Скоро в издательстве «Время» выйдет новая книга Павла Сутина «Девять дней». Газета «Московские новости» в своём новом выпуске опубликовала рассказ писателя «Ещё чуточек»

Еще чуточек

В том году выдалась чудесная зима. В конце ноября лег снег, а через пару недель подошли морозы и держались до Нового года. Москва была на себя не похожа — ни декабрьских дождей, ни коричневой размазни на обледенелых тротуарах. В ту зиму Гена Сергеев поставил сына на лыжи. С самого Васькиного появления на свет он представлял, как однажды они вместе спустятся от скал Пастухова до Азау или от верхней станции Жандри до бара «Ле Клаб», в Ле дез Альп. Генина жена Марина называла эти представления о счастливом отцовстве «хэмингуэевщиной». «Вот он подрастет немножко, — говорил Гена, держа на руках четырехмесячного Васёна и нацеловывая его в пушок на темени, — и мы его на лыжи поставим». Горнолыжник пускал слюни и пукал в памперс. «Я ему покажу красоту гор», — выспренно говорил Гена. Марина терпеливо улыбалась. У нее на третий месяц пропало молоко, до года Васён совсем не давал ей спать, в два года перенес пневмонию и очень поздно начал говорить. Словом, красота гор Марину некоторое время не интересовала.
В ноябре Васёну исполнилось пять, а в январе Гена сказал Марине: «Давай свозим его в Курово. Ему пора кататься, будет с нами ездить в горы. Как ты считаешь?» Марина Сергеева, худощавая шатенка с живым веснушчатым лицом, имела легкий характер. Если у них с Геной возникало некое противоречие, то Марина пожимала плечами и спокойно жила себе рядом с этим противоречием, а не делала из него трагедии. Еще она некоторые явления и занятия называла «мужские дела». В эти дела, по ее разумению, вмешиваться не следовало, и незачем было в них участвовать. Как Гене, к примеру, не следовало кормить грудью.
В субботу Гена купил Васёну эквип, а в воскресенье они поехали в Курово, на базу Саши Немчинова.
— Ага! — широко улыбаясь, сказал Немчинов, когда Васён полез из «восьмерки». — Давно пора. Васька, как настроение? Полетаем?
Гена вывел сына на склон, встал коленями на хрусткий снег и вщелкнул маленькие бело-розовые ботинки в крепеж.
Он поставил Васёна между своих лыж, взял его подмышки и медленно съехал по прямой. Васён подтрушивал и обмякал в отцовских руках. Лыжи шуршали по сухому снегу, натужно гудел мотор подъемника, повизгивали колесики на опорах. На шестой раз Гена хлопнул Васёна по попе и легонько подтолкнул в спину. Васён боялся, он проезжал несколько метров и валился на бок.
Когда Васёну что-то удавалось сразу, Гена был доволен. Если же на репетиции утренника Васён не попадал в такт, делал нелепые движения, не успевал под музыку за остальными детьми, или если на даче у Никона он пытался метать дартс, заводя ручонку за голову, или не мог удержаться на двухколесном велике — у Гены от нежности перехватывало горло.
Воскресных поездок Васёну вскоре стало мало, он просился кататься в будни. Гена позвонил Зотову. Тот двадцать с лишним лет проработал в КБ Яковлева, а выйдя на пенсию, устроился на базу ЦСКА в Крылатском. Управлял подъемником, ровнял склон на красном ратраке.
— Владим Викторыч, здрасьте, — сказал Гена. — А у меня к вам дело.
— Здравствуй, Геннадий, — приветливо отозвался Зотов.
— Владим Викторыч, я тут сына на лыжи поставил.
— Сколько мальчику?
— Пять.
— Пора… Давай-ка так. Я завтра переговорю с Леной. Она мне не откажет.
— А она как — хороша?
— Лена-то? — Зотов насмешливо поперхал в трубку. — Хороша, Ген, хороша. Лена Кожевникова вполне хороша. Олимпийская чемпионка по фристайлу.
