Лев Аннинский о романе Бориса Евсеева "Пламенеющий воздух" ( "Книжное обозрение" №13 (2363) 


КАК РАЗГЛЯДЕТЬ  ЭФИР?

Бросаю всё и ищу ответов в новом романе Бориса Евсеева «Пламенеющий воздух».

Я чувствую, как в моей памяти оживает Евсеев времён «Барана» и «Власти собачьей», - когда записали его с восторгом в постмодернисты (и только после «Отреченных гимнов» переопределили в реалисты классического толка).

А тут – сплошные иносказания… И подзаголовок нового романа: «История одной метаморфозы». Одной?! Да метаморфоза сплошная! Неспроста же там Куроцап… Может, на самом деле он –  Куракин? А Кобылятьев, представьте себе,  писатель, и прозвище его Сивкин-Буркин… Цепочку в духе Гофмана и Гоголя увенчивает Кузьма Кузьмич Дроссель, «засушенный австрияк», тоскующий по гармонии «рассыпанных ветром империй, всё равно каких: англо-нидерландских, австро-венгерских, немецко-русских…».

Вот такая чудасия. И в этом паноптикуме вы хотите нащупать уровень высшего смысла? Да этот смысл ни в телескоп, ни в микроскоп не разглядеть…

Вот и отлично! Давайте осознаем то, чего не разглядеть, - предлагает Евсеев. Вы воздух разглядеть можете? Ветер разглядеть можете? Вы только сквозь воздух можете что-то разглядеть. А сам этот воздух, этот дух, этот ветер увидеть не можете… только назвать как-нибудь… Как? Да «эфир» же! От древних греков названо! Пятая сущность к четырём очевидным. Да не его ли искали знаменитые умницы на протяжении истории науки? Не его ли ловили  Морли и Майкельсон, подымаясь на аэростате? И не от него ли Эйнштейн ожидал отмены всеобщего закона относительности? А может, из-за таких догадок и Рене Декарта отправили на тот свет?

Так ведь если предполагается в мироздании высший смысл, то вот тут-то он и предполагается, где его нельзя увидеть. А есть ли смысл искать ветра в поле… неуловимых истин?

Этот-то неотступный вопрос и мучает Бориса Евсеева, когда он берётся за перо, и меня, когда я беру в руки его книгу.

Вопрос: как сопрячь невидимый ветер смысла с той реальностью, которая торчит перед нами, колет нам глаза?

Наверху – таинственная сила. Ощущаемая как некая сумасшедшинка, некая добавочная страсть. Неуследимая и, похоже, разумная. Некая «тёмная материя», которую нельзя увидеть и прощупать. Но именно она всё в мире на своих местах и удерживает.

Без этого всё, что происходит вокруг нас, - чернь и пустота. Видимость и тлен. Ничто.

Итак, в мире нет ничего, кроме эфирных вихрей. Кроме ветра, их рождающего. Ветер и приносит то: «то вербочку иерусалимскую, то с кладбища уральского, играя, табличку закинет». Откуда это берётся? И кто во всём этом виноват?

«Не бунт виноват… даже не чёрт с рогами… Виноват ветер!»

А может быть, всё-таки люди?                                     

- Да у них в головах ветер! Вот если бы люди были, как покорные овечки, - легче было бы внушать им Высший Смысл.

Власть пытается приручить это воображаемое стадо. И так, и эдак черноголовых и белопузых домашних животных пробует в роли идеального народонаселения…

Не получается идиллии. А что получается?

Тут я не удержусь и – в дополнение к перечню персон (от Петра и Павла до несчастного нашего Николая) процитирую ещё один персональный список. Очень уж красноречив:

«Нищий семинарист Иосиф Джугашвили вдруг ощущает себя распорядителем смертей и вершителем судеб. Кровавый вихрь уносимых в бездну жизней всё тесней и тесней прижимает его к земле!

Скромный учитель Нестор Махно мысленно становится великим полководцем и готовится бежать из царской тюрьмы.

