Повестями «Белые ночи» и «Неточка Незванова» жизнь Федора Михайловича Достоевского (1821—1881) словно разрубается надвое — до ареста и после. Остается в прошлом герой «ночей», мечтательный, робкий человек, ровесник автора («Поверите ли, ни одной женщины, никогда, никогда! Никакого знакомства! И только мечтаю каждый день, что наконец-то когда-нибудь я встречу кого-нибудь»). Так и не будет дописана история талантливой и не слишком счастливой Неточки (но она предвосхитит тему страдающего ребенка, которая станет постоянной в творчестве Достоевского). В 1849 году, вскоре после публикации «Белых ночей», за участие в революционном кружке петрашевцев писатель будет арестован и заключен в Петропавловскую крепость. К незавершенной книге о Неточке он сможет вернуться лишь спустя десятилетие, после того как отбудет каторгу и ссылку — но он просто оборвет роман, превратив его в повесть, потому что это будет уже совсем другой писатель. «Впереди были крупнейшие романы мирового уровня, главные романы русской классики, которые давно уже именуют “гениальным пятикнижием”» (Людмила Сараскина), но от боли за неприкаянных героев раннего Достоевского, от сострадания к ним сердце щемит и сегодня.

Федор Сологуб (Федор Кузьмич Тетерников, 1863—1927) в историю литературы вошел в первую очередь благодаря роману «Мелкий бес» — одному из самых мрачных и самых обсуждаемых русским обществом между двумя революциями. И разумеется, благодаря стихам — современники уверенно включали его в великую поэтическую когорту Серебряного века. А рассказы оставались как бы вторым планом творчества Сологуба — иногда эскизом, очень часто «зародышем» будущего романа или драмы. Но именно в силу этого в рассказах нашли отражение все главные мотивы и приметы сологубовского творчества: декадентство и символизм, эстетизация «смерти утешительной» и душевных мук, обращение к сатане как к неизбежной противоположности Бога. Часто героями его рассказов становились дети или подростки, их наивные чувства и представления позволяли Сологубу обойтись без «налета культуры» у героев, дать волю фантазии. «Ведь и в романах у него, и в рассказах, и в стихах — одна черта отличающая: тесное сплетение реального, обыденного с волшебным. Сказка ходит в жизни, сказка обедает с нами за столом — и не перестает быть сказкой» (Зинаида Гиппиус). Сказка, правда, страшноватая, этого у Сологуба не отнять.

Гоголь назвал «Мертвые души» поэмой, тем самым заявив о высоком строе и грандиозном масштабе своего заветного труда. Меж тем предложена читателям комическая история о том, как внешне благонамеренный и за урядный господин средней руки (по скрытой же сути, едва ли не Наполеон) проворачивает невероятную аферу, мороча одних примитивных «существо вателей», сторговываясь с другими и вдруг получая сокрушительный отпор от третьих, отнюдь не блещущих умом и добродетелями. По выходе первого тома поэмы часть публики прочитала ее как злобное глумление над извечно мертвой страной, населенной людьми без душ, но для других читателей сочинение Гоголя стало откровением о державе до времени незримых святых и богатырей, пророчеством о будущем величии России и русского человека. Мало найдется в европейской словесности книг, способных тягаться с первым томом «Мертвых душ» поэтическим совершенством, однако Гоголь полагал явленную публике часть поэмы «похожею на приделанное губернским архитектором наскоро крыльцо к дворцу, который задуман строиться в колоссальных размерах». Полтора с лишком века читатели разных складов пытаются уразуметь, чем должна обернуться негоция Чичикова, кто покачивается в уютной бричке и куда несется Русь. Попробуйте и вы.

Прочесть эту книгу вам следует хотя бы потому, что она написана котом — котом по имени Мурр. Этому коту даже поставлен памятник в немецком городе Бамберге. Сидит Мурр на правом плече своего хозяина, сам памятник стоит на площади, носящей имя его хозяина, перед театром имени все того же хозяина. Так что придется, не смотря на явное неудовольствие кота Мурра (прочитав книгу, и вы узнаете его характер), назвать имя его хозяина: Эрнст Теодор Амадей Гофман (1776—1822). Да, этот кот весьма эгоистичен и ужасно патетичен. Зато благодаря этому коту у вас есть возможность познакомиться с великим композитором Иоганнесом Крейслером, страницы жизнеописания которого Мурр использует в качестве промокашек… Ну и заодно понять, каково жилось в реальной Германии начала ХIХ века реальному писателю, капельдинеру, художнику Эрнсту Теодору Гофману, написавшему под конец жизни великий роман, который соединил в себе трагическое, ироническое, романтическое и смешное. Ровно так, как это и бывает в жизни — что человеческой, что кошачьей.