Гена возил Васёна на тренировки три раза в неделю. Выходил к верхней опоре подъемника, глядел, как плужат малыши и летают подростки. Подростки катались так, что Гена вздыхал. Понимал, что ему-то такую технику уже никто никогда не поставит, поезд ушел. Каждой тренировки Васён ждал, напоминал с утра. Когда Гена приходил в садик, то Васён не копался, как прежде. В садике Васён считался «малоконтактным», заведующая приглашала Гену для бесед, жаловалась: «Геннадий Валерьевич, вчера у нас был праздник цветов, а Вася после полдника сел рисовать, и как Марь Санна его ни звала…» На тренировках Васёну было хорошо и запросто. После тренировок он болтал с ребятами, к машине шел неохотно.
Кожевникова его хвалила, говорила, что старается. А зима стала заканчиваться. Потеплело, укатанный до льда склон Зотов дробил ратраком, ночами пылила пушка. Потом пришла весна, дул теплый ветер, Гена подъезжал к базе уже не по глубокой колее в снегу, а по мокрому асфальту. Васён хмуро глядел на коричневые косогоры с редкими пятнами серого снега, на замусоренные за зиму обочины, на дворников, коловших серый лед. Гена видел, что сын весне не рад. Второго апреля Гена вез Васёна на тренировку. Он вел машину и думал: все, конец сезону, откатались.
— Что, заяц? — сочувственно сказал он. — Сезон-то кончается, да? Еще неделька — и все. И крышка празднику.
Васён незнакомым голосом сказал с заднего сиденья:
— Может, еще будет снег?
— Вряд ли, — сказал Гена. — Не переживай. Скоро лето, на море поедем.
Прошла еще одна неделя. Уже пару раз моросил дождь, подъедал остатки снега во дворах и на газонах. На горе снег проседал, а пушку убрали — бесполезно, плюсовая температура. По стоянке текли ручьи, возле нижней опоры проступила глина, Зотов подбрасывал туда лопатой водянистый снег.
В воскресенье Гена сказал Марине:
— Думаю, завтра нет смысла ехать на гору. Кожевникова сказала, что в июле будут сборы в Архангельском. О-фэ-пэ, бассейн, трехразовое питание.
— Пап, – сказал Васён. — Пап, как нет смысла? А тренировка?
— Заечка… — Гена сел на корточки, взял Васёна за ладонь. — Слушай, ну растаял уже снег, нельзя кататься.
— А пушка?
— Я же тебе объяснял, заечка. Пушка работает только при минусовой температуре. А сейчас температура плюсовая.
Васён поднял на Гену заблестевшие синие глаза.
— Ну что тут можно сделать, роднуля? — беспомощно сказал Гена. — Что можно сделать, если весна? Боженьку попроси, чтобы снег пошел. Это же обычное дело: зима, за ней весна… Потом лето.
Васён аккуратно положил на блюдце половинку банана и ушел в свою комнату.
— Зачем ты так с ним? — сказала Марина. — Он расстроился, а ты ему: «боженьку попроси". Ты ему характер куешь, что ли? Ты самурая делаешь из моего ребенка — я тебя правильно поняла?
— Да ё-мое! — Гена в сердцах рубанул ладонью. — Ну что тут поделаешь, Маринк?! Смена времен года, мать ее так!
Надорвав пачку, он вынул сигарету и пошел на балкон.
"Может, в Кировск его взять?" — думал Гена, глядя на Варшавку.
В Хибинах сезон заканчивался в середине мая, а то и в конце. В апреле на Айкуайвенчорре и Большом Вудъявре секло и мело, с вершины Двадцать пятый километр открывался аляскинский пейзаж. Слепило солнце, прирастал полярный день, режущий ветер затирал следы лыж и бордов в просторных кулуарах и носил поземку над трассами. Весной в Кировск съезжались мурманчане, питерцы, киевляне, москвичи — все, кто не накатался за сезон.
"Кататься человек хочет, святое дело… — Гена затянулся. — Ладно, завтра поедем. Может, удастся еще разок поелозить. А то я как-то нехорошо ему сказал про боженьку".
На следующий день они поехали в Крылатское.
