Дина Крупская - поэт, переводчик, издатель замечательного детского журнала "Кукумбер". В ее переводе опубликованы книги Фэнни Флэгг "Жареные зеленые помидоры", Роберта Пена Уоррена "Дебри" и другие; отдельные произведения вошли в различные сборники английской детской поэзии. Ее стихи печатались в журналах "Арион", "Иностранная литература" и других. Новая книга "Яблоко в кармане" представляет читателю лирику Дины Крупской: радостную и грустную, порой ироничную, но всегда - тонкую и светлую. В сборник вошли стихи, а также некоторые переводы из английской поэзии.      

                СЕРГЕЙ ДИКАБРЁВ

                НА ГРАНИ РЕЧИ И НЕМОТЫ                          

         О книге Дины Крупской «Яблоко в кармане»

      Известно, что первой детской писательницей в России была императрица Екатерина II. Дочь прусского генерала, сама заражённая «болячкою бумагу марать пером обмакнутым в чернила» (её же слова), немало поспособствовала развитию этой страсти и в русском светском обществе. От неё и пошла мода: сочинять специально для детей развлекательные и нравоучительные истории на плохом русском языке.
А что же читали отроки до того времени?
До блистательного «века чудаков» для детского чтения считались пригодными книги суровые, признанные лучшими образцами отечественной и иноземной словесности: Библия, «Домострой», «Юности честное зерцало»…Небогатый выбор был у юных книголюбов того времени, зато ничто не мешало им становиться цельными людьми. Если и вырастал из розовощёкого недоросля оболтус с неряшливым умом, то не книги в том были виноваты – глупость от природы ни пословицами, ни тумаками не лечится.
Чем ближе к нашим дням, тем глубже в землю зарывалось родительское стремление сызмальства прививать своим чадам тягу к сердечному чтению. Спряталось, притаилось – но не ушло. Разве хочется видеть кому-то на выпускном балу дитя своё в подгузниках от Лунтика?
Вот и некоторые писатели это понимают. Не хотят звания своего стыдиться и книги свои от собственных детей прятать. Наблюдают природу, понятными словами пишут про мировые тайны, сюжеты для книг не в носу ковыряют, а берут из жизни вокруг. Мало ли чего там коммерческая литература диктует? Коммерческая литература может и папу родного зарезать продиктовать. Вот и стараются некоторые писатели что-то сделать для того, чтобы, допустим, французский журналист Эрбера ла Поррье больше не шутил так грустно: «Писатель – это безделушка, которую приобретает для собственного удовольствия имущая часть нации».
Когда открываешь книгу Дины Крупской «Яблоко в кармане», то поначалу становится не по себе. Хочется фыркать,  свистеть и топать ногами. Дело в том, что прививка от глупости – это довольно болезненная процедура: сыпь по мозгам может пойти.
Увы, большая часть взрослого человечества давно уже «сыграла» в телеящик, а многие, даже самые серьёзные телеканальи подписали пакт о ненападении на ум и совесть людей. Вот и кажется отдельным, не умеющим креститься гражданам (не будем показывать пальцем), что «манти-маусы» и прочие «дружелюбные привидения» есть вершина познавательного искусства для детей.
А тут, представьте, такое:

           Дворы – опять о чём-то сокровенном,

           бульвары – о потерянной листве…

           Ну что мне в этой зябнущей Москве

           со снеговою кашицей по венам…

Никакой беготни, никто никого не интригует и даже остроумной ритмико-синтаксической забавности, характерной для стиля наших лучших детских поэтов, не заметно. Спокойный труд: автор развесил на строчках Москву и выколачивает из неё пыль. Предметные куски повествования вяло сотрясаются под ритмическими ударами, но заметно чище не становятся. И тогда, в последних строчках предлагается иначе взглянуть на ситуацию:

                     ….А поглядеть повыше –

          покойно там. И ласково до слёз.

                            («Дворы - опять о чём-то сокровенном»)

Хочется фыркать, свистеть. Но топать ногами уже не хочется.

Сломя голову бросаемся к другим стихам. Вот, кажется, сейчас будет привычное, детское! -

        Стакан воды поёт и пляшет.