«Упраздненный театр» опубликован осенью 1993 года, это последний роман Булата Шалвовича Окуджавы (1924—1997). И словно последний его долг перед родными, завершение сразу двух биографий — истории семьи и собственной жизни, до окончания которой оставалось всего ничего. Честная семейная хроника, как это всегда и бывает, лучше всяких учебников рассказывает о временах и нравах. «Упраздненный театр» помогает понять трагедию поколения, поверившего в идеалы революции, но сложившего головы вовсе не за них, а в мясорубке, устроенной собственному народу его властолюбивыми вождями. Нет, Окуджава не ударяется в публицистику, он, как и прежде, лиричен и ироничен, наблюдателен и добр к людям. Взглядом любимого ребенка он пытается охватить картины жизни в Москве, в Тбилиси, в Нижнем Тагиле, куда на строительство Уралвагонзавода отправлен парторгом его отец. И почти оптимистическим финалом завершает книгу. Удача! Его матери удается попасть на прием к старому товарищу по партии, Лаврентию Берии, попросить за арестованного мужа. «Мы разберемся, клянусь мамой!» — восклицает Берия. «Ночью ее забрали» — вот и кончилось детство. И кончился театр.

«Америка» — первый роман Франца Кафки (1883—1924), одного из ключевых писателей ХХ века, оказавшего огромное влияние на весь мировой литературный процесс. Сам Кафка, опубликовав рассказ «Кочегар», собирался начать им роман «Пропавший без вести». Название же «Америка» было придумано душеприказчиком писателя Максом Бродом в 1927 го ду — когда после мучительных колебаний Макс нарушил завещание друга, отказался сжечь его рукописи и приступил к их публикации. Кафка с поразительной достоверностью описывал США, хотя никогда там не был. Получился сложный, разветвленный, не всегда внятный рассказ о том, как молодой эмигрант из Европы Карл Росман прибывает на пароходе в Нью-Йорк, встречает там своего состоятельного дядю, некоторое время живет у него, потом оказывается на улице без денег, работает лифтером, слугой у богатой дамы, устаивается техническим служащим в театр… Как сложилась дальнейшая судьба Карла, нам не известно. Но, зная печальные истории других героев Франца Кафки, мы можем предположить, что жизнь Карла продолжится так же, как шла до того: с изрядной долей абсурда, сюрреалистическими поворотами, экзистенциальной тревогой, комплексом вины перед всеми и ни перед кем конкретно. То есть вполне по-кафкиански.

Василий Васильевич Розанов (1856—1919) умел возмущать читающую публику. Его тянуло к крайностям и запретным темам, к «неприличному». «Я еще не такой подлец, чтобы думать о морали» — это замечание Розанова стало, как сказали бы сегодня, мемом. «Не исключено, что сегодня Розанов публиковал бы свои короткие тексты как посты в Фейсбуке» (Алексей Михеев). Впрочем, ко всем высказанным крайностям Розанов относился философски и стремился примирить их между собою... С одной стороны, главное в жизни человека — в сфере половой любви, с другой стороны, «я говорил и думал только о Боге»… С одной стороны, откровенно антисемитские высказывания, с другой стороны, «евреи — это “цимес” всемирной истории». «Шумит ветер в полночь и несет листы... Так и жизнь в быстротечном времени срывает с души нашей восклицания, вздохи, полу мысли, получувства... С давнего времени мне эти “нечаянные восклицания” почему-то нравились. Собственно, они текут в нас непрерывно, но их не успеваешь (нет бумаги под рукой) заносить — и они умирают. Потом ни за что не припомнишь. Однако кое-что я успевал заносить на бумагу. Записанное все накапливалось. И вот я решил эти опавшие листья собрать».

Цикл про Шерлока Холмса стал самым знаменитым произведением сэра Артура Конан-Дойла (1859—1930), а его герой в рейтинге всемирно знаменитых персонажей уверенно держит первое место. Конан Дойл придумал, как надежно «подсадить» читателя на свои истории. «Мне всегда казалось, — писал он, — что обычные публикации с продолжением скорее мешают, чем помогают журналу, поскольку рано или поздно читатель пропускает номер и теряет всякий дальнейший интерес. Совершенно очевидно, что идеальным компромиссом был бы постоянный герой, но в каждом номере должен быть законченный рассказ... По-моему, я первый это понял, а журнал “Стрэнд мэгэзин” первый это осуществил». Знаменитый писатель не раз пытался покончить со своим героем. «Подумываю, — писал он, — убить Холмса наконец и завязать с этим». Но окончательно проститься с Холмсом ему удалось лишь за три года до кончины. Последнее, шестидесятое дело Холмса датировано 1927 годом. «Итак, читатель, мы прощаемся с Шерлоком Холмсом. Я благодарю тебя за твое постоянство и могу лишь надеяться, что и я дал тебе кое-что, отвлекая тебя от жизненных забот и пробуждая новые мысли». Прощается с Холмсом и серия «Проверено временем», в которой вышли три книги о нем.