"Вечерняя Москва", 03.10.2013: Светлана Алексиевич и ее «Время секонд-хенд»: говорят даже те, кто обычно молчит...

Светлана Алексиевич — писатель, умеющий услышать живой голос человека.

Интервью как основа для большой литературы — ее жанр («У войны не женское лицо», «Цинковые мальчики», «Чернобыльская молитва» и др.).

Такое мастерство и тонкость сочувствия мало где встретишь, аналогов нет ни в журналистике, ни в литературе. В этом году Светлана Алексиевич стала лауреатом Премии мира немецких книготорговцев. Новая ее книга «Время секонд-хенд» посвящена переломной эпохе 90-х. В ней — голоса не только тех, кто кричит о своих потерях. Но и тех, кто обычно молчит, за кого додумывают писатели и сценаристы: голоса малиновых пиджаков. Обогатившиеся и обедневшие, челночники и филологи, отцы и дети — всем им Светлана Алексиевич предложила микрофон.

«Сейчас стыдно быть бедным, неспортивным… Не успеваешь, короче. А я из поколения дворников и сторожей. Был такой способ внутренней эмиграции. Ты живешь и не замечаешь того, что вокруг, как пейзаж за окном. Мы с женой окончили философский факультет Петербургского (тогда Ленинградского) университета, она устроилась дворником, а я истопником в котельной.

Работаешь одни сутки, двое — дома. Инженер в то время получал сто тридцать рублей, а я в котельной — девяносто, то есть соглашаешься потерять сорок рублей, но зато получаешь абсолютную свободу. Читали книжки, много читали. Разговаривали. Думали, что производим идеи. Мечтали о революции, но боялись, не дождемся. Закрытую, в общем-то, вели жизнь, ничего не знали о том, что творится в мире. Были «комнатные растения». Все себе придумали, как впоследствии выяснилось, нафантазировали — и Запад, и капитализм, и русский народ. Жили миражами. Такой России, как в книжках и на наших кухнях, никогда не было. Только у нас в голове. В перестройку все кончилось… Грянул капитализм… Девяносто рублей стали десятью долларами. На них — не прожить. Вышли из кухонь на улицу, и тут выяснилось, что идей у нас нет, мы просто сидели все это время и разговаривали. Откуда-то появились совсем другие люди — молодые ребята в малиновых пиджаках и с золотыми перстнями. И с новыми правилами игры: деньги есть — ты человек, денег нет — ты никто. Кому это интересно, что ты Гегеля всего прочитал? «Гуманитарий» звучало как диагноз. Мол, все, что они умеют, — это держать томик Мандельштама в руках. Открылось много незнакомого. Интеллигенция до безобразия обнищала.

В нашем парке по выходным дням кришнаиты устанавливали полевую кухню и раздавали суп и что-то там простенькое из второго. Выстраивалась такая очередь аккуратненьких стариков, что спазм в горле. Некоторые из них прятали свои лица. У нас к тому времени было уже двое маленьких детей. Голодали натуральным образом.

Начали с женой торговать.

Брали на заводе четыре-шесть ящиков мороженого и ехали на рынок — туда, где много людей. Холодильников никаких, через несколько часов мороженое уже текло. Тогда раздавали его голодным мальчишкам. Сколько радости! Торговала жена, а я то поднесу, то подвезу — все что угодно готов был делать, только не продавать. Долго чувствовал себя некомфортно. Раньше часто вспоминал нашу «кухонную жизнь»… Какая была любовь! Какие женщины! Эти женщины презирали богатых. Их нельзя было купить. А сейчас времени на чувства ни у кого нет — все деньги зарабатывают. Открытие денег — как взрыв атомной бомбы…»

«Если о девяностых… Я бы не сказал, что это было красивое время, оно было отвратительное. Произошел переворот в умах на сто восемьдесят градусов… Кто-то не выдержал и сошел с ума, больницы для душевнобольных были переполнены. Я навещал там своего друга: один кричит: «Я — Сталин! Я — Сталин!», а другой: «Я — Березовский! Я — Березовский!» Их целое отделение — сталиных и березовских. На улицах все время стреляли. Убили огромное количество людей. Каждый день шли разборки. Урвать. Успеть.

Пока другие не успели. Когото разорили, кого-то посадили. С трона — в подвал. А с другой стороны, кайф — все происходит на твоих глазах… В банках стояли очереди людей, желающих начать свое дело: открыть булочную, продавать электронику… Я тоже был в этой очереди. И меня удивило, как нас много. Какаято тетка в вязаном берете, мальчик в спортивной курточке, здоровенный мужик, смахивающий на зэка… Семьдесят с лишним лет учили: не в деньгах счастье, все лучшее в жизни человек получает бесплатно. Любовь, например.

Но стоило с трибуны произнести: торгуйте, богатейте — все забыли. Все советские книжки забыли. Эти люди совсем не были похожи на тех, с кем я сидел до утра и бренчал на гитаре. Три аккорда с грехом пополам я выучил. Единственное, что их объединяло с «кухонными» людьми, так это то, что им тоже надоели кумачовые флаги и вся эта мишура: комсомольские собрания, политзанятия… Социализм считал человека глупеньким. В школе я фарцевал джинсами, в институте — военной формой...»