В книге собраны рассказы и повести Льва Толстого (1828—1910), которые написаны им на исходе ХIХ века и представляют Толстого-психолога, Толстого-философа, Толстого-советчика, размышляющего на темы из частной человеческой жизни: эгоизм и душевная широта, собственность, искушения, насилие, жадность... Словом, те темы, которые волнуют любого, даже самого «маленького» человека, просто проживающего свою жизнь. Обиженного, больного, несчастного, влюбленного, брошенного — и, конечно, смертного. «Прошедшая история жизни Ивана Ильича была самая простая и обыкновенная и самая ужасная». Эту знаменитую толстовскую фразу такой человек ощущает, как укол в сердце, и думает: «Это про меня». Программные повести и рассказы «Смерть Ивана Ильича», «Холстомер» и «После бала» дополнены не столь широко известным «Фальшивым купоном», а также притчевыми «Чем люди живы» и «Сколько человеку земли нужно».

Оба произведения Валентина Петровича Катаева (1897—1986), вошедшие в эту книгу, считаются центральными текстами позднего, «мовистского» периода его творчества. «Алмазный мой венец» (1978) — это череда воспоминаний о главных литературных персонажах ушедшей эпохи. Королевич — Сергей Есенин, птицелов — Эдуард Багрицкий, ключик — Юрий Олеша, синеглазый — Михаил Булгаков, мулат — Борис Пастернак, штабс-капитан — Михаил Зощенко… «Процесс расшифровывания катаевских “крестословиц” … представлял собой чудесное и увлекательное вознаграждение за те неизбежные трудности, которые с этим процессом были сопряжены» (Олег Лекманов и Мария Котова). Оценки романа критикой и читателями были полярными — от восторженных до оскорбительных. Но любые оценки автор мог считать благом, поскольку о повести «Уже написан Вертер» (1980), в которой Катаев «в неверном свете представляет роль ВЧК как инструмента партии в борьбе против контрреволюции», просто было запрещено упоминать в советской печати. К счастью, до снятия этого запрета писатель успел дожить.

В начале ХХ века книга великого еврейского писателя Шолом-Алейхема (1859—1916) «Мальчик Мотл» считалась смешной: девятилетний герой живет в еврейском местечке насыщенной жизнью «счастливого сироты», в окружении «чарли чаплиных»… Но смешное — такая непрочная субстанция! Оно словно выветривается из книг по мере того, как меняются читательские поколения. И возможно, сегодня главной для кого-то кажется этнографическая составляющая повести: вот как жили те, про кого она написана. Вот как ели, вот как одевались, вот какие были у них обычаи и привычки, вот как они общались. Вот как бежали, спасаясь от погромов, как эмигрировали за океан. Но все это было еще «до того», до Катастрофы… И герои «Мальчика Мотла» разговаривали на идише — языке, уничтоженном в середине ХХ века. И все-таки: эта книга когда-то считалась смешной. Может, у вас получится так ее прочитать.

В книгу вошли два произведения Андрея Платонова (1899—1951), которые при его жизни не были да и не могли быть опубликованы. Но именно платоновскому «Котловану» было суждено стать самой ясной и страшной метафорой эпохи «великого перелома», закладки «фундамента социализма». Это книга о том, как землекопы, роющие циклопический котлован невнятного назначения, сами превращаются в расходный материал великой стройки. Иосиф Бродский, прочитав «Котлован», заметил: «Первое, что следовало бы сделать, закрыв данную книгу, это отменить существующий миропорядок и объявить новое время». Относительно новые времена настали, вслед за «Котлованом» (1969) вышла из печати восточная повесть «Джан» (в полном виде в 1999-м), «предвосхитившая многое в мировой литературе, в частности такое явление, как латиноамериканская проза» (Наталья Корниенко). И миропорядок постепенно вроде бы улучшается. Но Андрей Платонов, с его беспощадной честностью и невероятной речью, не дает нам покоя. Он заставляет нас всматриваться в тревоге не столько в запечатленный им жутковатый мир, сколько в наши собственные души.