        Стакан воды - почти ручей…

Воображение мгновенно представляет дальнейшее: стакан воды пойдёт гулять, встретится с каким-нибудь чайником или графином, устроит ссору, прольёт свою воду и всё будет очень смешно и поучительно – по крайней мере, так должно быть в ультрасовременной детской поэзии. Однако Дина Крупская вместо «ультрасовременности» предлагает другой, в принципе очевидный и простой до гениальности вариант: «стакан воды поёт и пляшет» потому что его несёт бабушка, у которой дрожат руки.
Правда поэтичнее, чем вымысел, если показана глубоко и неоднозначно.
В этом стихотворении Дина Крупская словно предлагает взрослому читателю окунуться в целебный источник детства, а ребёнку – утереть сопли и чуточку повзрослеть. Впрочем, ничего она не предлагает, не на рынке ведь. Это критики продают то, на что сами купились: «бабушка» у Крупской есть некий проводник из тенёт обострённого детского эгоизма в пронзительное предчувствие шаткости всего земного, в осознание того, что любовь к ближнему – не только счастье, но ещё ответственность и боль:

            …Приносит воду – два ведра,

            И говорит без всякой злобы:

            «Я старая, мне в гроб пора».

            И я боюсь её и гроба.

            А мама скоро не придёт:

            Она в Москве, а мы на даче.

            Мне косы бабушка плетёт –

            Так туго, что сама же плачет.

                                                     («Бабушке»)

Свистеть и топать ногами уже не хочется. Даже фыркнуть – неловко.

Вот тут и пришла пора задуматься над известной формулой: для детей нужно писать так же, как и для взрослых, только лучше. А то ведь некоторые  неискушённые авторы воспринимают эту формулу зачастую своеобразно.
Помнится, прочитал один горе-поэт перед взыскательной публикой своё произведение, посвящённое любимой внучке: немножко сюсюканья, немножко занудства... и много косноязычия. Понятно, что сочинитель умиляется своей внучкой. Ну и что? Кому, кроме его родственников, это может быть интересно?
     Но отметили удачную строку: «А куклам своим ковырять любит глазки». Через неё можно было бы и на поэтический уровень выйти. Ведь кошке внучка глазки не ковыряет? Значит – видит разницу между миром живым и миром игрушечным, значит – растёт.
Сказали об этом автору, а он удивился: надо же, - говорит, - а я как раз эту строку подумывал убрать – не детская какая-то…
Так и ушёл, покачивая головой.
Хоть и аксиома, а не грех повторить лишний раз: юный слушатель не нуждается в натужном снисхождении до его словарного запаса и интеллекта. Допустим, если писатель способен почувствовать всем сердцем трагедию маленького ребёнка, уронившего в реку любимую игрушку (мячик), то он найдёт нужные слова утешения – не какие-то специально «детские», а просто – единственные. А если писатель имеет способность  ясными и простыми словами свидетельствовать о величественных вещах, то его поймут все те, кто ещё умеет расти, то есть дети и многие взрослые. А сложность всевозрастной литературы заключается лишь в том, что недостаток таланта и отсутствие мысли тут не скроешь за позицией: кто не понимает, тот дурак. Да и червоточина рефлектирующего самоедства тут неуместна; взрослый автор, застрявший на уровне своих отроческих обид – скучен и лишён размаха в творчестве, да и в быту, как известно, занудлив.
Лев Толстой говорил, что стихи – это странное движение, творец должен отсчитывать шаги и приседать на рифмах. При ясном слоге шаги приходится отчитывать особенно тщательно и приседать на рифмах нужно виртуозно. И, тем не менее, от всей этой «акробатики» у читателя должно создаваться ощущение лёгкой непринуждённой походки. Это на тему - какой ценой пишутся стихи… Нет, о крови - не будем. Лучше полюбуемся лишний раз «походкой от бедра» Дины Крупской:

Нам бы дачу недорого снять среди сосен и шишек,

забираться в гамак и соленья хранить в сундуке,

а по пятницам лезть в электричку, захлопывать книжку

и в окошко смотреть, и с обрыва спускаться к реке.

И плескать, и посверкивать ясной, ласкучей водицей,

И ходить по тропинке с леденчиком детским в руке.

Нас Господь различает с трудом по родам и по лицам.

Нам бы песенкой стать в придорожном его ручейке.

Ах, как много отпущено солнца, как мы загорели,

и на пляже сидим, как веснушки на чьей-то щеке.