— Пошкрябаем напоследок, — сказал Гена, когда шли к машине. — Может, там еще чуточек снега остался.
— А может, и не чуточек? — Васён прибавил шагу. — А?
Гена посмотрел на чистое небо, на сухой газон и пробормотал:
— Да какое там…
Когда подъезжали к базе, Васён, взявшись за подголовник, нетерпеливо привстал с заднего сиденья. Гена припарковался, заглушил двигатель и вдруг заметил, что стоянка, навес над крыльцом и сосны — все в снегу. Гору накрыло обильным весенним снегопадом. Последний раз такое случилось в восемьдесят девятом, двадцатого апреля, в день рождения Сашки Берга.
— Вот видишь, пап! — сказал Васён. — Вот видишь!
На базе Гена застегнул Васёну клипсы, вышел к верхней опоре, закурил и огляделся. Склон пышно белел, закрыло проталины по бокам трассы, засыпало серые наледи. На трансформаторе высилась сахарная полусфера. Воздух был не сырым, весенним, с привкусом дыма —, а сухим, февральским.
— Вот дела-то, Геннадий, — подойдя, сказал Зотов. — На лес почти не насыпало. Только на гору. Заметил?
По сторонам от склона — на влажную землю, гнилые листья и черный хворост — снег не лег. Там валялись расплющенные пластиковые бутылки, выцветшие сигаретные пачки, обрывки газет.
— Повезло ребятам, — Гена взял с трансформатора холодный комок. — Еще пару дней покатаются.
Он слепил снежок и бросил в сосну. Плотный колобок впечатался в красноватый ствол: туц!
"Последний снег, — подумал Гена. — И точка».
— Что?! — ахнула Марина, когда Гена с Васёном вошли в квартиру. — Снег выпал?
— Ага! — Гена опустил молнию куртки. — Ты знаешь, Маринк, Васён как в воду глядел, ага. Завалило, к чертям, весь склон, была нормальная тренировка.
— Вот и отлично, — Марина сняла с Васёна финскую шапку с кисточкой и поцеловала его в висок. — Давайте ужинать.
Васён ел голубцы, рассказывал: «Я уже нормально поворачиваю, Еленпална сказала. В катании, ма, есть два стиля: телемарк и христиания, это две деревни в Норвегии, там по-разному катались, и получилось два стиля. Карина все дразнится, а у самой лишай и гланды. Мы можем в Интерлакен поехать? Это много денег надо? В Архангельском спортбаза, по два человека в комнате, бассейн. А ты, ма, будешь ко мне с папой приезжать по выходным. В августе еще спортлагерь в Болгарии, туда родители тоже могут ехать». «Там видно будет, — сказала Марина, — папа вообще-то обещал нам Корфу». «Да чего там, в этой корфе, — пренебрежительно сказал Васён, отставляя тарелку, — поедем в Болгарию, я тренироваться буду, а вы с папой будете на пляже загорать». «Прямо „Каникулы в Простоквашино", — сказала Марина и легонечко щелкнула Васёна по носу, — как ты нам здорово все распланировал».
На следующий день Гена ехал по делам мимо Крылатского и, проезжая эстакаду, оглядел гору: склон походил на коровий бок, снега оставалось чуть.
— Пап, завтра поедем, — предупредил Васён вечером. — Ты не забудь.
— Ну, заяц… — Гена развел руками. — Пора и честь знать. А ты думаешь, что опять снег пойдет?
— Пойдет, — сказал Васён.
Он встал на цыпочки, взял с полки «Чудеса в Гусляре» и ушел в свою комнату.
— Съезди с ним завтра, — сказала Марина. — Пусть сам убедится, что зима кончилась. Мне уже не нравятся эти переживания.
В полдесятого Гена зашел в темную детскую пожелать спокойной ночи, и ему показалось, что Васён что-то бормочет.
— Что ты там шепчешь, роднуля? — Гена присел на край дивана. — Спокойной ночи.
Он поцеловал Васёна, подоткнул одеяло и пошел курить на балкон.
