С книги Мигеля де Сервантеса (1547—1616) «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» (1605, 1615) началась новая история европейской прозы. Переведенный, и довольно быстро, на множество языков, он оказал большое влияние на литературу многих народов; на русскую литературу — просто огромное. Достоевский говорил, что «Дон Кихот» принадлежит к числу книг, написанных на много столетий вперед. При этом из разнообразных толкований книги и ее главного образа выкристаллизовалась, стала основной одна трактовка. Взгляд на Дон Кихота как на воплощение идеи о высоком предназначении человека, как на героя, жертвующего собой во имя добра и справедливости. Таким он вошел и в массовую культуру, став мгновенно считываемым мемом.
Но в действительности роман о Рыцаре Печального Образа намного сложней, интересней, глубже. «Про Дон Кихота надо сказать: жил безумным, умер мудрым. “Дон Кихот” рассказывает, какая должна быть женщина и как должен любить мужчина. Люди думают, что “Дон Кихот” — это пародия, а “Дон Кихот” — это наибольшая добродетель» (Виктор Шкловский).
Владимир Галактионович Короленко (1853—1921) известен в первую очередь своими хрестоматийыми повестями «Слепой музыкант» и «Дети подземелья». Книга же его воспоминаний, которую сам он считал главной в своей творческой биографии, широкому читателю знакома существенно хуже. «История моего современника» описывает детство и молодость писателя — вплоть до его возвращения из череды ссылок в 1885 году, и выдержана в духе лучших образцов русской мемуарной прозы: от «Былого и дум» Александра Герцена до «Записок революционера» Петра Кропоткина. Однако от этих классических текстов «Историю...» отличает примечательное отсутствие эгоцентризма: Короленко пишет не столько о себе на фоне времени, сколько о времени как таковом. Благодаря авторской установке на предельную честность и объективность воспоминания Короленко оказываются волшебным окошком во времена царствования Александра II, позволяющим увидеть эту далекую от нас эпоху во всем ее разнообразии, многолюдьи и парадоксальном сходстве с современностью.
Как вся русская литература, по словам Ф. М. Достоевского, вышла из «Шинели» Гоголя, так вся мировая комедия нового времени вышла из пьес гениального французского драматурга Жана-Батиста Мольера (1622—1673). «Пьесы моего героя будут играть в течение трех столетий на всех сценах мира, — писал Михаил Булгаков в романе о Мольере, — и неизвестно, когда перестанут играть». Его персонажи ничуть не поблекли. Такое ощущение, что Журден («Мещанин во дворянстве»), Арган («Мнимый больной»), Тартюф («Тартюф, или Обманщик») — это всё наши хорошие знакомцы. Важная закономерность: чем лучше была новая комедия Мольера, тем более грандиозный скандал она вызывала при дворе Людовика ХIV. Узнавая себя, Тартюфы и Журдены запрещали, изгоняли с подмостков свои изображения и требовали расправы над автором. Что ж, в этих проявлениях герои Мольера тоже совершенно не устарели. Но по-прежнему актуален и отзыв современника Мольера об одной из его обруганных пьес: «Все находили ее жалкой, и все спешили ее увидеть».
Жил-был отец. И было у него три сына. Даже, по слухам, четыре. Один верил в Бога, другой — в черта, третий верил в Бога, но жил черт знает как, а четвертый был уверен, что если Бога нет, то все позволено. Четыре кредо, четыре жизненных стратегии. С тех пор прошло почти полтора столетия — до неузнаваемости изменился мир, но человек остался прежним. Он, как и прежде, ищет ответ не только на вопрос «быть или не быть?», но и на вопрос «с кем быть?». И в этом смысле нет в ХХI веке для юноши, обдумывающего житье, чтения более душеспасительного, чем «Братья Карамазовы» Федора Михайловича Достоевского (1821—1881). Очень важно прочесть эту книгу вовремя, до тридцати, и определиться, с кем из братьев тебе по пути. И, возможно, кто-нибудь из новых читателей, перевернув последнюю страницу великого романа, воскликнет, как знаменитый русский живописец Иван Крамской: «Ну, если и после этого мир не перевернется на оси туда, куда желает художник, то умирай человеческое сердце!»
Сопроводительная статья Инны Кабыш
Инна Александровна Кабыш (р. 1968) — российская поэтесса. Окончила факультет русского языка и литературы МЗПИ. Работала
пионервожатой, учителем, руководителем литературно-музыкального коллектива при Дворце культуры «Энергетик». Публиковалась в журналах «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов». Автор нескольких поэтических книг. В 1996 году за книгу «Личные трудности» удостоена Пушкинской премии фонда Альфреда Тепфера (Гамбург). В 2005 году — премии Дельвига, в 2014-м — премии «Московский счет», в 2016-м — Ахматовской премии.