Мы выходим на берег зимы – дотянуть до апреля

и сбежать ручейками к приветливой дачной реке.

                                                      («Нам бы дачу недорого снять…»)

Когда-то у девочек в школе был такой предмет – домоводство. Уж чем они там занимались – мальчики и знать не хотели. А зря. Девочки там учились варить суп из облаков, ветра, солнечных пятен и любимых сказок, то есть они учились любить – искренне и нежно. По крайней мере, некоторые:

               Мой милый с улицы вернулся,

               Вошёл и носом потянул.

               Мой милый супу улыбнулся

               Как другу и подвинул стул…

Ещё бы не «улыбнулся», ещё бы не «как другу» – ведь в супе том есть и облака и солнечные пятна, а кроме того: воск расплавленной луны, соль морей, запах глины,  приворотный корешок. Не по рецепту ли счастья приготовлен чудодейственный суп?  Всё житейское - без видимых усилий становится сказкой, а необыкновенное – явью. Конец стихотворения есть обряд венчания земли и неба, маленькой колдуньи и принца с большой ложкой:

               …Мой милый черпает планету,

               И смело солит и перчит.

               Читает старые сонеты

               и знай по донышку стучит.

                                     («Мой милый с улицы вернулся…»)

Чтобы узнать творческое кредо Дины Крупской, не обязательно пускать по её следу частных сыщиков или устраивать в кустах засаду журналистов. Ещё в ранних стихах у неё прозвучала формула: «Я слово выношу из немоты». Позднее она развилась у неё  в такие строчки: « Уж если словами, то только о главном – Как это умеет лишь утренний пруд». И вот мы уже ясно видим, в какую блистательную форму отливается у неё такая непростая творческая позиция:

Я этот мир как яблоко сжимаю.

Хочу его до косточек понять…

Такое заявление не выглядит художественным преувеличением. Метафоричное сложение великого, обычного и малого в сумме выдаёт простую искренность. Однако оставим в покое арифметику, поэтическую речь, хотя и можно разложить на какие-то составляющие, но её сути этим не объяснить:

…Дождь на реке. И вдруг я понимаю,

Что больше ничего не нужно знать…

Налицо тот случай, когда могли бы быть употреблены цветаевские слова: «За явленным чудом созданья есть целая бездна – творец». Для Дины Крупской у «творца» нет права вламываться в тайны природы, препарировать «явленное чудо созданья». Творцу дозволяется только наблюдать мир и максимально бережно его описывать, и тогда, может, не вспугнутые знания о нём будут мирно пастись между строчек:

Дождь на реке и яблоко в кармане.

Слух напрягу, как лучник тетиву.

Услышу: лошадь фыркает в тумане,

Макая морду в мокрую траву…

А «знания» для поэта есть его чувствования. Гнев - создан из тьмы, грусть – из света. Только маленькие дети целиком сотканы из света. Но грустят они первозданно, то есть в полной немоте. Озвучить их грусть и первозданную немоту могут только некоторые взрослые. И тогда их язык становится «службой спасения речи»:

…Сырая мята в слове «сыромятный».

Дождь пробежал, запахло молоком.

Жаль, так же незатейливо и внятно

Не скажешь человечьим языком…

                                     («Я этот мир как яблоко сжимаю…»)

Тут налицо не страстное некрасовское «жаление» («мне жаль моей мысли, так бедно я поймал её словом»), а гораздо более спокойное – это грустное и безгневное принятие непостижимости живой сути мира природы. Безусловно, в такой позиции для поэта есть опасность вообще отказаться от поиска единственно верных слов для выражения непостижимого. Но зато балансирование на грани немоты и речи создаёт неповторимую интонацию, позволяет окунуться в до-взрослое, незамутнённое правилами людей мировосприятие.
А чтобы «не упасть с каната» в понятийном ряду своих произведений Дина Крупская в качестве образов использует вполне материальные органы человеческих ощущений: слуха, зрения, обоняния. Что касается зрения, то автор нередко применяет довольно любопытный приём: персонаж находится в неких смысловых сумерках и вдруг попадает на яркий свет, что позволяет ему иначе увидеть мир. «Спросонья щурюсь: дерзкий свет. Веранда. Солнце нараспашку…» -  («Бабушке»). Или в «Балладе о табуретке»: «И выходит на площадь, и сослепу кажется ей, Что коробки домов – это дивные горы вокруг…».  А слух у поэта есть зачастую некий помощник и предвестник зрения: «Слух напрягу, как лучник тетиву. Услышу: лошадь фыркает в тумане…». Он помогает автору рисовать картины: «Звень такая колоколья, Будто в первый божий день». А уж острота поэтического образного обоняния этого поэта и парфюмерам не снилась: «Мой милый пахнет облаками…»; «Дождь пробежал, запахло молоком…». В сфере чувствования запахов и вкусов проявляется опять-таки и творческая позиция автора:

…Это всё-таки я.

                   Это пумы, пантеры и львы

Осторожно тебя изучают на вкус и на запах…

                        («По заснеженным крышам бредут босиком облака…»)

Вот такое звериное чутьё в кубе необходимо поэту, балансирующему на грани речи и немоты.
В последнем разделе книги Дина Крупская открывает читателю чужие культурные миры, то есть там собраны её некоторые поэтические переводы. Хотя, вот вопрос: возможно ли на языке одного народа передать культурную составляющую другого языка? В связи с этим, хотелось бы привести забавное замечание писателя и литературоведа Станислава Рассадина о прозаике Юрии Рытхэу, который вспоминал, «как в своём детстве, на Чукотке, начинал узнавать Пушкина с традиционно хрестоматийных строк:

У лукоморья дуб зелёный,

Златая цепь на дубе том;

И днём и ночью кот учёный

Всё ходит по цепи кругом…

Вернее, с такого перевода их на чукотский:

«У берега, очертания которого похожи на изгиб лука, стоит зелёное дерево, из которого делают копылья для нард. На этом дереве висит цепь (цепь, замечает Рытхэу, у нас всегда ассоциировалась с привязанными собаками) из денежного металла, из того самого, из чего два зуба у нашего директора школы. И днём и ночью вокруг этого дерева ходит животное, похожее на собаку, но помельче и очень ловкое. Это животное учёное, говорящее…»
Перевод, по-своему, прелестен. Он выполняет очень важную функцию литературы – расширение знаний о мире. Но –  никак не расширение знаний о поэзии Пушкина.
Случай, конечно, взят крайний. Однако, как на Чукотке не водится животное кошка, так и у нас не водятся некоторые западные обычаи и привычки. И оттого очень любопытно проследить, как Дине Крупской удаётся справиться с задачей передачи духа чужой книжной культуры.
Сразу бросается в глаза, что словарный запас её становится бедней. Почему? А потому, что и сами евроатлантические языки намного беднее нашего, русского. Что там лукавить, и западноевропейская природа и западноевропейские душевные переживания – это как «два зуба директора школы», особо не наговоришься.
Заметно меняется в переводах и звуковая интонация стиха, ей придаётся большее значение, чем в стихах «родных»; усиливается консонантизм, то есть опора на звучание не гласных, а согласных звуков. Связано это опять-таки с относительной бедностью, однозначностью иноземных слов. Допустим, в англоязычной поэзии именно звучание в большей степени оформляет замысел поэта, помогает точнее и отчётливей выразить свою мысль. Ведь на читателя звучание стиха воздействует не менее сильно, чем его смысл.
Но рискнём предположить, что, пройдя через все «копылья для нард», Дина Крупская украсила сюжеты иноземных собратьев по перу мелодией своего мироощущения – мелодией, прежде всего смысловой, а не звуковой. Ведь и переводы её – это тоже «книга грусти человечьей». И, пожалуй, к ним больше подходит другая ситуация также описанная С. Рассадиным:
«Старый Гёте говорит Эккерману о переводе «Фауста» на французский:
- По-немецки, - сказал он, - я уже «Фауста читать не в состоянии, но во французском переложении всё это опять звучит для меня по-новому, свежо и остроумно».

                                                                           Златоуст, февраль 2009г.