Иван Сергеевич Тургенев (1818—1883) — вероятно, самый «школьный» из русских классиков. Старшеклассники списывают друг у друга что-то про «лишних людей» и «разбитое сердце». Правда, лишь до той поры, пока сердце то одного, то другого не пробьет молнией внезапное откровение: это же про меня! Вообще-то Тургенев писал про себя. В каждую из повестей, составивших эту книгу, «зашиты» его личные сердечные драмы. Зина Засекина («Первая любовь») — это 19-летняя поэтесса Катя Шаховская,
которая предпочла 15-летнему будущему писателю его отца. Читая о любви Ивана Петровича к дворовой девушке («Дворянское гнездо»), хорошо бы знать о чувстве Тургенева к белошвейке Авдотье. И о том, что их дочь Полина стала прототипом героини повести «Ася»… Личную жизнь Ивана Сергеевича трудно назвать благополучной, и наверняка отчасти поэтому «невозможность счастья — сквозной мотив прозы Тургенева» (Майя Кучерская). И к сведению старшеклассников: «тургеневские девушки» — это гордые особы с сильными характерами, искренними чувствами и готовностью к жертвам ради любимых. Жаль, «тургеневские юноши» не часто им соответствуют — что прежде, что теперь.

Тот, кто читал сказку «Маугли» Редьярда Киплинга (1865—1936), тот непременно должен прочесть и его роман «Ким». Вот уж действительно «два мира — два детства». Точнее, мир-то общий, Индия на рубеже ХХ века, только джунгли разные. И не сразу скажешь, в каких жить опаснее и сложнее — в звериных или человеческих. «Киплинг осуществил свою мечту, владевшую им в пансионе Портсмута. Он прожил другое, настоящее детство. Он создал Кима О’Хара и стал им» (Анна Бердичевская). Ким — подросток-сирота, который становится учеником странствующего тибетского ламы, связанного с британской этнологической разведкой. Подросток включается в охоту за секретными документами русской разведки. Идет Большая Игра (именно Киплинг ввел в оборот этот термин) между Британской и Российской империями за доминирование в Центральной и Средней Азии. А под пером «барда английского империализма» рождается новый жанр — шпионский роман. Через несколько десяти летий дорогами школьника Кима из Лакхнау отправится Джеймс Бонд.

У Гилберта Кийта Честертона (1874—1936) нет в библиографии книги с таким названием. Но им были изданы пять сборников с именем отца Брауна на обложке — «Неведение отца Брауна», «Мудрость отца Брауна», «Тайна отца Брауна», «Скандальное происшествие с отцом Брауном» и «Недоверчивость отца Брауна». Всего пять — из восьмидесяти книг, им написанных. Причем сам он — выдающийся христианский мыслитель, поэт и эссеист — даже не считал рассказы о детективе-священнике главным итогом своего писательства. Но его читатели считали и считают иначе. Рассказы о добросердечном католическом священнике с тонким аналитическим умом и редким талантом психолога принесли Честертону всемирную славу. Большая удача выпала отцу Брауну в России, поскольку по-русски он заговорил языком Натальи Трауберг — переводчицы, конгениальной самому «отцу отца Брауна». «Поняв, что Честертон — самый главный, — писала она, — я в него буквально «вцепилась»». В Честертона потом «вцепились» и другие замечательные мастера, но этот сборник составлен только из работ Натальи Леонидовны.

Эрнст Теодор Вильгельм Гофман (1776—1822) в 1805 году сменил имя Вильгельм на Амадей, в честь своего кумира Моцарта. Удивительный сплав умений и талантов: юрист по образованию, музыкант и художник. Службу ненавидел, но все попытки зарабатывать на жизнь искусством терпели крах, и он был вынужден ходить в присутствие. А еще в часы, свободные от чиновной рутины, сочинения опер и раскрашивания стен, он придумывал сказки и повести. И вряд ли мог предположить, что именно с этой стороны к нему подберется бессмертие. Правда, далеко не сразу. В Германии в ту пору в моде был красивый романтизм, а Гофман вечно предлагал читателю нечто уродливое и страшное: мышиный король со свитой, песочный человек, крошка Цахес… Обыватели недоумевали: с чего это ему такое мерещится? Так столько же лет на государственной службе, господа! Насмотрелся! Жестокий реализм сказочника Гофмана высоко оценили в России. Белинский назвал его «живописцем внутреннего мира», а Достоевский перечитал всего Гофмана по-русски и по-немецки. И многое, как мы знаем, усвоил.

Кроме феерии «Алые паруса», самого знаменитого из произведений Александра Грина (1880—1932), в книгу вошли повести и рассказы разных лет. Все они отражают калейдоскоп граней удивительного мира, таинственной вселенной писателя Грина — «Гринландии», по неуклюжему прозванию критиков. Это дивное царство, «перевод с несуществующего» создавал человек, сменивший десятки занятий от актера до карточного игрока, от матроса до банщика, от бродяги до писателя. Проза Грина — гениальное самовыражение одинокой души, так круто не поладившей со своим веком. Тем больше нас сегодня восхищает умение Грина, по словам С. Кржижановского, «взяв быт, оттяпать ему его тупое “т”, смело выделить “бы” — чистую сослагательность, сочетанность свободных фантазмов».