В пятничном номере «Москвоских новостей» опубликован некролог за подписью Бориса Пастернака: «…26 апреля в последнем разговоре с Рагозиной сказал: „Об образе смерти писал еще в советской печати — в одной газете была развернута дискуссия на эту тему. Остался непонятым. Смерти не боюсь. Днем работаю за компьютером, это отвлекает. Звоните не позже семи, устаю и могу задремать, перебирая мысли о предстоящем"». Сметрь Игоря Кона стала большой потерей.

«Могу задремать, перебирая мысли о предстоящем»

Бегущая строка на телеэкране сообщала: «Скончался выдающийся российский ученый Игорь Кон». Поскольку сам факт его будущей смерти мы с Игорем Семеновичем уже обсудили заранее, первая мысль была такой: кажется, впервые читаю о нем «выдающийся».
Обычно писали «известный», «знаменитый», «пресловутый». А он был воистину выдающимся ученым и человеком. Может быть, одним из последних универсальных солдат науки о человеке — если признать существование такой науки.
Сам Кон скромно называл это свое качество междисциплинарностью. И писал в автобиографической книге «80 лет одиночества», что с трудом представляет юбилейное сборище в свою честь. «Если пригласить не только этнографов, но и социологов, философов, психологов, демографов, педагогов, историков, культурологов, сексологов, андрологов, к работе которых я был так или иначе причастен, институтский зал окажется недостаточно вместительным, а если кого-то не известить — могут быть обиды… Честно говоря, я вообще не люблю юбилеев — очень уж они напоминают похороны. Я человек скептического склада ума, стараюсь не доставлять окружающим лишних забот и от круглых дат обычно уезжаю. Если доживу и сумею — поступлю так и на сей раз».
Энциклопедист и универсал Кон работал не просто на стыках наук — он всегда выбирал самые острые углы этих стыков, постоянно преодолевая разнообразные табу. И вовсе не потому, что был таким уж экстремалом в науке. А потому, что власть и общество привычно обкладывали флажками все сколько-нибудь больные и неудобные проблемы социума. Будь то вопросы межнациональной розни, нетрадиционной любви, демографических перекосов или телесных наказаний. Потому и реакция на его вполне научные публикации бывала совсем не научной — и свастику на дверях квартиры малевали, и доносы писали, и из библиотек изымали.
Разумеется, Кона все это задевало, но не останавливало. Тем более что и иная реакция была на его книги (он написал их больше сорока) и статьи (их больше пятисот). Игорь Семенович первым из российских ученых получил самую престижную в мире премию в области сексологии — золотую медаль Всемирной ассоциации сексуального здоровья. Он вообще был одним из самых цитируемых отечественных ученых. Но упоминаний о себе любимом не подсчитывал.
Помню его удивленное письмо: «Вышел обзор „Российская социология на рынке идей" или что-то в этом роде. Там много интересного и неожиданного. Учитывая, что я уже много лет ничего не печатаю по-английски, да и в наших научных журналах не печатаюсь, такой высокий рейтинг кажется странным. Я думал, что меня читают только геи, оказалось, что нет». «Интересным и неожиданным» для Кона стало то, что он по числу цитирований в англоязычном мире с большим отрывом лидировал среди российских социологов.
Следует пояснить, почему Игорь Кон при таком международном почтении «много лет ничего не печатал по-английски». По договору с издательством он готовил к выпуску несколько больших научно-популярных книг — итоговых, по его замыслу. Уже упомянутую «80 лет одиночества», «Мужчина в меняющемся мире», «Мальчик — отец мужчины», «Бить или не бить» и «Инаколюбящие». «Мужчина…» и «Мальчик…» вышли в свет и стали бестселлерами в своих весовых категориях. Рукопись книги о телесных наказаниях сдана редактору и скоро увидит свет, а до «Инаколюбящих» дело так и не дошло.
А о том, с какой интенсивностью Кон работал, можно судить хотя бы по такому его письму. «Поскольку воспоминания — процесс бесконечный, который легко превращается в созерцание собственного пупа, я заранее ограничил написание этой книги жестким сроком — до Нового года. 30 декабря я действительно поставил в ней точку. Утром 31-го, когда я сидел за компьютером и писал электронные письма, случился спазм какого-то сосуда головного мозга (такое уже было у меня в 1995 году, тогда я сильно ушиб бедро и сломал руку) или что-то в том же роде. Видимо, я на миг потерял сознание. Выпасть из кресла я не мог, но ударился головой об угол ящика для телевизора, очень удачно: чуть-чуть левее — был бы выбит правый глаз, а немного правее — удар пришелся бы в висок. Очнувшись с головокружением и окровавленным лицом, я дописал начатое письмо и отправил готовую рукопись книги издателю. После этого, так как кровь не унималась, вызвал скорую. Опять повезло: было самое утро 31-го, еще не все были пьяны, скорая выслушала меня терпеливо (свой только что обновленный номер телефона мне пришлось искать в компьютере, а язык у меня слегка заплетался), приехала быстро и отвезла меня в больницу, где мне наложили четыре шва. Глаз теперь выглядит как после настоящего русского праздника с мордобоем, а с мозгами будем разбираться позже, начиная с 10-го».
Проблемы со здоровьем, к сожалению, обступали Игоря Семеновича. 23 марта он пишет своему издательскому редактору Наталье Рагозиной: «Сегодня голова не работает даже на чтение. Поскольку в третью главу внесено много дополнений (что ни взгляни — везде материал, причем полезный, люди не желают помнить мрачного прошлого). Надо вернуть народу его историю и литературу». 11 апреля: «Мои дела очень плохи. Внезапной быстрой смерти не ожидается, но дела надо привести в порядок».
26 апреля в последнем разговоре с Рагозиной сказал: «Об образе смерти писал еще в советской печати — в одной газете была развернута дискуссия на эту тему. Остался непонятым. Смерти не боюсь. Днем работаю за компьютером, это отвлекает. Звоните не позже семи, устаю и могу задремать, перебирая мысли о предстоящем».

Борис Пастернак,