендовать на главную роль.

– Вы думаете, этим могут заинтересоваться иностранные режиссеры? Это же сугубо российская история...

– Я уверен, что они заинтересуются, как только у них появится такая возможность, – сейчас роман переводят на немецкий язык. Мои пьесы там ставят, и интерес есть. А роман более универсален, чем пьеса. Я полагаю, что у романа тоже будет какая-то европейская история.

– Вообще, очень интересно, как ваши пьесы воспринимаются на Западе. Как они понимают тексты про нашу школу, про Советскую армию, про квас по три копейки и газводу из автомата...

– Про квас по три копейки я им не говорю. А отношение к школе – что в Швейцарии, что в Нижнем Новгороде – у детей примерно одинаковое. Когда они идут туда зимой, где-то теплее, где-то холоднее, но говоришь «холодно», и все понятно. И это воспринимается не как какая-то экзотическая русская история, а как обычная история детства и взросления.

– Но есть же в ваших пьесах и какие-то уникальные вещи...

– О том, что является уникальным – вроде кукольных мультфильмов, – я за рубежом не говорю. Я очень не люблю играть за границей «Как я съел собаку» – для них в этой пьесе звучит чужой отдельный экзотизм, а я не хочу быть для публики чужим и отдельным. Когда я играю эту пьесу на Западе, я делаю больший акцент на детстве, на школе, на моменте взросления, на каких-то взаимоотношениях молодого человека с домом, когда он оттуда уходит и уже не может вернуться...

– Трудно было писать первый роман?

– Писать было не трудно, трудно было найти время, трудно было вычленить три свободных месяца – за это время накопились долги перед театром. Зато теперь у меня появилось очень приятное ощущение – ощущение того, что я теперь не связан с одной профессией, с театром. Это ощущение новых степеней свободы. Я писал с удовольствием и очень быстро. Я написал роман за 56 дней, работая ежедневно часов по десять.

– А история была придумана раньше?

– Над историей я думал в течение года.

– Роман построен по тому же принципу, что и ваши пьесы. Нет желания играть отрывки на сцене?

– Наиболее удачные куски из романа я читал на творческих вечерах, а потом включил в наш новый диск с группой «Бигуди». Пластинка должны выйти уже в ноябре.

– Ваш роман вот уже полгода держится в рейтингах книжных продаж наравне с детективами и фантастикой...

– Мне очень приятно, что такой неформатный роман может тоже пользоваться спросом.

– А мне кажется, что этот спрос очень симптоматичен – он говорит о том, что в нашей стране все более активную роль начинает играть средний класс, а это значит, что экономика постепенно налаживается...

– Поэтому меня в двух изданиях – в «Литературной газете» и в журнале «Театр» – обвинили в буржуазности. Сказали, что я продался, что описывал жизнь гастарбайтеров, которые строят в Москве элитное жилье, а мой герой – эдакий буржуа и все время проводит в ресторанах, и я сам такой же – по сути, пасквиль написали. А раз в этих статьях прозвучал такой социальный протест, то значит, действительно, что-то изменилось. Хотя мой роман не обязательно адресован людям среднего класса. Его читают и весьма богатые люди, и очень богатые, и просто космически богатые, и те, которые еще пока не заработали тех денег, которые позволили бы им считать себя представителями среднего класса... Мой роман адресован тем людям, которые активны и много работают, по той простой причине, что им как-то хочется поприличней жить. Уж точно: бездельнику мой роман не понравится.


Беседовал Андрей Щербак-Жуков, Книжное обозрение


От промозглой утренней поездки в аэропорт до затянувшейся за полночь попойки с откровениями — один зимний день из жизни малопримечательного московского архитектора Саши оказывается отличным поводом развернуть на 280 страниц фирменную гришковцовскую «задушевную беседу». Звонки любимой женщине, разборки с рабочими на строящемся объекте, споры с тем самым встреченным утром другом из «Родного города» — все это фон для ценных размышлений о том, что в парикмахерской засыпают почти все, или о том, что «самый грустный вид спорта — это женское одиночное фигурное катание» или что «хорошо сидеть в тюрьме, но не в нашей, не сейчас и не за преступление». На самом деле таких легкочитаемых, но необязательных книг про то, как нужно жить на белом свете, должно выходить по пятьдесят в год, но отчего-то до сих пор в наших книжных они появлялись только в виде переводных романов от английских авторов второго ряда. Гришковец сочинил очень непротивную вещь в этом нужном, хоть и непрестижном жанре, за что честь ему и хвала.

И еще одно: есть авторы, чей голос и интонации звучат в голове, когда читаешь их книги. Ленин, Корней Чуковский, Жванецкий, философ Борис Парамонов. Гришковец — как раз из этого списка, так что аудиоверсия «Рубашки» будет очень кстати. Зная газоподобную способность этого автора занимать весь отведенный ему объем, уверен: ждать придется недолго.

"Афиша" 4 мая 2004

«Рубашка» — победитель конкурса «Книга года» в номинации «Дебют» (2004)
Гришковец Евгений Валерьевич

Книги этого автора: