Отрывок из нового романа-феерии Алексея Слаповского "Народный фронт" под названием "Разнарядка" только что опубликовали "Московские новости":

Разнарядка
Фрагмент романа-феерии
Двадцать Четвертого числа исполняющий обязанности главврача Виталий Иванович Попченко собрал коллектив психиатрической больницы №1 города С. и сказал: «Нам спущена разнарядка создать клиническое отделение Народного Фронта в количестве не менее двадцати восьми человек».
Наверное, сказываются волнение и отвычка связно излагать свои мысли: я даже не представился! Впрочем, вряд ли это имеет большое значение. Важно не мое имя, а то, что я Центр Вселенной. И это не мания величия, а простая констатация факта. Центр Вселенной находится там, где находится Человек, говорящий или думающий о Вселенной. Из чего следует, что в данный момент он совпадает с психиатрической лечебницей города С., потому что там нахожусь я, а я постоянно думаю о Вселенной. Логика безупречная, не правда ли?
Итак, Двадцать Четвертого числа, о чем можно бы и не говорить, потому что, кроме Двадцать Четвертого числа, все остальные числа условны, я ведь попал сюда Двадцать Четвертого числа, и время остановилось, следовательно, Двадцать Пятое наступит тогда, когда я отсюда выйду, Двадцать Четвертого числа Попченко собрал коллектив врачей в конференц-зале и сделал заявление, о котором я упомянул выше. Я был там в углу, но меня никто не тронул, потому что я глухонемой. Это и есть моя болезнь: я не слышу и не говорю. На самом деле, конечно, я слышу и говорю, но они считают, что я не слышу и не говорю, причем именно в психозном плане, то есть не потому, что оглох и онемел, а потому, что сошел с ума. Я им с самого начала сказал, что они ошибаются:
— Вот же, я же говорю, я слышу, вы что, не видите?
А они сказали:
— Нет, это вам только так кажется, что вы говорите и слышите, на самом деле вы глухонемой.
— Как же я глухонемой, если я слышу, что вы мне вот сейчас сказали, что я глухонемой? Вы же ведь это сказали, а не про то, что на улице плохая погода, которая действительно дрянь?
Они сказали:
— Вот видите, вы пытаетесь говорить про погоду, хотя вам говорили про другое, вы симулируете слух, которого у вас нет, и речь, которой нет тем более.
Я изумился:
— Какое же тем более, а что я сейчас делаю, если не говорю?
— Вы воображаете, что говорите!
— А как же вы слышите?
— Это вам кажется, что мы слышим. На самом деле мы ничего не слышим, потому что вы ничего не говорите.
Вернемся к событию. Попченко Виталий Иванович созвал коллектив и сказал:
— Кто хочет вступить в Народный Фронт, поднимите руки!
Мне эти слова понравились. Слово «народ» твердое, крепкое, простое. Слово «фронт» тоже твердое, крепкое, простое. Они идеально подходят друг к другу. К тому же, в отличие от врачей, ум которых стиснут и зажат профессией, я своим свободным, ничем не стиснутым умом, сразу понял гениальность идеи создания этого Фронта. Как известно, Власть в нашей стране — Враг народа. Но она не дура, чтобы этого не понимать. До известного предела это даже нужно и выгодно, потому что Народ сам плохо понимает, чего он хочет. Но наступает момент, когда Народ перестает вообще чего-либо хотеть и понимать. Это опасно, он может перестать создавать Материальные Ценности, без которых, несмотря на первичность Духовных, никуда не денешься и без которых может прийти конец самой Власти. Выхода три.
1. Власть объединяется с Народом, и они вместе творят Будущее, какое им по силам и какое им представляется хорошим (хотя я, конечно, знаю, что это очередное заблуждение).
2. Власть усиливает свою власть, принуждая Народ продолжать создавать Материальные Ценности. Но Народ сейчас настроен на пассивное сопротивление, этим его уже не возьмешь.
3. Власть, не имея мужества и способностей уничтожить сама себя, призывает Народ объединиться, чтобы он ее уничтожил со стороны. Это похоже на то, как человек, захотевший покончить свою опостылевшую жизнь самоубийством, не может этого сделать и просит сделать это другого.
Третий вариант и был выбран. И это гениально. Разрозненные группы, т.е. фронты, противостояли друг другу. Лучший способ избавиться от противостояния — объединить их в один. Но ведь если Фронт, значит — война. А с кем? Внешний враг исключен, потому что Россия своими фатальными победами в мировых войнах навсегда деморализовала мир тем, что:
1) проигравшая сторона оказывалась очень скоро в выигрышном положении и получала мощный толчок к развитию (Германия, Япония),
2) победившая сторона попадала, наоборот, в положение тяжелое, из которого фактически до сих пор не может выбраться,
3) ergo, т.е. следовательно, как говорит латынь, если нападать на Россию, то только с целью проиграть (победа ведь не принесет выгоды!), но этого никому не хочется.
Внешний враг исключен. Внутри страны у Народа два врага — Власть и он сам. Но себя он сам и так уничтожает без всякой войны, значит, все-таки это война против Власти, она готовит самосвержение, но врачи своим косным разумом никак не могли это осознать.