Григорий Кружков
Книга грусти человечьей

Детский акцент Дины Крупской

«Я очень люблю поздние поэтические книги, – пишет Марина Бородицкая в предисловии к первой книге Дины Крупской «Яблоко в кармане». – Стихи, которые долго писались в стол, успевают отлежаться, настояться, набрать силы, как доброе старое вино». Согласен; только как бы отсюда не создалось впечатление об авторе-ветеране: Дина Крупская – совсем еще молодой человек, и по годам, и по всему остальному. Я бы сказал, что книга вышла вовремя: когда стихи уже не могли таиться под спудом, когда им пришел срок явиться на свет. Помню подаренную мне несколько лет назад самодельную книжку автора; она попала лишь к немногим друзьям. И вот наконец – настоящее, я бы даже сказал, элегантное издание.
У раннего Мандельштама есть такие строки: «Только детские книги читать,/ Только детские мысли лелеять…» Нет, не случайно Дина Крупская – редактор популярного детского журнала «Кукумбер» («огурец» по-английски, если прочесть английское слово как латинское). Мягкий «детский акцент» присутствует в ее книге; но чего там нет, так это нарочитой ребячливости – книга серьезная, простая и безыскусная. Ни аллюзий, ни культурных кодов, ни модных тем – в стихах происходит обычная жизнь: идет снег или дождь, бульвары грустят о потерянной листве, в воздухе летают вороны да галки, печь топится, греется чайник, варятся на зиму кислые летние ягоды, люди о чем-то негромко говорят друг с другом или молчат: пишется и пишется втихомолку «книга грусти человечьей». Я недаром вспомнил о Мандельштаме; стихи Крупской можно назвать акмеистическими или эллинистическими, но только в том особенном смысле, о котором писал О.М.: «Эллинизм – это всякая печка, около которой сидит человек и ценит ее тепло, как родственное его внутреннему теплу».

Эти стихи – игра в «холодно-горячо», в них нет ничего безразлично теплого или прохладного. О присутствии в этом мире поэзии сигнализируют мурашки, проходящие по спине не от какой-то особой гармонии звуков, а от реального озноба. В понятие о любви непременно входят суп или борщ, на крайний случай бутерброды с сыром; пар изо рта произносит заветное «да». Здесь действует закон, что к человеку нужно отнестись как к ребенку и, значит, прежде всего накормить, согреть, очеловечить для него окружающие предметы мира – именно в этом упомянутая мной детскость этих стихов.
В них много земной утвари и в то же время – ветра, сквозняка странствий, бездомья и одиночества. Внутри стихов почти уютно, но на границах двух сред – сказанного и несказанного – тянет опасным холодом. «И на конце строфы – как на краю земли». Тут-то тебя и качнет, и поманит поглядеть в небо, где покойно и «ласково до слез». Тут-то и вздохнется о земном рае, очень даже возможном: «Когда бы жизнь не жала, как ботинки,/ Не кончилась, как пачка сигарет».
Однако не все в мире беспросветно. И поэт награжден не только даром одиночества, но и даром радости, шальной и необъяснимой. «Дудку певчую достаньте –/ подудим разок-другой,/ И приходит Ламти-Дамти,/ Ламти-Дамти дорогой./ Топот ливня, ветер встречный,/ По долинам шум земной…/ Ламти-Дамти огуречный,/ Ламти-Дамти проливной!»
И еще так – когда печальное и милое пополам, и дома в снегу дымят, как трубы севших на мель кораблей, и «плед с горбинкой» – потому, что в середке уютно пригрелся кот, и «заводная душа», как оса, попавшая в бутылку, бестолково жужжит, не узнавая «зажатого горлышком неба», бубнит и бормочет, пристраиваясь жить внутри.
Автор этих стихов везде остается равен сам себе. Математически говоря, А=А. Как же иначе, спросите вы. К сожалению, бывает, и даже нередко, что А равно 10А (когда оно, пыжась, пытается быть в 10 раз больше самого себя). Или А=В (С, Д и т.д), и тогда непонятно, какое же оно на самом деле. Так что удостовериться, что поэтическое тождество выполняется, бывает весьма утешительно.
В случае с Диной Крупской это тождество применимо и к отделу переводов. Небольшая их горстка, приложенная к книге, приятно разнообразит книгу, не внося в нее разнобоя: голос автора (здесь переводчика) по-прежнему узнаваем. И хорошо, что книга кончается переводом из Эдварда Лира, его нелепым и печальным «Донгом со светящимся Носом», идущим все вперед и вперед «по лугам и покосам», ища свою милую Джамбль-девицу

http://exlibris.ng.ru:80/lit/2008-11-06/5_krupskaya.html