Сразу две публикации о книге Ивана Толстого «Отмытый роман Пастернака» появились сегодня на «Голосе Америки». Это статья-беседа Алексея Пименова и Бенедикта Сарнова «"Доктор Живаго" в "отмывании" не нуждается» и интервью с Иваном Толстым «"Доктор Живаго" и ЦРУ».

Бенедикт Сарнов: «Доктор Живаго» в «отмывании» не нуждается
«Два царя у нас – Николай Второй и Лев Толстой», – писал чуть менее ста лет назад русский критик и издатель Алексей Суворин. В том, на чьей стороне преимущество, сомневаться, по мнению этого опытнейшего литератора, не приходилось. «Николай Второй, – констатировал Суворин, – … не может поколебать его (Толстого – А.П.) трон, тогда как Толстой несомненно колеблет трон Николая… Его проклинают, Синод имеет против него свое определение. Толстой отвечает, ответ расходится в рукописях и в заграничных газетах. Попробуй кто тронуть Толстого».
Век двадцатый, разумеется, внес в суворинский диагноз существенные коррективы. «Тронуть» писателей, работавших при новой власти, было, мягко говоря, не в пример легче. И списки репрессированных литераторов – далеко не единственное тому подтверждение.
Несомненна тут, однако, и преемственная связь – как с толстовскими временами, так и с более давним прошлым. Да и появление на свет контролируемой КПСС писательской «корпорации, напоминающей… средневековый цех» (Николай Митрохин), вовсе не вытравило из народного сознания старого представления о писателе как об учителе жизни и заступнике за униженных и оскорбленных.
«Поэт в России больше, чем поэт», – эта строка Евгения Евтушенко примечательна, в числе прочего, еще и тем, что речь в ней идет не о масштабе таланта, но о той роли, которую писатель призван сыграть в обществе. Точнее – был призван.
Ибо так дело обстояло вчера. А сегодня? «Поэт в России меньше, чем поэт», – сказал в интервью Русской службе «Голоса Америки» московский писатель, переводчик и издатель Александр Давыдов. Сразу же уточнив: «Писатель… уже не преследует социальных целей».
Но вот вопрос: имеет ли этот принцип обратную силу? Похоже, что нет. И своеобразное свидетельство тому – нет-нет, да и проявляющийся интерес к тому или иному герою русской литературной истории 20-го века. Порой – не без желания построже обозначить место, занимаемое им (ею) в литературной табели о рангах. Которая в России редко бывает сугубо литературной…
Один из примеров тому – вновь вспыхнувший спор о событиях более чем полувековой давности – о выходе в свет романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго», о присуждении автору Нобелевской премии и об исключении поэта из «корпорации» – Союза советских писателей. Спор, в немалой степени спровоцированный недавно опубликованной книгой Ивана Толстого «Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ». О книге, о настроениях, способствовавших ее появлению, и конечно, о событиях, в ней отразившихся, корреспондент Русской службы «Голоса Америки» побеседовал с московским литературоведом и писателем Бенедиктом Сарновым.
Алексей Пименов: Бенедикт Михайлович, книга Ивана Толстого называется «Отмытый роман». Как вы объясните смысл этого названия?
Бенедикт Сарнов: «Отмытый роман»? Ну, вы же знаете, что слово «отмытый» – жаргонное слово. Видимо, этот смысл и вкладывается. А что касается самой книги, то мне представляется, что она затеяна с чисто спекулятивными целями. Для того чтобы создать некую сенсацию. Дескать, вот тайна, которую мы сейчас вам раскроем… Главный тезис автора – что вмешательство ЦРУ понадобилось для издания потому, что по каким-то правилам, неизвестно кем установленным, Нобелевскую премию может получить автор, книга которого уже появилась на родном языке. А «Доктор Живаго» якобы к тому моменту на языке оригинал еще не появился, и надо было предпринять какие-то срочные меры, чтобы афера, скажем так, удалась.
Политическая афера – как и объявляла советская пропаганда. Мне с самого начала показалось, что это какая-то «липа». Во-первых, потому, что я никогда не слыхал – и потом это подтвердилось – никаких таких законов и правил нет, а главное – ведь премию Пастернак получил не за роман. Формулировка там была совсем другая. Смысл ее – за выдающиеся достижения в русской лирической поэзии и прозе. А ведь у Пастернака, помимо «Доктора Живаго», была замечательная ранняя проза: «Детство Люверс», «Охранная грамота»…
А.П.: «Отмытый роман» – не единственная книга в жанре литературного разоблачения, вышедшая в сегодняшней России. Другой пример – «Анти-Ахматова»… Чем это можно объяснить?
Б.С.: Ну, «Анти-Ахматова» – это, как мне кажется, вообще за пределами литературы. Эта книга вполне непристойна по сути своей. Конечно, выросла она из Жолковского – из всех его статей, где он доказывает, что Ахматова была эдакая деспотическая дама, создававшая собственный культ. Однажды Ахматова бросила такую реплику: «Они не знают, что я танк». Это было сказано в определенном контексте: когда с ней не очень достойно поступил ее потенциальный муж, объявив ей – прямо на перроне, что не собирается на ней жениться. И она сказала своим спутникам: «Они не знают, что я танк» – имея в виду, что она готова все выдержать. А Жолковский трактовал это таким образом, что она танк, который давит других.
Вот так же спекулятивно была построена вся работа Жолковского. Но все это было еще в пределах литературы… Конечно, и это было замешано на густом жульничестве, на передержках, но это было на уровне не очень добросовестной, но все-таки полемики. А «Анти-Ахматова» – это уже по ту сторону добра и зла. Впрочем, думаю, что политического заказа там не было. А что касается книги Ивана Толстого, то тут, возможно, проглядывает некий политический заказ. Во всяком случае – политическая тенденция.
А.П.: Какая?
Б.С.: Снизить пафос, изобразить дело так, как изображала его в те времена советская пропаганда: что присуждение Пастернаку Нобелевской премии вовсе было не проявлением чистой любви к искусству, что это был некий политический заказ, некая политическая авантюра.
А.П.: Инициированная… кем?
Б.С.: Врагами Советского Союза. И что, в конечном счете, в этом было заинтересовано и играло активную роль ЦРУ.
А.П.: В выступлении на «Эхе Москвы» Иван Толстой характеризует свой метод исследования, ссылаясь на Юрия Тынянова: «Где кончается документ, там я начинаю». Но ведь Тынянов, кажется, имел в виду свои художественные произведения...
Б.С.: Конечно. Во-первых, Тынянов имел в виду художественные произведения. Во-вторых, и здесь Тынянов никогда не переходил эту границу… Он ведь многие вещи угадал – скажем, в романе «Смерть Вазир-Мухтара» – многое, что впоследствии это было подтверждено документами. Там совершенно другой уровень мышления, и уровень корректности, и уровень добросовестности и доброкачественности. А книга Ивана Толстого? Не знаю… сейчас опустить рейтинг Пастернака довольно трудно – слишком уж он высок. Но… желание создать себе некое имя, привлечь внимание… поскольку мы живем в мире коммерческих успехов. И все же есть в этом произведении некий положительный смысл.
Дело в том, что в те давние годы, после того, как произошла, к примеру, история с арестом романа Гроссмана («Жизнь и судьба» – А.П.), когда произошла история с «Доктором Живаго», то потом, когда развернул свою деятельность Солженицын, то и я, и многие мои друзья и коллеги говорили и думали примерно так: «Наши интеллигенты – и Василий Семенович, и Борис Леонидович – были прекраснодушные и наивные люди. Василий Гроссман даже повез агентов КГБ к машинистке, и они изъяли не только копирку, но и ленту от пишущей машинки. А Александр Исаевич – вот это настоящий мужик, настоящий лагерный волк, человек, вступивший в борьбу, знающий своего противника.
Так вот, жизнь показала, что это не так. Не отдал Гроссман черновики и все экземпляры романа. Два экземпляра он запрятал – причем сделано это было достаточно квалифицированно. Книга Ивана Толстого показывает, что и Борис Леонидович, которого Сталин называл небожителем, тоже прекрасно все рассчитал. Что у него были свои связи, люди, которым он давал какие-то указания, советы, с которыми был в постоянном контакте, и что главная цель, которую он перед собой поставил и которой достиг, заключалась в том, чтобы во что бы то ни стало напечатать роман. Конечно, он бы предпочел, чтобы все вышло гладко, чтобы его напечатал «Новый мир», чтобы его напечатали хотя бы ограниченным тиражом – как, помните, напечатали роман Дудинцева. И наше правительство, конечно, поступило бы правильно, если бы сделало так, но им на это не хватило ума.
А.П.: Каким все-таки было отношение Пастернака к советскому режиму? Ведь на этот счет существуют разные суждения…
Б.С.: Видите ли, в отличие, скажем, от Солженицына, который по своей природе был боец, Пастернак, так сказать, с дубом бодаться не хотел. В диссиденты, в борцы, в политические деятели – в отличие от Солженицына – не лез. Но отношение его к революции – оно, в конечном счете, отразилось в романе – это было глубокое разочарование.
Конечно, если пользоваться советской терминологией, то «Тихий Дон» – гораздо более антисоветский роман, чем «Доктор Живаго». Но не потому, что автор «Тихого Дона» (каковым я отнюдь не считаю Шолохова) был белым офицером, а из-за самого жизненного материала – кровавого, страшного… А Пастернак рассматривает позицию интеллигента в революции… Когда-то у него были иллюзии, когда-то вот он написал свое знаменитое стихотворение: «Мне по душе строптивый норов…» А чего стоит его письмо Фадееву – когда умер Сталин. Тоже, скажем так, «письмо небожителя»…
Конечно, смерть Сталина явилась шоком, но не надо забывать и о том, что это была такая пластичная, гибкая, артистичная натура, как Пастернак. Не надо забывать, кому он писал это письмо… Во всяком случае, если у него и были какие-то иллюзии относительно советской власти, то в романе «Доктор Живаго» они уже не ощущаются. Это не бойцовское, не антисоветское, не политическое произведение, но это произведение, никак не укладывающееся в идеологические параметры советской литературы.
А.П.: Если посмотреть на это, так сказать, с западной стороны: было ли распространение романа на Западе и присуждение Пастернаку Нобелевской премии акцией, направленной против советского режима?
Б.С.: Надо ясно понимать, что Запад – это не монолит, там были разные люди, разные службы, разные и идеологические, и политические тенденции. Кроме того, повторяю, если бы у советской власти, у тогдашних руководителей хватило ума или хотя бы было бы поменьше невежества… Как у Хрущева, который, решая этот вопрос, сам романа не читал, а если бы и читал, то ничего бы в нем не понял.
Ведь все это организовали люди типа Суркова (поэт Алексей Сурков – один из руководителей тогдашнего Союза советских писателей – А.П.), который почему-то покровительствовал Ахматовой, но всю жизнь ненавидел Пастернака. Так вот: если бы дело прошло гладко, если бы Нобелевская премия (которую в том же году получили два советских физика, и это было принято благосклонно), была бы благосклонно принята и в этом случае, то не было бы никакого политического скандала. А коль скоро советский официоз отреагировал так, как он отреагировал, то нашлись силы, которые стали это раздувать и превращать это в некую политическую акцию. Но ведь и Фельтринелли был коммунистом, и речь шла поначалу о том, что роман все-таки сперва будет напечатан в «Худлите», и известно, что были колебания на самом верху. Повторяю, тут были разные силы, и когда скандал уже разразился, они сумели по-своему его использовать.
А.П.: Но присуждение Нобелевской премии – было ли оно политической акцией, направленной против Советского Союза?
Б.С.: Думаю, что нет. Ведь Пастернак выдвигался не первый раз. А вот что, несомненно, было политической акцией – это позднейшее присуждение Нобелевской премии Шолохову. Ведь еще одним советским кандидатом был тогда Паустовский. Но это уже была попытка повилять хвостом, загладить свою политическую бестактность.
«Доктор Живаго» и ЦРУ
Историк, писатель и журналист Иван Толстой опубликовал свою книгу «Отмытый роман Пастернака» уже около двух лет назад, а страсти вокруг него не утихают и сегодня. Дело в том, что в книге Иван Толстой пытается документально доказать, что к публикации романа Бориса Пастернака на русском языке за границей было причастно ЦРУ. Так же, как и – косвенно – к награждению Пастернака Нобелевской премией.
Недавно Иван Толстой приехал в Вашингтон, чтобы «порыться» в архивах Библиотеки Конгресса, а «Голос Америки» воспользовался этим случаем и побеседовал с ним о его нашумевшей книге, а также о том, что он думает о публикациях ресурса
«Голос Америки»: В своей книге вы утверждаете, что ЦРУ, без ведома Пастернака, способствовало опубликованию его романа на русском языке за границей и, более того, получению им Нобелевской премии. Если это правда, какую цель преследовало ЦРУ? Что это дало Западу?
И.Т.: СССР устами своего первого секретаря Никиты Сергеевича Хрущева объявил, что отныне наша Родина уже не та, Сталин похоронен, сталинская доктрина должна быть подвергнута пересмотру, партия выстраивает и проверяет свои ряды, чтобы шагать дальше в коммунизм. Однако через полгода после 20-го съезда, вскоре после венгерских событий роман Пастенака был запрещен, как и многое в нашей стране. Вот тогда и проснулись те силы, которые были враждебны СССР, которые называются ЦРУ, для того, чтобы доказать миру, что в СССР никаких перемен нет. Это была эпоха «холодной войны», левое движение и левые симпатии во всем мире были настолько сильны, что для американцев это представляло определенную угрозу. Нужно было нанести СССР ощутимую пощечину. Такой пощечиной оказалась история вокруг «Доктора Живаго».
Г.А.: А что, ЦРУ следило за деятельностью Пастернака?
И.Т.: Ни в коем случае. Поначалу ЦРУ не интересовалось рукописью и не знало о ее существовании. Через некоторое время американцам удалось «захватить» этот текст. Они его прочитали и увидели, что речь идет о лирическом философском романе, который для них интереса не представляет. Нельзя было бороться с коммунизмом при помощи «Доктора Живаго». Американцы его скопировали и положили в сейф, он хранился в архиве издательства Мичиганского университета. Там он пролежал полтора года, пока события не изменились на политической и культурной карте.
Книга к тому времени уже вышла по-итальянски, поднялась настоящая буря. Пошел слух от Альбера Камю, что Пастернаку могут присудить Нобелевскую премию. Но Камю узнал в Стокгольме, что требуется русское издание. И тогда ЦРУ решило провести спецоперацию – выпустить этот роман по-русски. Не присудить премию, нет, это было не во власти ЦРУ, а вот отпечатать русский текст в одном из дружественных издательских домов Европы – это было им по силу. Было заплачено 10 тысяч долларов, были наняты агенты, которые осуществили эту спецоперацию, и толстая книжка в 600 с лишним страниц вышла в августе 1958 года. Через неделю она была представлена на международной выставке ЭКСПО-58 в Брюсселе, а через полтора месяца Нобелевская премия была присуждена Пастернаку.
Г.А.: Но ведь в уставе Нобелевской академии нет такого требования, что книга лауреата должна обязательно выйти на языке оригинала?
И.Т.: В 2009 году я взял интервью у историка литературных премий Челя Эспмарка. И он пояснил, в чем дело. Он показал текст выступления секретаря Нобелевского комитета 1958 года Андерса Эстерлинга. Этот текст пролежал в архиве в течение 50 лет, архивы были открыты в начале 2009 года, я с ними ознакомился. Эстерлинг, выступая перед 18 членами Нобелевского комитета, сказал: «Если все здесь собравшиеся согласны, что Борис Пастернак заслуживает Нобелевской премии, я надеюсь, что мы сможем преодолеть ту странную ситуацию, что книга «Доктор Живаго» до сих пор не опубликована в Советском Союзе». Вот это и есть, мне кажется, ответ.
Вы правы, в уставе нет такого требования. Но, поясняет Чель Эспмарк, традиция была такова, что нельзя было представить себе, чтобы за 58 лет существования Нобелевских премий книга автора не опубликована была бы на его родном языке. Что же тут преодолевать, если нет препятствия? Значит, препятствие есть. ЦРУ обеспечивает эту книгу на русском языке. И Пастернак был назван новым лауреатом Нобелевской премии 20 октября 1958 года.
Г.А.: Но такие серьезные заявления должны быть подтверждены фактами. Есть ли у вас подтверждения от ЦРУ?
И.Т.: Моя книга основана не на домыслах, а на свидетельствах очевидцев. И в книге два свидетельства очевидцев, которые были наняты ЦРУ: Феликс Морроу, нью-йоркский издатель, и Йооп ван дер Вилден, агент голландской контрразведки БВД. Один оставил письменные свидетельства в архиве Мичиганского университета, другой – видеосвидетельство на голландском языке, которое имеется в моих руках. Эти два свидетельства я цитирую. Я выстраиваю цепочку исключительно на беседах с людьми и на опубликованных и неопубликованных воспоминаниях, так что никакого домысла нет. Если я чего-то не знаю, я говорю – я этого не знаю. А где нужно сделать предположение, я называю это предположением.
Г.А.: А какую цель вы преследовали, когда собирали материалы и писали эту книгу?
И.Т.: Моя роль была показать активную роль Бориса Леонидовича в этой истории. Он сам это придумал. Он, как заключенный, как граф Монте-Кристо, сидящий в замке Иф, выталкивал и выбрасывал из своей темницы записку за запиской на волю, чтобы знали о существовании его романа. Он послал пять машинописей на Запад, только чтобы книга оказалась там. Он умолял всех в Переделкино, чтобы его книгу напечатали. Он сам подписал договор с итальянским издателем Джанджакомо Фельтринелли, чтобы книга вышла. Он, конечно, не имел отношения к ЦРУ. Но напечатать роман ему было нужно потому, что это было его главное детище, это был плод 10-ти лет писания, а до этого 20-ти лет обдумывания и мечтания о большой книге своей жизни. Это подвиг художника, и то, что Пастернак был удостоен Нобелевской премии, есть высочайшая и справедливейшая награда за его подвиг.
Г.А.: По вашему мнению, какие были у этой истории с романом Бориса Пастернака политические последствия?
И.Т.: Огромные. Выход книги на разных языках мира и Нобелевская премия особенно подтолкнули общественное мнение на Западе к реализации новой программы по России и русской культуре. Русская культура на Западе обрела совершенно особое положение. Библиотеки стали выписывать газеты, журналы и книги, новинки на русском языке. Понадобились библиотекари, которые читали по-русски. Русские иммигранты стали получать места в самых разных культурных, исторических и информационных учреждениях США и Европы. Были кафедры по изучению, так сказать, врага. Того самого врага, который запустил спутник и выпустил «Доктора Живаго», получил Нобелевскую премию.
Россия была в успехе. Россия показывала, что она – не спящий медведь, способный только на суровые казни и притеснения собственного населения, но вот и на такие ярчайшие события. Россия сияла звездой на небосклоне в конце 50-х годов. Был развит «тамиздат». Не желая того, ЦРУ помогло русской культуре. А русская культура, смешенная с американскими деньгами, заквашенная на них, произвела собрания сочинений Анны Ахматовой, Осипа Мандельштама, Николая Гумилева, Николая Заболоцкого, Николая Клюева, и так далее.
Г.А.: А почему многие, особенно в России, так болезненно реагируют, когда имя Пастернака и ЦРУ оказываются рядом, в одной строчке? Ведь Пастернак, как вы неоднократно подчеркивали, ничего не знал о планах ЦРУ…
И.Т.: Это застарелая детская болезнь. В материнской утробе, где тепло и сладко, конечно же, существовать удобнее. Это своеобразная потребность в патернализме. Увы, жизнь гораздо прозаичнее. Мы, общество, изучаем «холодную войну» в цифрах и количестве ракет, в боеспособности той или иной армии, забывая, что пропаганда также входит в систему «холодной войны», в эти же оси координат. В американскую систему взглядов входила не бомбардировка СССР, не атака на нашу страну, как это представляли нам советские пропагандисты. Американцы использовали другое оружие.
В 46-м и 47-м годах Джордж Кеннан объяснил, что со злом гораздо дешевле и выгоднее бороться не пушками, а словом. И американцы боролись с СССР не американским словом, а нашим, русским. Хрущов и Семичастный (Владимир Семичастный – в то время секретарь ЦК ВЛКСМ, клеймил Пастернака за издание его романа за границей, озвучивая мнение партии и правительства. – В.К.) это и говорили: что враги опубликовали книгу Пастернака, и Пастернак дует на их мельницу. Вот теперь я написал книгу, где говорится, что «товарищ» Семичастный был прав. Моя историческая оценка Семичастного негативная. Но то, что он сказал, оказывается соответствующим действительности. Русская классика стала оружием против советского государства, против тоталитаризма.
Г.А.: Ну, давайте не будем идеализировать деятельность ЦРУ в годы «холодной войны». ЦРУ боролось со своими врагами не только литературным словом – оно физически уничтожало врагов, организовывало покушения, поддерживало недемократические режимы, например, в Латинской Америке – в Чили, Никарагуа, Аргентине…
И.Т.: Что касается моего отношения к ЦРУ, я бы процитировал «Фауста»: «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Вот так и ЦРУ в данной истории. Я не распространяю значение ЦРУ на другие истории. ЦРУ хотело зла Советскому Союзу – да, да, да. Что совершило ЦРУ? Оно совершило благо для русской культуры.
Г.А.: В заключение мы хотим задать вопрос, который имеет косвенное отношение к вашей книге и прямое – к настоящему моменту, к публикации ресурсом WikiLeaks секретной переписки американских дипломатов. Как вам кажется, имеет ли право журналист обнародовать какие угодно материалы?
И.Т.: На это существует то, что называется «правовым полем». И журналист, и писатель, и историк должен соразмерять все свои действия с законами, касающимися авторского права в отношении любого создателя текста. С другой стороны, если на все спрашивать разрешения, то никто ничего не будет знать. Потому что чиновник, который не заинтересован в раскрытии какой-то правды, всегда будет говорить: «Это секретно, это не соответствует установкам нашего учреждения, это не в интересах государства». Тут возникает противоречие, и любой вопрос нужно решать конкретно. Общественность имеет право знать, но не имеет права ставить в незаконное положение того человека, о котором идет речь. То есть мы вступаем в область этического, а там работают не столько юридические законы и правила, сколько человеческие. Не вся информация должна выливаться наружу.