«Роман, пожалуй, единственный честный жанр»
Из дневников, записных книжек, писем Александра Чудакова
Вчера роман Александр Чудакова «Ложится мгла на старые ступени» объявлен лауреатом премии «Русский Букер десятилетия». В декабре книга, подготовленная к печати женой знаменитого литературоведа Мариэттой Чудаковой, выйдет в издательстве «Время». Текст романа сопровожден обширными выдержками из дневников, записных книжек и писем автора. Некоторые из них «Московские новости» предлагают читателям.
19 сентября 1956
...Вообще, мне кажется, я бы мог написать что-нибудь. Ведь должна найти применение моя способность изучать самые разнообразные и, казалось бы, никакого отношения к филологии не имеющие предметы. Я иногда сам удивляюсь — черт знает какой ерунды я только не знаю! Хорошо, что нахватался этого ранее, в школе, читая подряд все журналы и газеты. Не может быть, чтобы все это прошло даром!
14 июля 1958
Я дома. Увидел родителей, Наташку Дед все такой же, в мягкой шляпе и похож на Мичурина. Огород — чудо, из одного корня растет по три вилка капусты. Кукуруза, маки, помидоры. Ни соринки. И в остальном он все тот же — старый скептик... У родителей — каторжный труд. Папа по 1416 часов в день. А я здесь на даровых хлебах в Москве...
14 января 1981
Роман, пожалуй, единственный честный жанр, где автор говорит до конца то, что может сказать. Рассказ — по сути дела, если не жульничество, то фокус: мелодика, намек, деталь, оборванность, недоказанность намекают на то, что автор не сказал, потому что, скорее всего, и не знал!
31 января 1985
Работа последние месяцы плохо идет еще потому, что умер Шкловский. Нет дня, чтобы он не вспомнился. Виноградов часто снится — недоговорил с ним, а со Шкловским говорил много, не снится совсем, но наяву постоянно перед глазами — мучительно живой. Ах, Виктор Борисыч, как он верил, что доживет до 100 лет, как этого хотел.
27 февраля 1985
Вдруг пришла в голову простая мысль: все мои идеи о предметном мире, экологии, современном человеке и вещеустройстве мира и не могут вместиться в традиционные жанры статей или даже книги (о чем я тоже думал). Об этом надо писать прозу!
21 января 1987
Несмотря ни на что по теме «30-е годы» основной историей нашего государства, канвой этой истории, ее внешностью, образным рисунком, тем, что входит в учебники, останется та история, которая запечатлена в газетах, фильмах «Веселые ребята» и «Волга-Волга», песнях Дунаевского, Утесова, Шульженко, хроникальных кадрах Горького на трибуне I съезда писателей, встречи Чкалова и челюскинцев. А о лагерях, замученных и расстрелянных миллионах будет несколько абзацев — подобно тому, как историю Египта мы знаем по истории царей, а про безвестных строителей пирамид знаем только одно: они были, они мучились и гибли, ими построили. Такова сила архитектурного, визуального памятника, документа, запечатленного сиюминутного события. И даже сила фальшивого фильма, сделанного талантливым приспособленцем. В конечном счете остается только оно, а все реконструированное, извлеченное из забвения, воссозданное постфактум — все это, войдя в историю, никогда не станет ее доминантой — событийной, картинно-образной, музыкальной. Особенно это касается искусства.
Речь не о том, что Дунаевский — Александров — Орлова остались в сознании современников и трех-четырех последующих поколений как образ эпохи потому, что их вбивали, а другого не было, — а о том, что и у тех, у кого рядом есть другое знание, все равно в качестве почти подсознательной доминанты существует вот эта, образованная, созданная фильмами и музыкой.
16 августа 1990
Босоногое детство. Главное — именно в этой босоногости в прямом смысле. Путь домой, когда не торопишься (когда из дому — на озера, играть в футбол — бежишь) — целая гамма приятнейших острейших ощущений: после каменистой или жестко-кочковатой дороги — вдруг — ближе к обочине — удлиненный островок черной горячей пыли. Сойдешь с дороги — мягкая короткая прохладная травка. Дома — тоже прохладные, но по-другому — свежевымытые и выскобленные ножом желтые деревянные полы с теплыми — снова — оконцами на них от солнечных лучей.
8 декабря 1995
Фильм о Вавилове. Как мы по крохам лет 20 назад добывали информацию о нем, впитывали и сострадали великому ученому. Теперь — пожалуйста, все о нем, и уже играет мерзавца Лысенко как мерзавца хороший актер. Но впитывает ли кто из нынешних 35-летних это так, как мы тогда? Знание без труда и знание, добытое буквально кровью и потом. Кадры голода на Украине — собирают и воруют колоски, ребенок ест червяка Что бы мы тогда отдали за такие кадры на всесоюзном экране?..
24 декабря 1995 (на даче под Истрой)
Как забываются полезные патриархальные привычки: все утро топил печь, но забыл поставить на нее чайник, который пришлось кипятить потом особо. Забыл также, что надо сделать завалинку из снега, — немудрено, что от пола веяло холодом! Мело, мело по всей земле во все пределы Тишина, одиночество, покой.
Снег шел до вечера, разгребал, надо бы подшить валенки — займусь в следующий раз.
Вычитываю свою статью о Виноградове «Арест, тюрьма, ссылка, наука». Печально. В каких условиях работали люди. А мы все жалуемся.
11 июля 1996
...Читаю дневники Троцкого. Не отпускает от себя история этой злодейской партии — интерес к ней во мне все еще не угас, — странно.
Декабрь 1996
Описываю депортацию чеченцев и ингушей — по впечатлениям детства. Все это надо было описать и напечатать 15 лет назад. А теперь все все знают и об этом пишут — кто поверит, что я все знал и так же думал об этом и 20, и 25 лет назад — в сущности, всегда, с самого детства. Не опоздано ли?
М.б. осуществить чеховский замысел — писать роман в виде отдельных самостоятельных рассказов? Что-то все сваливается в эту сторону.
Из писем
Пишу роман!
А. Чехов
...Сижу, пишу, как явствует из эпиграфа, роман (хронику — мемуары — серию записей), боюсь, что его постигнет участь чеховского романа (он его писал в виде отдельных главок-рассказов, а потом вообще бросил). Трудно сочинять высокохудожественную прозу. Все непривычно, начиная со стола, на котором лежит только стопка чистой бумаги, а все остальное я за ненадобностью убрал, но стал чувствовать какой-то неуют и потихоньку опять все натащил. Нашу с тобой любимую серую бумагу вынужден был оставить в аэропорту вместе с книгами, а тут продается такая роскошная, что, чувствую, моя проза ее недостойна.
...Все непривычно. Не надо библиотек Какая-то странная свобода в голове — не связанность каким-то материалом, оглядкой, ссылками, цитатами. Про что ни начну — что-то помню, знаю: хучь про кочегаров, хучь про лошадей Может быть, Каверин и был прав, когда советовал мне писать — «вы же много знаете». Во всяком случае, это единственная область, где может быть востребовано все — от биологии до спорта, если вообще кому-нибудь нужно, чтобы это было востребовано.
...Работается хорошо...
Правда, выяснилось, что я ненужно хорошо знаю русскую литературу — все время есть опасность свалить то в «Отрочество», то в «Жизнь Арсеньева». Неуж Тынянову это не мешало?
Из дневника
...Это будет последний роман-идиллия — ностальгия по доиндустриальной эпохе, но не патриархальной, как у Фазиля Искандера, а русско-интеллигентски-патриархальной, осколок дворянского ХIХ века.
Читаю Фазиля. Он совершенно уверен, что все это — как шелушат кукурузные початки, как доят буйволиц и едят баранину с аджикой — всем интересно. Буду и я так считать про патриархальную жизнь города Чебачинска.
29 марта 1997
Насколько проза — даже такая скромная, как моя, — насколько она сложней литературоведения, сколько в ней странного, подсознательного, необъяснимого.
9 апреля 1997
Не писал прозу недели две. Сегодня, с громадными усилиями почти все разбросав, пописал кое-что. М.б. и напишу что-нибудь стоющее — если Бог даст жизни.
6 мая 1997
Праздничные свободные дни провел бездарно — перебирал бумажки (по прозе), нового ничего не написал. Какой-то ступор. Или так всегда бывает у прозаиков? Привык к науке — сядешь за стол — и как из тюбика идут мысли и страницы.
9 мая 1997
Весь день почти не работал (впрочем, странички две написал) — смотрел по ТВ хроникальные и прочие фильмы о войне. Как все это во мне живо, а ведь мало было лет в войну. Видимо, мое поколение — последнее с живым ощущением великой войны. Поговорил по телефону с мамой — о войне. «Этот праздник не сравню ни с каким другим», — сказала она. Вспомнила, что папа не верил в 7 млн погибших — цифру, которую называли в 1945 году. Он говорил, что у нас врут всегда, — погибших было 15 млн. А дед говорил: втрое, т.е. 21 млн. Сегодня сказали — 27 млн. Через войну прошло 40 млн солдат. Погибла — половина.
10 мая 1997
Сегодня писалось. Если удастся, роман будет свидетельством представителя последнего военного поколения — представителя особого, свободного в детстве от яда советской пропаганды.
12 мая 1997
Перепечатал начало романа, то, что давно лежало в рукописи, первые пять глав. Получилось всего 37 страниц на машинке... Думал: некоторые главы будут страниц по 15–20, а получились шести-, восьмистраничные главки! Видимо, многолетние занятия Чеховым так въелись в плоть и кровь, что уже органически не могу писать более пространно, хотя материала хоть отбавляй, и Л. говорила (и другие читатели тоже): жалко, что глава кончается, хочется еще.
8 июня 1997
Сегодня с утра занятия идут плохо — за завтраком видел фильм, как целыми стадами отстреливают слонов, которых расплодилось в каком-то африканском заповеднике слишком много. Стадо мечется, не понимая, в ужасе, закрывая телами малышей, но выстрелы гремят и гремят. Жаль, не показали близко стрелков — хотелось бы посмотреть им в лицо.
Вечер. Только расписался, пошел чай пить, включил ТВ — передача, как забивают детенышей тюленей; показали их печальные черные глазки. Ну что ты будешь делать!..
2 апреля 1998
...Подряд готово 13 глав. Перечитал. Детский мир не муссируется, не подчеркивается специально-детское восприятие — кому это интересно после Толстого? Мне интересен в герое не ребенок, а тот, кто запомнил взрослую жизнь 50 лет назад, т.е. запомнил уже — историю.
6 апреля 1998
...Удастся ли мне показать пронизанность всей чебачинской жизни лагерем, ссылкой? Она была, эта пронизанность, была! А то стало модно говорить: страна жила своей жизнью, ходили в парк культуры Может, в Москве и ходили; в Чебачинске-Щучинске тоже ходили, но Гулаг не давал забывать о себе везде.
7 июня 1998
...Взял в университетской библиотеке почитать Василия Белова В «Рассказах о всякой живности» спокойно рассказывает истории про котов, петухов, собак — а я-то сомневался и главу «Псы» порезал на треть! Больше наглости! Возраст мешает. Раньше начинать надо было, дурак.
23 сентября 1998
На третьем курсе в учебнике вопрос: какие профессии вы испробовали в своей жизни? Сан Джон работал официантом в студенческом кафе, Миша служил на аэродроме, одна девица преподавала англ. язык. Потом они спросили: а вы? Пришлось рассказать: землекоп, столяр, плотник, садовод, тренер по плаванию.
13 февраля 1999
Л.: — Женя Тоддес говорит: в твоем романе — какая-то странная увлекательность. Никаких событий, ничего, — а катится, увлекает.
— А что скажет неэлитный читатель?
— За широкого читателя я спокойна. Зощенко нравился не только эстетам, а тому самому пролетарию — обывателю, которого он изображал.
21 февраля 2000
В автобиографиях о таких днях принято писать с придыханьем. Вторая попытка пристроить роман оказалась успешной. Звонил С.И. Чупринину.
— Очень интересно! Должен сказать вам откровенно: брал рукопись с некоторым страхом. Думал: будет что-то осложненное в духе постмодерна. А прочел — хорошая литература, прекрасный язык. Берем, несомненно берем!
Позвонил на эту тему тут же Наталье Ивановой.
— Порадовали! Когда филолог что-то дает — страшно. Я же вас читаю очень давно, ваша первая статья с Мариэттой лежит у меня выдранная. Но тут — проза! Я ожидала чего-то усложненного, м.б. даже филологического. А у вас — интересно, грустно, весело. Я прямо рыдала! Не ждите до среды. Забрасывайте завтра. Мы мгновенно прочитаем.
1 марта 2000
Когда прощались, Чупринин сказал:
— А все-таки предыдущая профессия оказывает влияние?
— ?
— Предметный мир! То, что вы основательно разработали в своих статьях и книгах. И в вашей прозе он занимает особое место.
В разговорах в «Знамени» было видно, что главное впечатление и у Чупринина, и у Ивановой — удивленье, и не от прозы, а от ее автора: «Вот он оказался какой! Чего знает. А мы думали — филолог».
17 апреля 2000
Убит в своей подольской квартире Похлебкин — замечательный писатель, мой единомышленник и брат по ощущению предметного мира человечества. Он восстанавливал ту материальную культуру России, которая была утрачена. Если б мне в романе тоже хоть частично удалось сделать что-нибудь подобное.
25 апреля 2000
Завершающая роман глава «И все они умерли» нейдет. Вспоминать смерть деда и остальных слишком мучительно.
9 мая 2000
Как будто еще раз всех хороню. Тяжело.
По «Свободе» песни времен Отечественной войны к 55-летию Победы. Разволновался, как всегда. Мое поколение — последнее военное. Младшие — уже не помнят и чувствуют не так, как мы. А мы — как они, как участники.
1 июня 2000
Звонил Радик Лапушин... Радовался, поздравлял.
— Ваша проза будет очень своевременна. Раскрытые окна, свежий ветер. Такого нет сейчас. Это — счастливая книга, книга о счастье, вопреки всему.
6 июля 2000
Роман в «Знамени» поставили в десятый номер, в редакции говорят, что это редко: в марте автор впервые дал пробные главы, в июне представил текст, а в октябре будут печатать... Снимали вопросы с Хомутовой.
— Мне очень нравится главная идея — как все умели эти люди — не боялись погрузить руки по локоть в грязь, хотя были вполне интеллигентными. Еще на меня произвело впечатление высокое отношение к науке — всех, и автора, и героев.
Сказала, что в романе все равно будут искать автобиографические черты и сопоставлять биографии автора и героя.
26 мая 2001
Чупринин сказал, что выдвинул мой роман на Букера.
30 января 2002
Л. Зорин: — Прочел с громадным удовольствием, хотя здесь это не то слово. Расцениваю это как подвиг: восстановлена не только ваша собственная жизнь, но жизнь гигантского пласта людей. Память у вас просто чудовищная. Все это восстановлено на почве материальной жизни, и поэтому достоверно. Показано, как выживала мыслящая Россия, брошенная в эту мясорубку. Прекрасный русский язык, прекрасная проза.
Из дневника последнего года
26 июня 2005
А странно: жизнь, изображенная в моем романе, тяжелая, грязная, находящаяся в постоянной борьбе с этой грязью, — она оказывается более тонкой, духовной и эстетичной по сравнению с примитивностью и антиэстетизмом «интеллигентной» столичной жизни 1940–1950-х.
17 июля 2005
В последние дни: 1) подвязывал виноград; 2) надставил шланг — тяжелое дело: зачистка гофрированного пластика (изнутри, рулончиком шкурки), шкурение вставляемой части, клей, проволока, клейкая лента сверху; 3)отмочил керосином и спецжидкостью, отскреб и найденную в придорожных земляных отвалах гигантскую мощную отвертку для шурупов с прямым шлицем (давно прицеливался в магазине, да дорога: 120 рублей), посадил черенки вьющегося винограда у второй каменной стенки; 5) продолжал выкладывать камешки на Кирпичной Набережной; 6) привез три тачки больших камней с обочины перед Алехневом — и др. и разные мелочи. Но до многого руки не дошли...
От Чехова до Букера
Александр Чудаков (1938–2005) — литературовед, один из крупнейших мировых специалистов по творчеству Чехова и русской литературе XIX века. Автор монографий «Поэтика Чехова», «Мир Чехова: возникновение и утверждение», «Слово — вещь — мир: от Пушкина до Толстого». Профессор МГУ, Литературного института, с конца 1980-х читал курсы по истории русской литературы за рубежом. Автобиографический роман «Ложится мгла на старые ступени» в 2001 году выдвинут на премию «Русский Букер», в 2011-м удостоен «Букера десятилетия».