У всякого времени свои соблазны и подвохи, необязательно им поддаваться. Я думаю, что, если был бы интернет, когда мне было тринадцать, я бы вступил в какое-то сообщество таких же, как я.

Поэт Тимур Кибиров вошел в литературу в 1980-х гг., известность ему принесли стихи, ставшие своего рода шутовской отходной тому, что тогда называли «совок»:
Пахнет дело мое керосином,
Керосинкой, сторонкой родной,
Пахнет "Шипром", как бритый мужчина,
И, как женщина, "Красной Москвой", -
Той, на крышечке с кисточкой, - мылом,
Банным мылом да банным листом,
Общепитской подливой, гарниром,
Пахнет булочной там, за углом…
Сейчас поэт подготовил новый сборник - «Греко- и римско-кафолические песенки и потешки». Это открыто христианские стихи, большинству читателей показавшиеся совершенно неожиданными. В интервью журналу «Нескучный сад» поэт, в частности, сказал:
Меня всегда смущала - я это скрывал, а сейчас, поскольку человек пожилой и мало чего боюсь, не скрываю - зацикленность разговоров, касающихся искусства, на формальных моментах. Когда-то это было объяснимо; сейчас становится дурной традицией, поскольку все-таки кроме игры форм есть главное - смысл. Формы, какие бы ни были прихотливые или подчеркнуто простые, нужны только для того, чтобы донести до читателя смысл. И о смысле стало уже давно как-то неловко говорить: все боятся быть похожими на советских учительниц средней школы. Эта боязнь какая-то глубоко детская и провинциальная. Но мы уже взрослые и культурные люди! Не надо бояться быть похожими на учительниц, они очень часто говорили более здравые вещи, чем в своих эссе писал мой любимый Владимир Набоков, как это ни парадоксально. И то, что искусство должно служить истине, добру и красоте - это так; потому что иначе оно будет служить лжи, злу и уродству, третьего не дано. Если мы говорим о настоящем искусстве, которое как-то задевает читателя, - оно не может быть нейтральным. Как мне сейчас кажется, те цели, которые я перед собой ставил, не изменились: смеяться над тем, что смешно; плакать над тем, что должно вызывать слезы; гневаться на то, что достойно гнева.
О Христе можно говорить, не впадая ни в кощунство, ни в такое елейное стилизаторство, которое делает бессмысленным высказывание, потому что пролетает мимо ушей.
В советское время все подростки из интеллигентных семей читали стихи - это воспитание чувств было необыкновенно важно. Ничем не заменишь чтение стихов с замиранием сердца в двенадцать-шестнадцать лет. Гормоны гуляют в любом четырнадцатилетнем организме, но мозг четырнадцатилетнего может это бурление оформлять по матрицам классической культуры: от монолога Джульетты до «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря…» (Бродский), - а может по матрицам хип-хопа. И, соответственно, будет другое поведение, и результаты будут другие, и в мире мы можем оказаться очень неуютном.
Сейчас пишут не меньше, а может, даже больше, но читают гораздо меньше, и это очень плохо. Идет культурное одичание. Условно говоря, средний инженер семидесятых-восьмидесятых годов был неизмеримо культурно выше современного среднего инженера. Этот инженер читал, зачастую сам пытался писать песни, играл на гитаре - пусть и плохо. И дети сейчас гораздо меньше читают, а уж что читают - это отдельный вопрос. Но боюсь, что это только часть правды. Современная поэзия русская, в отличие от прозы, необыкновенно богата талантами. Называть фамилии я не буду, потому что назовешь пять, не назовешь шестого - это неправильно. Но то, что производят эти блистательные поэты, современному интеллигенту, традиционному читателю стихов не очень интересно.
Когда говорят о широкой любви к поэзии в шестидесятые годы, обычно отмахиваются: ну, это потому, что поэзия занималась не своим делом, служила вместо публицистики. Да, отчасти так можно объяснить популярность Евтушенко, Высоцкого. Но из-за какой публицистики перепечатывали Мандельштама, обериутов? А перепечатывали! Я считаю, что это нормально - когда искусство берет на себя функции, по мнению эстетов, ему не свойственные: говорит о жизни, о том, что хорошо, что плохо. Иначе будет то, что уже случилось с изобразительным искусством и что может случиться с любым другим видом художественной деятельности. Останется так называемое рыночное искусство: Шилов, Глазунов и т. д. И останется так называемое «актуальное искусство», интересное довольно ограниченной тусовке и не интересное никому, не вхожему туда. К сожалению, чаще всего это даже не остроумно, а умопомрачительно скучно, хоть и выдает себя за игру.
Я за то, чтобы художественное высказывание было приравнено хотя бы к бытовому речевому акту - от которого мы требуем смысла, понимания того, для чего человек говорит, с кем и когда. Понятно, что литература должна быть выше бытовой речи, и очень хорошо, если выше получается; но хотя бы она ниже не опускалась, не превращалась в бессмыслицу. Мы прошли тот этап (да и существовал ли он, этот этап?), когда можно было надеяться, придумав новый прием, на этом приеме проскочить. Ну что словотворчество хлебниковское - и у Гомера было словотворчество! Речь не о новизне элементов, а о новизне системы - о красоте узора, а не каждого камешка мозаики. Никто из вменяемых людей не будет спорить о том, что Пушкин новатор, самый головокружительно новый. А какие у него новые формальные приемы? Практически никаких - что Тынянову позволило даже сказать, что Пушкин не открывает что-то новое, а завершает ХVIII век. Потому что новизна чисто формальная - это, например, Игорь Северянин. И где он, этот Игорь Северянин?
Если девочка переписывает себе в тетрадку Асадова, это уже, по нынешним временам, у меня вызывает умиление, а не гнев. Потому что от Асадова перейти к Ахматовой, Цветаевой, Пушкину все-таки легче, чем от книжки какой-нибудь похабной поп-звезды.
У всякого времени свои соблазны и подвохи, необязательно им поддаваться. Я думаю, что, если был бы интернет, когда мне было тринадцать, я бы вступил в какое-то сообщество таких же, как я. Мы бы обменивались стихами, комментировали бы, но я бы там и остался. Мои «френды» объяснили бы, какой я талантливый. Я бы им объяснил, какие они талантливые. В комфортной ситуации не было бы стимула для роста. А ведь мало-мальски пристойные тексты я стал писать годам к тридцати. До этого все возможные мерзости перепробовал: и стилистические, и содержательные. Художник должен стремиться к совершенству, как всякий человек, а стимул для молодого дарования - это, конечно, сравняться со старшими, переплюнуть их, преодолеть непонимание.
Даже если я сейчас напишу целый сборник гневных инвектив по поводу «оккупационного режима» и вообще начну оскорблять Медведева и Путина, никто не обратит внимания. Обращают внимание на телевидение; а то, что полтора десятка таких же сумасшедших, как я, прочтут… Ну и тешьтесь, ребята!

regions.ru