Наполеон Бонапарт принимает решение идти из Марселя в Париж и опять собирает - на беду себе и Европе - молоденьких маршалов и старых капралов.

В голову Эйнштейну закрадываются сомнения в Общей теории относительности, и он, противореча своим же раздумьям, в 1924 году записывает: «Мы не можем в теоретической физике обойтись без эфира!»

А белокурый паренёк из среднерусской деревни, остановившись на минуту у столба с медными кольцами и верёвкой, то есть у коновязи, внезапно начинает  мыслить великолепными персидскими образами, говорить несравненными русскими стихами...

Но постепенно дикий запал мыслей, бушевавший в головах гневливых одиночек и расхристанных толп, сникает, гаснет. Из агрессивных их думы и помыслы исподволь превращаются в овечьи».

Что же будет с нами, умученными до овечьей понятливости и одуревшими до бараньего упрямства, - пока не врежет по кумполу нищий семинарист, а белокурый паренёк, отряхнувшись от «персидских грёз», напишет кровью: «В этой жизни  умереть не ново»?..

Картина низовой реальности, неисправимо русской и потому неотвязной: всё с чудинкой, с присвистом, с приветом. Русский бунт. Против чего? Против всего.

Евсеев невозмутимо уточняет: «А значит, и бунт – против бунта».

Мысленно аплодирую такому уточнению…

Итак, русская, российская реальность высвечиваемая «Пламенеющим воздухом».

Умные и дураки. Кликухи: Преф, Кинг, Покер и Пьяница – подтянутые, черноволосые, голубоглазые.  Готовые на бунт и на подавление бунта. Исполнители. Предсказуемые, надёжные. Неопасные.

На другом конце профессиональные умники: учёные. Эти, напротив, коварны, неуследимы, ненадежны. Инициаторы. Опасные.

Научные эксперименты. Ловля эфира в лабораторных условиях. Искусственные смерчи. Покалеченные сотрудники. Покалеченная техника. Ноль результатов. Впрочем, не ноль. «Небольшое побочное производство». Эфир концентрированный для парфюмерных нужд - добавлять в отечественные духи. Нюхнёшь – и готово: поплыл…

Замечательный вариант практического использования практически нерешаемых задач. Научное богопознание. Освоение средств, престижность программ. Эфирный ветер…

 А народ что? Изверился?

Не изверился – исподличался. Вожделения и помыслы ничем не ограничены. Ветер эфира не слышен из-за ветра наживы. В воздухе – террор дезодорантов и смута парфюмов.  Мелкие людские заколупки, непотребство и подлянка, окаянство и сволочизм. Драки у морга.

А есть ли что-то, что объединяет и охватывает нынешнее состояние народа, который, ликуя, выскочил из одной диктатуры и, лукавя, приглядывается к другой?

Ищу у Евсеева общее определение той мути, над которой висит общий кирдык.

Он находит замечательное определение: «суетливое безделье».

Все заняты. Но не тем. Смесь «пыльной бури, человеческой глупости, несказанной радости, сладкой приязни, наглого бахвальства, жалкого трындежа и бесподобного шелапутства».

Пытаясь переварить эту смесь, я вновь старательно расчленяю евсеевскую картину. Проблески солнца и порывы ветра чередуются с мусорными смерчами. Покалеченные счастливы, счастливые исчезают в небытии. Что в будущем? Перенаселение? Столпотворение? Скотомогильники без крестов? Распад России?

А что? Зачем такое бремя территорий? Сожмёмся – глядишь, нас оставят в покое. В пределах Валдая и Средней Руси. Никто на такую малость не позарится. Назовём её: Варяжская Русь, - считает кое-кто из персонажей романа. Сибирь продадим японцам. Чукотка пусть присоединяется к американской Аляске. У нас на Волге благодать, на хрена нам иные прочие места? Давайте поделимся с теми, кто сможет по-хозяйски этими землями распорядиться…

Я понимаю, что Евсеев меня пугает. Но, в отличие от Толстого, мне страшно.