Действие романа Ольги Фикс разворачивается в стране победившего коммунизма. Повсеместно искоренены голод, холод и нищета. Забыты войны, теракты и революции. Все люди получили равные права и мирно трудятся на благо общества. Дети воспитываются в интернатах. Герои книги — ученики старших классов. Ребятам претит постоянная жизнь за забором и под присмотром. При всяком удобном случае они сбегают за ограду в поисках приключений. Что за странные сооружения, огороженные колючей проволокой, выросли вдали за холмами? Зачем там охрана и вышка с таинственными, качающимися из стороны в сторону «усами»? Что за таинственная болезнь приковывает их друзей на долгие месяцы к больничной койке? В поисках ответов на свои вопросы герои вступают в неравную борьбу с системой, отстаивая право каждого быть самим собой.

Лида Петрова учится в девятом классе. Себя она считает самой обычной: в классе полно девчонок, которые гораздо симпатичнее. Но Лиду это не расстраивает, потому что звание самой эрудированной принадлежит ей. Впрочем, однажды все изменилось. Ради незнакомца, с которым случайно столкнулась на улице, Лида решает стать привлекательной. Новая Лида сразу же обращает на себя внимание. И не только незнакомца, но и признанного школьного красавчика. Кого выберет девушка? И что принесет ей первая любовь: радость или горечь?

Если и сравнивать с чем-то роман Яны Жемойтелите, то, наверное, с драматичным и умным телесериалом, в котором нет ни беспричинного смеха за кадром, ни фальшиво рыдающих дурочек. Зато есть закрученный самой жизнью (а она ох как это умеет!) сюжет, и есть героиня, в которую веришь и которую готов полюбить. Такие фильмы, в свою очередь, нередко сравнивают с хорошими книгами — они ведь и в самом деле по-настоящему литературны. Перед вами именно книга-кино, от которой читатель «не в силах оторваться» (Александр Кабаков). Удивительная, прекрасная, страшная история любви, рядом с которой непременно находится место и зависти, и ненависти, и ревности, и страху. И смерти, конечно. Но и светлой печали, и осознания того, что жизнь все равно бесконечна и замечательна, пока в ней есть такая любовь. Или хотя бы надежда на нее.

«Прекрасный язык. Пронзительная ясность бытия. Непрерывность рода и памяти — все то, по чему тоскует сейчас настоящий Читатель», — так отозвалась Дина Рубина о первой книге Елены Катишонок «Жили-были старик со старухой». С той поры у автора вышли еще три романа, она стала популярным писателем, лауреатом премии «Ясная Поляна», как бы отметившей «толстовский отблеск» на ее прозе. И вот в полном соответствии с яснополянской традицией, Елена Катишонок предъявляет читателю книгу малой прозы — рассказов, повести и «конспекта романа», как она сама обозначила жанр «Счастливого Феликса», от которого буквально перехватывает дыхание. Да и другие рассказы, наверное, автор могла бы развернуть из «конспектов» в более просторные полотна. Могла бы — но не стала. Потому что знает цену точной детали, лаконичной фразе, мастерски выстроенному сюжету. Единый сюжет есть и у всей книги. Автор видит его так: «от сияющего бесконечного дня ребенка к неумолимой взрослой осени, когда солнце движется к закату, но тем неистовее становится желание жить».

Популярный сериал «Черное зеркало» мрачно — под стать названию — фантазирует о современных технологиях, общественных отношениях и их взаимном влиянии. Сборник «Серое зеркало» Андрея Жвалевского — тоже, в общем-то, об этом, хотя одноименный рассказ и был написан задолго до выхода сериала. О смертельно опасном погружении в видеоигры — и не менее опасной «геймификации» реальной войны. О войне информационной, которая очень легко перерастает в гибридную, где победителей нет по определению, зато всегда есть пострадавшие. О зависимостях вредных и зависимостях приятных — но все равно жутковатых. Но в «Сером зеркале», в отличие от «Черного», есть просвет — разножанровые истории Жвалевского объединены не только серьезным поводом для раздумий, но и легким слогом, динамичным сюжетом и отличным чувством юмора. И прозрачным гуманистическим посылом, который только так — легко, динамично и с юмором — и можно считать, воспринять и взять на вооружение.

