«Хорошая, грозовая атмосфера скандала», по-набоковски говоря, этому сборнику гарантирована, копий будет сломано немало, а сколько народу обидится – боюсь думать: цифра, предполагаю, сопоставима с полуторатысячным тиражом. Это, вероятно, единственная книга за весь 2009 год (хоть в выходных данных и стоит уже 2010-й), над которой можно от души хохотать — так, что в транспорте завистливо оглядываются. При этом Жолковский не переходит на личности, не бьет ниже пояса и вообще не особенно злобствует — злобствующих подпольных типов у нас полно, но пишут они несмешно.
Подпольное вообще смешно только само по себе — произвести юмористический и даже сатирический продукт оно практически не в состоянии, вот почему в легальной эзоповой сатире еще встречаются занятные шутки, а злобные самиздатские гротески отличаются какой-то вымученностью (исключение составляет Алешковский, но он выглядел обсценным скорее не по политическим, а по чисто лексическим мотивам). Неподпольность Жолковского, его принципиальная априорная доброжелательность к читателю, праздничность его стиля и быта — по крайней мере, в авторском изображении, принципиально фиксирующемся на приятностях вроде любовных битв, путешествий или прелестных взаимных подколок в кругу коллег и единомышленников, — объясняется, быть может, тем самым нарциссизмом, который столь часто ставится ему в вину. Но художественный результат этого нарциссизма в русской литературе уникален и оправдывает все. Исчерпывающе высказалась однажды М. В. Розанова — единственный известный мне собеседник, в пикировке с которым превосходство Жолковского не абсолютно: «Я настолько высоко ценю себя, что зависть мне не знакома в принципе». Вот и прелесть завышенной самооценки: приличному человеку хватит такта ее скрыть, иронически смикшировать, так что большого вреда от нее нет, а психологическая польза налицо. Вдобавок нарцисс хвалит сам себя, а потому не заставляет окружающих постоянно делать это в его присутствии, — еще одно немаловажное преимущество, понятное всем, кто хоть раз общался с живым писателем.
Ценность этой книги, однако, не в том, что она отлично написана: хвалить за это Жолковского — все равно что умиляться Карпову, знающему, как ходит конь. Дело даже не в точных и неизменно стимулирующих, подталкивающих читательскую мысль разборах (стол сервирован богато: анализируются диалоги из эйзенштейновского «Ивана Грозного», флора ахматовской лирики — одуванчики, лебеда, их «элитарность, маскирующаяся под эгалитарность», а также еврейские анекдоты, диалоги в «Карамазовых», письма Тургенева и Флобера, эссеистика Гинзбург, английские лиммерики и пр. — на пятистах страницах всего много). Особая тема — собственно полемика (с Александром Ивановым из Ad Marginem, с филологами Б. Сарновым и Н. Перцовым): это отличная школа неунизительного, хотя обидного ниспровержения. Жолковский не оскорбляет оппонента — он его анализирует, чтоб не употреблять ужасного «деконструирует». Демонстрация того, «как это делается», разбивает любую критику, особенно демагогическую, построенную на ложных посылках, грубых натяжках и все той же жажде доминирования. Автор блестяще вскрывает истинный мотив своих ругателей — иногда невинный, часто трогательный. Он их любит, как любит вообще все объекты своего анализа, потому что владеет этим ремеслом и наслаждается им — в общем, тут есть чему поучиться, но и не в этом дело.
А дело в том, что филология благодаря Жолковскому предстает чрезвычайно актуальным занятием, полезным инструментом, востребованнейшей дисциплиной — важнее нефти и бизнес-аналитики. Главная цель «Треножника», заявленная в предисловии, — «продемонстрировать актуальность филологии как взгляда и на вещи, лежащие за ее профессиональными рамками». Когда-то Гинзбург в своей эссеистике, сенсационной для конца 1970-х и непредставимой в печати, допустим, 1950-х, применяла формальный метод к анализу поведенческих стратегий современников, рассматривая человека как сумму приемов или, проще сказать, как сумму его вранья. Жолковский это подробно разбирает в «Красном и сером». Сам он, когда пишет о людях, на их вранье не зацикливается: его интересует главным образом то, чем они хороши и близки ему. Но он любит бороться с репрессивными практиками и мифами, и здесь российская и американская действительность предоставляют ему обширнейший материал. Его разбор романа «Что делать» в связи с одноименной ленинской работой («О пользе вкуса», с. 33) предваряется эпиграфом-посвящением: «Неправо о вещах те думают, Мельчук, кто чтут поэтику последней из наук». Разбор «стратегий лжи и обмана» (а также подлога, подмены, перевода стрелок) в сюжетных и стилистических механизмах «Что делать» дает для анализа реального социализма больше материала и, главное, больше инструментов, чем десятки социологических разоблачений. Жолковский ставит филологию выше социологии и даже философии, точнее — демонстрирует их дочерний статус по отношению к ней. Его не запугать неофилософским волапюком, который он с хирургической точностью анализирует в лучшей, вероятно, статье сборника «Телега на славистику». Здесь он задолго до окончательного оформления философской доктрины путинизма ущучивает сходство дискурсивных стратегий московской «модной философии» и «просвещенного патриотизма», давая этому стилю с его нарочитыми темнотами, громкими ссылками, подменами понятий и прочими способами уничижения собеседника исчерпывающее название – «давить телегами». После «Треножника» задвигать такие телеги будет значительно сложнее, потому что «Жолк – зубами щелк», как небезосновательно прозвал автора Е. Марголит, наглядно и смешно показал, как это делается.
Кстати, исследование самой эволюции понятия «прозрачность», она же транспарентность, применительно к путинизму Жолковский тоже выполнил крайне своевременно. О новой московской философии написано достаточно – вслед за вайскопфовским «Писателем Сталиным» впору писать «Философа Путина», на материалах Чадаева и Ко. Главное в этой компании, как точно заметил недавно Константин Крылов, — «готовность перешагнуть», в том числе через любые корпоративные нормы, и объявление таковой готовности высшим философским достижением. В общем, книга Жолковского — замечательное свидетельство «о пользе вкуса». Несколько раз автор оттаптывается и на мне – один полемический диалог туда даже включен, — но быть объектом подобного разбора не только лестно, но и полезно. Особенно если учесть, что филологию слишком часто объявляли мертвым или по крайней мере лишним делом: технари и прочие сторонники точного знания обожают поругать гуманитариев, но как раз Жолковский с коллегами больше других сделали для того, чтобы доказать принадлежность филологии к самым что ни на есть строгим наукам. Со структуралистами можно и должно спорить (и в инвективах Сарнова, которым отвечает Жолковский, много справедливого, — просто автор «Треножника» смешнее пишет), но, когда они не «давят телегами», читать их одно удовольствие. Как не вспомнить предложение Жолковского Коржавину: «У любого антисемита есть «хороший еврей». Давай я буду у тебя «хорошим структуралистом».
наши партнёры