А Катюшина Ольга Олеговна спросила, не шутка ли все это. Она сама склонна пошутить, в том числе с больными. Например, когда она остается на дежурстве в нашем отделении, состоящем из единственной, но большой палаты, где четырнадцать коек в два ряда, когда ей скучно, Ольга Олеговна входит и говорит: «Ну, кто хочет шоколадку?»
Все, конечно, знают, что никакого шоколада нам никогда не давали и не дадут. Сахар мы получаем только в виде сахара, извините за смысловую тавтологию. Обязательно находятся два-три глупца, которые, хихикая, бегут к Ольге Олеговне за шоколадом, выстраиваются в очередь и даже иногда дерутся. Но вместо шоколада натыкаются на шутливый кукиш Ольги Олеговны, сложенный из ее, к слову сказать, довольно красивых пальцев.
Она смеется, а больные обижаются, кто-то плачет, а кто-то начинает гневаться, но тут является огромный санитар Ленечка, хотя Ольга Олеговна и сама, без всякого санитара, может любого удушить двумя своими чудесными пальцами, как она часто говорит, показывая, как она это сделает, и все верят.
Итак, она задала вопрос, не шутка ли это? Попченко ответил ей и другим, что это не шутка, что взносов платить не нужно, получать удостоверения не нужно, расписываться не нужно. Достаточно проголосовать, и тут же общие списки Народного Фронта, которые сейчас составляются, прибавятся на 28 человек. Проблема в другом: коллектив клиники насчитывает всего 17 человек. Можно, конечно, сообщить об этом, но ведь те, кто спустил разнарядку, и так это знают. Значит, говоря о количестве в 28 человек, они имеют в виду и больных. Не всех, а которые поздоровее, которые больны не самыми тяжелыми расстройствами и неврозами и не лишены в силу этого избирательных прав. Надо набрать 11 или даже 12 человек, на случай, если кто выпишется или умрет, чтобы они вступили в Народный Фронт. Учитывая сегодняшнюю справедливую борьбу с формализмом, нужно, чтобы вступление было добровольным — чтобы в случае проверки каждый вступивший мог осознанно и внятно объяснить, что он является членом Фронта от души и по совести. Подтасовки исключены.
Я пришел в окончательный восторг. Кто мудрый додумался до этого? Кто понял, что не надо формальностей, а достаточно самосвидетельствования? У меня даже слезы выступили на глазах от осознания величия момента. Я не удержался, выступил и сказал, что предлагаю свою помощь. Это будет хорошо уже тем, что отвлечет меня от замыслов по улучшению Вселенной и облегчит задачу по моему сдерживанию. Но самое существенное: больные не привыкли верить врачам, а вот своему товарищу поверят сразу.
Врач Челышев крикнул мне, чтобы я заткнулся. Наверное, его представление о здоровье и спокойствии именно такое: все должны заткнуться.
Попченко не согласился с ним и сказал, что идея этого сумасшедшего вполне здравая, но есть нюанс. Он сказал мне: «Вы можете быть организатором, но при этом не должны сами вступать в Народный Фронт. Потому что вы же глухонемой, если кто придет проверять, могут сказать, что мы принимаем глухонемых, это дискредитирует».
Я заверил его, что буду принадлежать Фронту только душой, без формальностей.
Меня неожиданно поддержал врач Синякевич.
— Пусть займется, — сказал он. — Дурацкое дело — дураку и поручить.
— Не такое уж оно дурацкое! — одернул его Попченко, но я сразу увидел его неискренность.
Новая догадка озарила меня. Попченко не хочет создания Народного Фронта. Ведь Попченко тоже власть, Фронт будет против него! Он не хочет, но вынужден создавать Фронт по велению времени и указанию свыше.
— Действуйте! — сказал мне Попченко. А потом обратился к врачам: — Но это не значит, что вы отдыхаете. На психа полагаться нельзя, будете проводить работу параллельно.
Наивный! Уж я-то знаю природу человека: если ему сказали что-то делать, но он знает, что это уже кто-то делает, он ни за что этого не будет делать. Поэтому с самого начала я рассчитывал только на себя.
Меня смущало одно: слишком все открыто. А в России эффективно только тайное. Подумав, я понял, что создам среди своих товарищей две организации — явную и тайную. Это будет одна и та же организация, действующая в двух режимах. Еще подумав, я понял, что нельзя обойтись и без оппозиции, иначе будет выглядеть неправдоподобно. Само собой, создание оппозиции ляжет тоже на меня.
Я начал действовать.
Первым моим объектом был сосед по койке Саломодин, которого я уже упоминал. Бывший грузчик. Он таскал грузы, не подозревая о Вселенной и о многом другом, что сделало его угрюмым и мрачным. «Наше дело, — говорил он, — плоское таскать, круглое катать». Я не знаю, из-за чего он заболел, Саломодин не рассказывает. Наверное, ему сказали катать плоское и таскать круглое, он впал в неразрешимый ступор, который кончился больницей.
Я сказал ему:
— Брат, не хотите ли вы вступить в Народный Фронт?
