В книге собраны рассказы и повести Льва Толстого (1828—1910), которые написаны им на исходе ХIХ века и представляют Толстого-психолога, Толстого-философа, Толстого-советчика, размышляющего на темы из частной человеческой жизни: эгоизм и душевная широта, собственность, искушения, насилие, жадность... Словом, те темы, которые волнуют любого, даже самого «маленького» человека, просто проживающего свою жизнь. Обиженного, больного, несчастного, влюбленного, брошенного — и, конечно, смертного. «Прошедшая история жизни Ивана Ильича была самая простая и обыкновенная и самая ужасная». Эту знаменитую толстовскую фразу такой человек ощущает, как укол в сердце, и думает: «Это про меня». Программные повести и рассказы «Смерть Ивана Ильича», «Холстомер» и «После бала» дополнены не столь широко известным «Фальшивым купоном», а также притчевыми «Чем люди живы» и «Сколько человеку земли нужно».

Оба произведения Валентина Петровича Катаева (1897—1986), вошедшие в эту книгу, считаются центральными текстами позднего, «мовистского» периода его творчества. «Алмазный мой венец» (1978) — это череда воспоминаний о главных литературных персонажах ушедшей эпохи. Королевич — Сергей Есенин, птицелов — Эдуард Багрицкий, ключик — Юрий Олеша, синеглазый — Михаил Булгаков, мулат — Борис Пастернак, штабс-капитан — Михаил Зощенко… «Процесс расшифровывания катаевских “крестословиц” … представлял собой чудесное и увлекательное вознаграждение за те неизбежные трудности, которые с этим процессом были сопряжены» (Олег Лекманов и Мария Котова). Оценки романа критикой и читателями были полярными — от восторженных до оскорбительных. Но любые оценки автор мог считать благом, поскольку о повести «Уже написан Вертер» (1980), в которой Катаев «в неверном свете представляет роль ВЧК как инструмента партии в борьбе против контрреволюции», просто было запрещено упоминать в советской печати. К счастью, до снятия этого запрета писатель успел дожить.

В этой книжке много весёлых чудес и почти нет грусти. Марина Потоцкая, которая придумала все эти истории, точно знает, что для таких чудес не нужна волшебная палочка. Они запросто могут случиться и с тобой, и прямо сегодня. Ты когда-нибудь залезал в кастрюлю, чтобы маму повеселить? Ну, в большую такую кастрюлищу? А слона у бабушки на огороде видел? Не игрушечного, конечно, а настоящего! А про курицу, которая умеет считать до пяти, слышал? А спасательный зонтик у тебя есть?.. Если в ответ на эти вопросы ты только качаешь головой, значит, тебе непременно стоит прочитать эту книжку!

В начале ХХ века книга великого еврейского писателя Шолом-Алейхема (1859—1916) «Мальчик Мотл» считалась смешной: девятилетний герой живет в еврейском местечке насыщенной жизнью «счастливого сироты», в окружении «чарли чаплиных»… Но смешное — такая непрочная субстанция! Оно словно выветривается из книг по мере того, как меняются читательские поколения. И возможно, сегодня главной для кого-то кажется этнографическая составляющая повести: вот как жили те, про кого она написана. Вот как ели, вот как одевались, вот какие были у них обычаи и привычки, вот как они общались. Вот как бежали, спасаясь от погромов, как эмигрировали за океан. Но все это было еще «до того», до Катастрофы… И герои «Мальчика Мотла» разговаривали на идише — языке, уничтоженном в середине ХХ века. И все-таки: эта книга когда-то считалась смешной. Может, у вас получится так ее прочитать.

«О смерти участников группы остальные узнавали окольными путями и сразу же выкладывали в ленту. Последние полчаса Славка чувствовал себя персонажем какого-то фантастического сериала. Ему нужно было очухаться». Да, в свои четырнадцать лет Славка повзрослел мгновенно. Переживет ли он такой шок? Справятся ли его родители с тем, что смысл и цель их жизни внезапно рушатся? Как воспользуются они сами и их единственный сын неожиданно обретенной свободой? Осознают ли, что все люди мало того что разные, так еще и все время меняются? Возможно, единственный выход — научиться падать, но подниматься. Очередная остросюжетная повесть известного писательского дуэта, который раз за разом изобретает для своих героев экстремальные ловушки, из которых все сложнее выпутываться. А может, это не писатели изобретают, а сама жизнь им подсказывает? Проверьте эту гипотезу на себе.