Гена стряхивал пепел в консервную банку и думал, что заяц уже не обнимается перед сном, как раньше, — хватал за шею и не отпускал. «А что поделаешь? — думал Гена. — Подрастает. И ни хрена тут не поделаешь». В прошлом году Васён выбегал из группы и бросался Гене на шею. А теперь он торопливо натягивает колготки и хочет поскорее на гору. У него изменилась походка, и запахи изменились. И вдруг к Гене пришло чувство безнадежной невозвратимости, стало грустно, захотелось выпить. Юлька Милютина осенью спросила: «Вы с Маринкой про второго не думаете?» Гена пожал плечами, ответил: «Да я не возражаю». «Не возражаешь, — сказала Юля, — ну-ну, значит, тебя еще это не посетило». «Да ладно тебе, Юльк, — Гена отмахнулся, — меня уже все, что только можно, посетило». «Ничего-ничего, — Юля снисходительно усмехнулась, — вот когда Васька еще немножко подрастет, тогда ты поймешь. Тебе захочется назад, — она вздохнула, — тебе так захочется назад, что описать невозможно. Тебе страшно захочется, чтоб у него от волос пахло молочком, чтоб можно было посадить попкой на ладонь, чтоб смешно говорил, чтоб спал с тобой и пятками в живот тыкал. Вот тогда, дружок, ты захочешь второго. Ты только про время не забывай. Маринке тридцать шесть, да?»
В среду они все-таки поехали на тренировку. На эстакаде Гена отчего-то ощутил зябкое беспокойство. Было солнечно, покрышки гудели по сухому асфальту. И вдруг набежала тень, пахнуло поздним ноябрем. Гена притормозил, принял вправо, остановился и пробормотал:
— Посиди-ка… Я сейчас…
Он вышел из машины и стал искать по карманам сигареты.
Слева на фоне бледно-голубого весеннего неба нелепо зависла сизая полоса. Продолговатая туча низко протянулась над Москвой-рекой, над голым лесом и над просекой склона. Там, в полукилометре от эстакады, падал снег. Он сыпал, струился — неиссякаемо, прямо на просеку. Туча висела над рекой и склоном, как кит. Возле машины было безветренно, тепло и сухо, но слева, в полукилометре от эстакады, валил снег. Он укладывался на склон, на глазах забеливая черные пятна проталин, серые кусты и подтопленный паводком берег.
Возле базы Гена, пробуксовывая, всунул машину между «Исудзу» и «Пассатом». На ветровое стекло ложились и тут же превращались в капли, крупные снежинки.
— Пап, я клипсы сам застегну, — сказал Васён, открыл дверь и побежал к базе.
Гена вышел из машины и увидел Зотова.
— Что скажешь? — Зотов почесал затылок. — Первый раз такое вижу.
Они прошлись до верхней опоры, там постояли. На гору навалило целяк. По сторонам склона стоял голый лес, теснились черные кусты и корявые ясени, темнела прошлогодняя бурая листва. А на склон опускался снег, и ему не было конца. В белесой пелене проносились дети, Кожевникова громко объясняла, как надо кататься по целине.
Дома Гена выпил. Марина готовила фаршированные кабачки.
— Бред какой-то. Отказываюсь понимать, — Гена ходил по кухне. — Нет, ты представь: кругом сухо, а прямо на гору валит!
Васён лег спать, Гена смотрел телевизор. В завершение «Новостей» дикторша сказала: «Настоящий метеорологический феномен наблюдался сегодня на западе столицы…» Гена слышал, как Марина вышла из ванной, как клацнул выключатель. Вдруг Марина позвала — шепотом, но так, что Гена вздрогнул: «Иди сюда! Скорее!» Гена нахмурился, встал, вышел в прихожую.
— Слушай! — прошептала Марина и всплеснула руками. — Гос­поди, ты только послушай, что он говорит!
Гена шагнул к приоткрытой двери в детскую и повернул голову, вслушиваясь. Васён говорил тихо и размеренно, голос звучал еле слышно, но совершенно внятно. В первое мгновение Гене даже показалось, что мальчик разучивает стихотворение.
—… а теперь еще в пятницу, боженька, — и хватит. Только еще один раз, боженька, пожалуйста, — в пятницу…