Каждая историческая эпоха ищет собственного героя — способного ответить на ее главные вызовы. В Америке начала XX века таким героем своего времени стал Мартин Иден — гениальный прозаик, пришедший к писательству от фабричного станка и прачечного катка, бывший моряк, всколыхнувший уютный мирок буржуазных гостиных, alter ego самого Джека Лондона (1876—1916). «Боже мой, — думал Мартин, — а я тогда голодал, ходил оборванцем! Почему они меня в то время ни разу не пригласили обедать? Ведь всё это вещи, написанные давным-давно. Если вы теперь кормите меня обедами за то, что я сделал давным-давно, то почему вы не кормили меня тогда, когда я действительно в этом нуждался? Ведь я не изменил ни одного слова. Нет, вы меня угощаете вовсе не за мою работу, а потому, что меня угощают все, и потому, что угощать меня теперь считается за честь». Историей любви и победы Мартина Идена зачитываются миллионы по всему миру, а его гибель предзнаменовала трагедию поколений начала XX века.
Роман одного из величайших французских писателей XIX века Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери» пересказывает нам старинную сказку о любви чудовища к красавице. Только сказка эта представлена у него в реальных исторических интерьерах средневекового Парижа, и действуют в ней не только вымышленные, но и реальные герои. И в сказке добро и любовь всегда побеждают смерть, а в жизни и романе — не всегда. Это грустно. Но когда читаешь такую книгу, сам становишься немного лучше и чище.
«Петр Первый» — не просто роман, это долгая, много раз переосмысленная и аукнувшаяся тема в собственной жизни Алексея Толстого (1882—1945). Как царь Петр был охвачен строительством новой России, так и А. Н. Толстой видел себя у начал нового государства ХХ века. Страна менялась на глазах писателя: он вернулся из эмиграции еще при Ленине и Троцком и стал свидетелем быстрого и жестокого идеологичес кого слома. Но двигало писательским замыслом вовсе не стремление уподобить двух властителей — царя и генерального секретаря. Толстой был заворожен открывшейся ему далекой эпохой, увиденной им через подлинный язык времени. Этот язык оказался столь живым и ясным, что прошлое внезапно приблизилось и стало почти сегодняшним. Судьбы вымышленных героев романа, переплетенные с биографиями подлинных исторических фигур, позволили Толстому создать у читателя иллюзию присутствия при драматических событиях, а самому писателю помогли подмешать в толщу истории свои собственные горести и радости.
Сопроводительная статья Ивана Толстого
Иван Никитич Толстой (род. 1958) — внук А. Н. Толстого и М. Л. Лозинского. Выпускник филфака ЛГУ. Историк литературы и эссеист. Редактор историко-культурных программ на «Радио Свобода» ("Радио Свобода" внесено Министерством юстиции Российской Федерации в Реестр иностранных средств массовой информации, выполняющих функции иностранного агента). Сценарист и ведущий цикла «Исторические путешествия Ивана Толстого» на телеканале «Культура». Автор шести книг, в числе которых «Отмытый роман Пастернака: “Доктор Живаго” между КГБ и ЦРУ» и «Бедлам как Вифлеем: Беседы любителей русского слова».
Юрий Николаевич Тынянов (1894—1943) — выдающийся прозаик и литературовед — внешне был похож на Пушкина, о чем ему говорили со студенческих лет. Кто знает, может, именно это сходство помогло ему так сжиться со своим героем, что многие страницы романа читаются как подлинный пушкинский дневник или монолог. Общее мнение: лучше, чем Тынянов, Пушкина не понял никто — да никто и не написал о нем лучше. И даже трагические развязки их жизней чем-то схожи. Какая разница — дуэль или болезнь, если у обоих романы не дописаны… Злой рок? Есть предположение Дмитрия Быкова (его статья — в конце тома), что «эту книгу завершить было невозможно: трагедия последних лет жизни Пушкина не может быть описана с позиций зрелого сталинизма, а ничего другого уже не разрешалось. Поэта убила светская чернь, и точка. Драма вынужденного конформизма, попытка лояльности, окончившаяся бунтом и фактическим самоубийством, — не ложились в официальную биографию, а писать тщательно кодированную книгу с замаскированными параллелями было немыслимой пошлостью». Тыняновский «Пушкин» остался незавершенным, как и пушкинская «История Петра».