Мой роман - это не диагноз. И герою я сам, как автор, не вынес приговора: он будет жить, я в это верю. То есть даже этот вопрос требует веры, поэтому всё так написано и вроде бы нет конца, нет ясности - пусть каждый, кто читает, решает, как верит. 

Одиночество - это работа

Для финалиста "Большой книги" Олега Павлова воображение сильнее правды

Сегодня мы начинаем серию интервью с финалистами самой крупной литературной премии России "Большая книга". С "коротким списком" премии, а также с текстами финалистов вы можете ознакомиться на сайте:

За Олегом Павловым закрепилась слава автора "армейской прозы", когда в 1994 году журнал "Новый мир" напечатал его роман "Казенная сказка". На самом деле его творчество не сводимо к одной теме: вот и главный герой нового романа "Асистолия" - художник, пытающийся обрести гармонию с собой и миром.

Российская газета: Известна история, когда отец Дмитрия Сергеевича Мережковского привел сына-гимназиста к Достоевскому. Послушав юного поэта, Федор Михайлович заметил: "Чтобы хорошо писать, страдать надо". "Пусть лучше не пишет, но не страдает!" - испугался Сергей Иванович. Вы, постоянно пишущий о страданиях человеческих, согласны с Мережковским-старшим?

Олег Павлов: Я соглашусь, что Достоевский писал хорошо. Прожить жизнь, ничего не пережив, как и прочитать книгу, ничего не пережив, - вот что очень больное, по-моему. Это болезнь - безразличие. Сделавшись человеком, получаешь ведь право не на свободу или на счастье, а душу.

РГ: Вся ваша проза в той или иной степени автобиографична. Вы заранее знаете судьбу персонажей и не удивляетесь, как Пушкин: "Какую штуку выкинула со мной Татьяна: замуж вышла"?

Павлов: Простите, но вы ошибаетесь. Это началось, когда вышел мой первый роман - "Казенная сказка"... Я служил солдатом в Казахстане, в лагерях - и, когда этот факт стал широко известен, сказку восприняли почти как "исторический документ", не понимая, что в основе миф, ну, или замысел, скажем, авторский. У меня только одна книга автобиографична - "В безбожных переулках". Она о детстве. Но детский опыт такой далекий, что все равно начинаешь сочинять.

Реальность - это то, что мы помним. Реальностью можно назвать лишь то, чего не можешь забыть. В этом смысле я реалист, потому что никакой другой реальности не признаю. Но все, что мы помним, из жизни перемещается в наше воображение. Это уже, по сути, что-то такое, что и оживает лишь в воображении, - наша память. Это еще одна жизнь, но уже внутри нас. Я бы сказал поэтому так: видел, пережил, помню... Но вижу это в своем воображении - и отдаю героям только свои впечатления жизненные. Воображение сильнее правды. Сила не в том, во что веришь, а в том, что же заставляет тебя в это поверить. Если книга кажется такой достоверной - то, наверное, я могу быть доволен своей работой. Хотя в моем случае не хотят видеть литературу. Такой сговор странный. Ну хорошо, у меня нет фантазии. Только успокойтесь и в покое оставьте меня, мою жизнь... Читатель и не должен понимать, как это, из чего и прочее. Тому, что слабее жизни оказалось на бумаге, он просто не поверит. Поэтому я считаю главным не рассказывать - а показывать. Я создаю изображения, образы - то, что вижу и хочу, чтобы увидел мой читатель... А увидев - пережил, и это бы ему запомнилось, стало бы в его сознании, тогда уж, реальностью.

РГ: О вас много и не всегда доброжелательно пишут критики, упрекая то в очернении армейской действительности, то в ненависти к интеллигенции, то в отсутствии здорового цинизма и чувства юмора. Вы равнодушно приемлете "хвалу и клевету"? Чье мнение для вас по-настоящему важно?