Он молча вздрогнул. Что делать, слово «брат» на многих так действует.
— Саломодин, хотите ли вы круглое катать, а плоское таскать? — пошел я на компромисс.
И он тут же вскинул на меня свои измученные глаза и ответил голосом, идущим откуда-то из глубины его существа:
— Да!
— Народный Фронт вам это гарантирует. Присоединяетесь?
— Да!
Так я заимел первого соратника. Вторым кандидатом был сосед с другой стороны, Антон Липов, человек лет сорока, очень худой, которого Ленечка, по-своему остроумный, при его появлении окликнул:
— Эй ты, профиль, где твой фас?
Действительно, у Липова было такое лицо, что спереди его было почти не видно, а сбоку, казалось, при небольшом усилии воли, которое я мог бы применить, имея в виду мое могущество, но не хотел тратить по пустякам, можно было увидеть насквозь, особенно на просвет.
Липов — человек мерцающий. Месяцами и даже годами он каждый день ездит на работу в городское управление имущественного хозяйства (не помню точного названия) и с утра до вечера что-то подписывает. Он сидит, подписывает, а потом возвращается домой. Но наступает момент, и с ним что-то случается. Его задача — подписывать все, что дают, потому что решают, что подписывать, другие люди. И вот Липов вместо слова «утверждаю» и подписи вдруг начертывает поперек всего листа: «А пошли вы!» Или: «Ага, щас!» Или: «А ананасов с шампанским вам не надо?» Или вообще что-то нецензурное. Это быстро обнаруживается, за Липовым приезжают и привозят к нам на полтора-два месяца, после чего он возвращается совершенно здоровым и продолжает подписывать, что дают. Он говорит, что все сослуживцы ему завидуют, и я ему верю. Но нарочно с ума не сойдешь, а кто попробует — Попченко раскусит в две минуты. За исключением, когда в клинику ложатся по договоренности для того, чтобы избежать уголовного наказания. Так у нас находится Лев Борисович Диммер. Он финансовый гений.
Минутку, я не закончил про Липова. Липов был на стадии выздоровления, то есть был уже почти готов подписывать, что дают. И со всем соглашаться. Поэтому, когда я спросил его:
— Скажите, Антон, не хотите ли…
— Да! — тут же ответил он.
И я даже не стал вдаваться в подробности, чтобы не тратить время.
Диммер был финансовый гений, через него проходили большие деньги, он умел их увеличивать. Но гений всегда гоним, я сужу по себе. Диммера, Моцарта калькулятора, дебета и кредита, траншей, займов, кредитов и прочего, обвинили в махинациях и превышении полномочий. Последнее было ему особенно обидно.
— Вы даже не представляете, — делился он со мной, — насколько меня это оскорбляет! Превышение полномочий! Но вы вообразите, что я певец, так? Я стою на сцене и я пою, так? Я пою арию на три с половиной октавы! Заметьте, публика в восторге, все довольны! Да, они платят хорошие деньги за билеты, но получают удовольствие! И вдруг мне говорят: вы превысили полномочия, у нас никто не поет шире двух октав, максимум две с половиной. Наступите на собственный голос и пойте как все!
Диммер сразу же понял гениальность идеи.
— Молодцы! А то все твердят одно и то же: бей своих, чтобы чужие боялись! И что получилось? Бьют своих, а свои же и боятся. Одни в Англию сбегают, другие пьют беспробудно! Теперь будет равенство и братство, ни богатых, ни бедных, ни олигархов, ни чиновников. Фронт, куда ни глянь! Зачем баранов гонять? Собрать их в кучу и сказать: мы все братья! А брат брату, если по христианским заповедям, должен последнюю рубаху отдать. Вот и отдадут — сами! Ах, умницы!
Повосторгавшись, он свернул на привычные деловые рельсы.
— Финансировать нужно?
— Нет, — ответил я.
— Это плохо, — огорчился Диммер. — Без финансов кто наладит фронту тыловое обеспечение? Да и вооружаться тоже надо. Нет, это вы что-то наверняка путаете. Надо выяснять.
И он пошел выяснять к Попченко. Не знаю, о чем они говорили, но после этого разговора Диммер еще больше повеселел.
Я насторожился. Мне показалось, что Диммер, поняв гениальность идеи, не так истолковал ее предназначение. И решил уточнить:
— Скажите, уважаемый Лев Борисович, понимаете ли вы, что Фронт создается для борьбы с властью?
— Кто вам сказал?
— Это очевидно.
— Вы еще скажите, что власть — тот аппендикс, который хочет, чтобы его вырезали, — с циничным остроумием сказал Диммер.
— В каком-то смысле да. Иначе погибнет весь организм. Вместе с аппендиксом.
— А так аппендикс погибнет еще раньше! Нет, умри ты сегодня, а я завтра! — загадочно выразился Лев Борисович.
— Значит, вы не хотите присоединяться к Фронту? — огорчился я.
— Почему? — удивился Диммер. — Вы идете к своей цели, я к своей, они к своей, но дорога у нас в данном случае совпадает.
Я надолго задумался.