«Российская газета» — Федеральный выпуск №5244 (165) от 28 июля 2010 г. Продолжаем серию интервью с финалистами литературной премии «Большая книга». Борис Евсеев претендует на нее с романом «Евстигней» о композиторе XVIII века Евстигнее Фомине.
Российская газета: Почему вашим героем стал именно Фомин?
Борис Евсеев: Фомин — великая и трагическая фигура нашей музыкальной истории. Сын пушкаря, выпускник Петербургской академии художеств, получивший диплом в Болонской филармонической академии — вернувшись в Россию он оказался здесь лишним. С музыкой Фомина я познакомился в начале 70-х годов, когда учился в институте Гнесиных.
Поразило его отличие от других русских композиторов второй половины XVIII века. Учили нас крепко, качественно. И понимание громадной роли Фомина в русской музыке, в реформировании им русского музыкального театра стало приходить уже тогда. Фомин, почти два столетия остававшийся «за кадром», заложил профессиональные основы русской классической музыки, стал, по сути, ее родоначальником! Именно без Фомина, а не без любимых мной Бортнянского, Березовского, Хандошкина, Пашкевича и других композиторов XVIII века был бы невозможен неповторимый русский путь в музыке. Путь, который с блеском продолжили Мусоргский, Чайковский, Римский-Корсаков. Путь слияния разработанных в Европе музыкальных форм с отечественным содержанием: с русской народной песней или песней, сочиненной в народном духе. Первым национальную оперу на основе такого русско-европейского слияния сочинил как раз Фомин. Это — «Ямщики на подставе». Первым Фомин заложил и принципы русского симфонизма. В его мелодраме «Орфей» прозвучало то, что я слышал потом у Глинки, Бородина, Чайковского, Прокофьева.
РГ: «Евстигней» имеет подзаголовок «роман-версия»: какова в нем доля вымысла? Вы сами отнесли бы роман к fiction или non-fiction?
Евсеев: Доля вымысла минимальна. Жизнь Фомина восстанавливалась мной по крупицам. Я не раз ездил в РГБ и в Библиотеку искусств, подымал старинные книги и архивные записи. Несколько раз делал общий эскиз биографии: чтобы отбросить невероятное, понять известное и на основе этого известного попытаться восстановить «вымаранное» историей. Восстанавливая биографию Фомина, я пришел к совершенно определенным выводам. Один из них был таким: всю вторую половину жизни Фомин чего-то отчаянно боялся. Это сказывалось в музыке, в пометках на полях партитур, в расписках и письмах. Масоны всех мастей (и «ложные масоны» тоже) в России тогда встречались часто, в жизнь людей искусства вмешивались нередко. Составляя «карту» передвижений и встреч Фомина, я почти математически вычислил: встреча с масонами должна была произойти. Она — как интонационно верное развитие пришедшей на ум мелодии — просилась на бумагу. Я такую встречу и описал. Так что никакой немотивированной выдумки в романе нет. А есть одна главная версия и несколько вспомогательных, касающихся значимых событий в жизни Фомина.
Теперь про fiction и non-fiction. Я эти термины не очень люблю, они слишком общо описывают сложные жизненно-литературные явления. Что до жанра, то я его определяю для себя еще и как «роман о Фомине». Это не беллетризованная биография, скорей попытка ее преодоления. И это не развернутая хронология. Это роман-погружение. Я вслушивался в Петербург и в Москву, в Тамбов и Северную Италию, слова XVIII века приводили на ум звуки, звук давал интонацию прозе… Но «Евстигней» — это и роман-документ. А еще роман, создающий документальную основу там, где документ отсутствует.
РГ: Наверняка после прочтения романа кто-то захочет услышать музыку Фомина — сейчас ее исполняют?
Евсеев: Да, исполняют. Не часто, но ярко, памятно. Я сам был свидетелем, как два года назад в Большом зале Московской консерватории Василий Лановой с одним из оркестров читал отрывок из мелодрамы «Орфей». (Мелодрама в XVIII веке — это построение, где в свой черед исполнялась музыка и читали текст.) Выйдя за кулисы, Лановой не мог оправиться от потрясения. «Почему я никогда не слышал этой музыки?» — спрашивал он у проводившего концерт Святослава Бэлзы. Потрясающее впечатление Фомин произвел и на других слушателей. Общее мнение, тогда прозвучавшее, можно свести к нескольким словам: «Это сопоставимо только с Моцартом!» Есть оперы Фомина на дисках (превосходна запись оперы «Ямщики на подставе» в исполнении солистов Государственной певческой капеллы Санкт-Петербурга и оркестра Петербургской консерватории под управлением Владислава Чернушенко). Но записей крайне мало! Нужны новые записи и современные постановки его опер. «Американцы», «Ямщики», «Орфей» так и просятся на сцену! Ну и, конечно, нужно продолжить поиски утраченных партитур Фомина.
РГ: Кроме «Большой книги» вы были лауреатом и финалистом Горьковской премии, «Русского Букера», «Ясной Поляны»… Участвуя в конкурсах, следуете пастернаковскому завету «пораженья от победы ты сам не должен отличать»?
Евсеев: Я не отрицаю важности премий для современного писателя: это хотя бы временный уход от издательского конвейера и других «подстав» литературного процесса. Но литература не спорт! Здесь не победы и поражения, а открытие истины или неоткрытие ее, совпадение писателя с собственным замыслом или несовпадение с ним. «Ты им доволен ли, взыскательный художник? Доволен? Так пускай толпа его бранит…» Одни премии исчезают, как туман, другие оставляют след. Так, в апреле этого года я получил премию «Венец» за книгу «Лавка нищих». Для меня это пока самая дорогая из премий, потому что ее присудили коллеги из Союза писателей Москвы.
РГ: Как-то вы заметили, что в России побеждает бездарность, подразумевая жизнь в целом. А что можно сказать о литературе — вы ведь недавно возглавляли жюри Всероссийской книжной премии «Чеховский дар»?
Евсеев: Литература — Божий дар. Признаки таланта видны, конечно, и без всяких премий. Но талант может и погибнуть без внимания и поддержки! Здесь дело не в самом институте премий, а в том, чтобы не перепутать, что для чего существует: писатель для премии или премия для писателя. Работая в премии «Чеховский дар», я заново увидел жанровый срез рассказа в России. Для меня это было бесценным опытом. Настоящим талантам стало легче. И теперь финалистов премии Дмитрия Новикова, Игоря Фролова и лауреата Александра Кирова буду читать всегда.
Ольга Рычкова «Российская газета».