Талантом русской писательницы Тэффи (1872—1952) восхищались при жизни, восхищаются и теперь. Особенно удивляет ее необычное чувство юмора и умение одномоментно подмечать смешное и трагическое, грустное и забавное, а главное, писать легко обо всем том абсурде, что ежедневно окружает обычного человека. И не важно, говорит ли она о революции или рассказывает про чье-то детство, во всем ей удается увидеть по-настоящему смешное и человеческое. «Нередко, когда ее хотят похвалить, говорят, что она пишет, как мужчина. По-моему, девяти десятым из пишущих мужчин следовало бы у нее поучиться безукоризненности русского языка, непринужденности и разнообразию оборотов речи, а также послушности слова… Я мало знаю русских писателей, у которых стройность, чистота, поворотливость и бережность фразы совмещались бы с таким почти осязаемым отсутствием старанья и поисков слова» (Александр Куприн). В эту книгу вошли юмористические рассказы разных лет. Среди них как очень известные, так и редко перечитываемые тексты писательницы. Впрочем, для контраста включена и пара совсем невеселых историй.

«Золотая роза» — одна из главных творческих вершин Константина Георгиевича Паустовского (1892—1968). Роза, которую уборщик ювелирной мастерской сделал из тончайшей металлической пыли, стала в книге Паустовского подлинно золотой метафорой. «Мы, литераторы, извлекаем их десятилетиями, эти миллионы песчинок, собираем незаметно для самих себя, превращаем в сплав и потом выковываем из этого сплава свою “золотую розу” — повесть, роман или поэму». Разумеется, Паустовский пишет не столько о себе, сколько о своих великих коллегах по ремеслу. Его собеседники — Толстой, Чехов, Горький, Мопассан, Багрицкий, Пришвин, Гюго, Грин… Замысел Паустовский не завершил — подобно одному из своих гениальных предшественников, он сжег начатый второй том. Да и по отношению к первому, как настоящий мастер, был довольно суров: «Многое в этой работе выражено отрывисто… Но если мне хотя бы в малой доле удалось передать читателю представление о прекрасной сущности писательского труда, то я буду считать, что выполнил свой долг перед литературой».

Совсем недлинная жизнь классика русской и мировой литературы Антона Павловича Чехова (1860—1904) восстановлена его биографами почти до дня. А литературоведы разобрали по ниточкам каждый его рассказ, повесть и пьесу, обнаруживая в них молекулы времени, приметы современников и — главное — лицо самого Чехова, то и дело проступающее сквозь сюжеты. Повесть «Степь» называл автобиографической брат писателя. Повесть «Три года» заставляет вспомнить знаменитую чеховскую фразу о том, как человек «по капле выдавливает из себя раба». Расшифровываются фамилии, вычисляются прототипы и реальные события. Мы теперь знаем: Юлия Сергеевна разглядывает картину Исаака Левитана «Тихая обитель», в филармонии Лаптевы слушают Девятую симфонию Бетховена, а оркестром дирижирует Антон Рубинштейн. Но разве в этом дело? Дело в том, что «он до сих пор бежит впереди паровоза. Это просто удивительно. Кажется, уже столько написано новых книг, уже и двадцатый век давно кончился (принеся такие потрясения, какие Чехову и не снились), двадцать первый век уже скоро перевалит за первую двадцатку, уже и паровоза никакого нет, а открываешь Чехова и — оп! — он опять впереди» (Дмитрий Воденников).

Такого Юрия Карловича Олешу (1899—1960) до появления «Книги прощания» читатели не знали. Прежняя книга дневников «Ни дня без строчки», вышедшая в 1964 году, представила публике оптимистичного человека, с легкостью творящего метафоры и не задающегося трудными вопросами мировоззренческого порядка. Он, конечно же, был безусловно талантливым и ни на кого не похожим, но казался облегченно праздничным. Дневники же, прочтенные без купюр, явили значительно более сложного автора. В первое издание были взяты записи лишь с конца 1954 года, после смерти Сталина, вести же дневник Олеша начал в 1930-м, переломном году отечественной истории. Короткие, будто пульсирующие записи Юрия Карловича читаются как захватывающее повествование о трудной жизни человека, не умеющего отводить глаза и притворяться не понимающим того, что происходит вокруг во времена, культивирующие бесцветность, послушность, приспособляемость. «Литературные дневники писателя в емких трех, пяти, пятнадцати строчках дают почувствовать десяти летия тридцатых, сороковых, пятидесятых порой острее и точнее, чем пространные исторические исследования» (Виолетта Гудкова).