Павлов: Господи, сколько ярлыков! Так пишут? "Здоровый цинизм" - и так уже не стыдно выражаться? Я не читаю критиков, простите. Это значит - критику не воспринимаю, и было бы странно, по-моему, обратное. Верить или не верить в себя или себе самому, потому что пишут что-то критики? Абсурд. Считают, что могут лучше, - пусть пишут свое, сами. Дочка рассказывает иногда, находит что-то в Интернете, пересказывает, расстраиваясь, что это написали плохо лично обо мне... Но я говорю ей: каждый пишет свою историю. И этот, скажем, критик, пишет не обо мне или моей книге - он пишет о себе, так что успокойся... Мнение чье-то о том, что уже написано, какое бы оно ни было, может вызвать, конечно, мой интерес, но это если сам такой человек вызывает чем-то интерес.

Главная работа по тексту - работа с редактором. Для меня такие люди, которым я доверяю, то есть их опыту, - это мои редакторы. "Асистолию" читала Инна Петровна Борисова - и я совершенно доверялся ее мнению все годы, пока писал... Доверялся мнению своего редактора в "Знамени" Елены Сергеевны Холмогоровой. И Гладкова Алла Михайловна во "Времени", где издаются мои книги. Но я знаю - они меня любят. Меня, мою прозу.

Но в общем я считаю, что посредник между читателем и книгой - всегда лишний... И в виде критика, но и даже в виде автора, поэтому я сам, скажем, не люблю навязывать свое мнение, свое собственное отношение к тому, что пишу, и не отвечаю на подобные вопросы: расскажите, о чем вы пишете и прочее. Обычно отговариваюсь, что уже забыл, о чем там писал, пишу новое... Не устраивал никогда творческих вечеров, крайне редко иду на встречи с читателями, потому что считаю: книга - это личность, у нее своя судьба. Книги - это молчащие друзья. Чтение - молчание. Я бы хотел, чтобы мои книги, если бы окружало, то такое молчание.

РГ: В современной литературе вы стоите особняком. Вам не хотелось, чтобы появились последователи?

Павлов: Как у Лимонова, что ли? Не хотел бы, и нет таких целей. Действительно, не переношу, когда писатели ходят толпой или когда собирают в такую толпу - почти физически. Не умею приятельствовать, то есть быть всем приятным - это тоже. Но я бы не хотел, чтобы это понимали как брезгливость к людям или равнодушие к чему-то общему. Одиночество - это моя работа, моя жизнь. Оно переносимо, потому что есть моя семья, близкие люди. Если смогу чем-то вызвать в людях любовь, стать близким - то это другое. С человеком умирает его память. Остается и не умирает память о нем, та, что какая-то отдельная, но в которой все же продолжает жить именно его личность, продолжая свое действие на людей, если была такой сильной и необходимой людям. Не скажу о смысле жизни... Но смысл творчества в этом, ничего выше этого не достигнешь творчеством.

РГ: Слово "асистолия" означает прекращение сердечной деятельности, остановку сердца. В медсправочниках говорится, что вероятность успешной реанимации при асистолии низка. Такой диагноз-приговор можно поставить всему обществу?

Павлов: Мой роман - это не диагноз. И герою я сам, как автор, не вынес приговора: он будет жить, я в это верю. То есть даже этот вопрос требует веры, поэтому всё так написано и вроде бы нет конца, нет ясности - пусть каждый, кто читает, решает, как верит. Я задаю читателю именно такой вопрос, вы правы, самим названием романа: но ответ на него - это нравственный выбор по сути, так или иначе каждый его совершит в своей душе, читая что-то или не читая. Там, где мы свободны, все определяется человеческим выбором, но в этом выборе есть только выбор из добра или зла, стало быть, именно возможность выбора, его свобода, порождает или добро или зло, их реальность, их борьбу. Поэтому свобода - это добро, неотделимое от зла. Но любой выбор человеческий, повторюсь, требует веры: по вере вашей да будет вам. Во что я верю сам? В то, что все побеждается любовью. Что это самое естественное чувство человеческое. Любовь дана человеку как высшая способность действия на все живое. Любовь - вживание в душу другого человека. Любить - открытое, понятное даже ребенку признание, что человеческие души нуждаются в слиянии, то есть стремятся обрести некую всеобщую чувственную связь. И сам Бог нуждается в одном - в любви.