Новый сборник прозы Александра Кабакова, как и предыдущий, включает все жанры, кроме разве что романа. Здесь вольная фантазия fiction и почти протокольная достоверность non-fiction, рассказы о неназванных исторических персонажах и реальные истории выдуманных героев, рассуждения на свободные темы и свободные импровизации на темы заданные... Словом, что хочет, то и пишет, а получается всегда современная русская проза.

В книгу вошли два произведения Андрея Платонова (1899—1951), которые при его жизни не были да и не могли быть опубликованы. Но именно платоновскому «Котловану» было суждено стать самой ясной и страшной метафорой эпохи «великого перелома», закладки «фундамента социализма». Это книга о том, как землекопы, роющие циклопический котлован невнятного назначения, сами превращаются в расходный материал великой стройки. Иосиф Бродский, прочитав «Котлован», заметил: «Первое, что следовало бы сделать, закрыв данную книгу, это отменить существующий миропорядок и объявить новое время». Относительно новые времена настали, вслед за «Котлованом» (1969) вышла из печати восточная повесть «Джан» (в полном виде в 1999-м), «предвосхитившая многое в мировой литературе, в частности такое явление, как латиноамериканская проза» (Наталья Корниенко). И миропорядок постепенно вроде бы улучшается. Но Андрей Платонов, с его беспощадной честностью и невероятной речью, не дает нам покоя. Он заставляет нас всматриваться в тревоге не столько в запечатленный им жутковатый мир, сколько в наши собственные души.

В книгу вошла почти мемуарная повесть «Три отца и много дядек», главы из которой публиковались в журналах «Дружба народов», «День и ночь», «Сноб», «Story», в «Новой газете». В ближайшем кругу автора были такие известные люди, как Алексей Герман, Булат Окуджава, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Давид Самойлов, Юрий Щекочихин, Станислав Рассадин и другие. Обо всех них — в этой повести. Словно продолжает тему воспоминаний поэма «Улица Павленко», а завершает книгу сборник эссе «Ушедшие поэты».

Писать стихи Сергей Меркульев начал в 70-е, публикации появляются в 80-е, а книги начинают выходить в 90-е. Рецензент спрашивал: по какой причине поэт, замеченный и отмеченный Александром Межировым, так долго не имел доступа к читателю? Живущему в XXI веке иногда трудно понять, почему строка «Ах, Волга, Волга, ты холодный отблеск дороги нашей не существовавшей» не проходила в печать… Сегодня Сергей Меркульев — автор девяти сборников, его стихи публиковались в журналах «Урал», «Континент», «Poetry magazine», «Open Wide», «Voices». «Погружаясь в его поэзию, начинаешь понимать и тех, кто мыслит стихами, и тех, кому они будут нужны как воздух», — пишет о коллеге и земляке Геннадий Бурбулис. О земляке — поскольку поэт живет в Екатеринбурге. О коллеге — поскольку это укрывшийся за псевдонимом доктор философии, заведующий кафедрой социальной психологии Уральского университета. И кроме всего прочего, лауреат премии имени В. Н. Татищева и Г. В. де Геннина за «Современный философский словарь» (Лондон, 1998, затем многократно переизданный), который «предназначен для широкого круга читателей — от начинающих студентов до профессиональных философов и гуманитариев». Как, собственно, и стихи Меркульева.

«Подозреваетесь. Чревато для вас. Докажите, что подозрения беспочвенны». Такую записку, написанную на четвертушке листа, получает герой романа. И что значат эти слова, что обещают, к чему принуждают его? Он вполне законопослушен, не посягает на устои. Правда, живет он в странном городе, где всё подчинено непреложным правилам тайной и грозной службы стерильности. Легкой завесой фэнтези прикрыто повествование, в центре которого личная драма героя. Получение им нелепой записки поначалу выглядит как неприятное недоразумение, но разделяет его жизнь на «до» и «после». Течение романа чем дальше, тем стремительнее — автор, несомненно, владеет приемами детективного повествования. Роман написан со стилистическим изяществом и метафорической изысканностью.