Автор о себе:
Все не то, чем кажется. Постоянное двоение и дрожание, постоянное расщепление, а с ним и неуверенность – в себе и в окружающем мире. Но это не болезнь, потому и не лечится. Ты смотришь на туристов, толпящихся солнечным июльским утром на Стрелке Васильевского острова, и понимаешь – они вообще ничего не знают про город. Потому что ни разу в жизни не шли через Биржевой мост в двадцатиградусный мороз, задыхаясь от рвущегося в легкие ледяного ветра. И так со всем. У меня тоже есть обычная жизнь. И в ней я доктор (не медицины), с индексом Хирша тридцать три (не спрашивайте), профессор разгромленной государством организации (три буквы, последняя «Н»). Но есть и другая сторона, невидимая окружающим. Та, что возникает прямо сейчас, когда взгляд скользит по рождающимся на экране буквам. Буквы складываются в слова, слова в предложения, предложения – в страницы. Мир производит текст, но ирония в том, что проступающая через слова вселенная намного сильнее этого мира. Хотя бы потому, что способна разом его отменить. И за полтора десятка лет, что я подбираю, словно ключ, слова, я успел избавиться от многих иллюзий. Например, что я гениальный писатель. Или что когда-нибудь смогу зарабатывать литературой на жизнь. Но одна иллюзия все никак не хочет со мной расставаться – может, потому что это и не иллюзия вовсе: совершенный текст, он существует. И если долго-долго сидеть за письменным столом, то рано или поздно удастся расставить слова в правильном порядке. И тогда так называемая реальность разойдется по швам, и в наступившей тишине можно будет наконец что-нибудь расслышать. Голос Курта Кобейна или же Достоевского, чревовещающего через Родиона Раскольникова, – не суть важно, как это назвать. Важно, что есть дверь и есть ключ. И он у меня в руках.