К 95-летию Александра Солженицына Юрий Богомолов размышляет на сайте РИА Новости о заразности тоталитарного синдрома.

Сегодня, по прошествии столетия без пяти минут со дня рождения Александра Исаевича Солженицына и чуть менее сорока лет после первого издания его автобиографического текста "Бодался теленок с дубом", задаешься вопросом: кто в этой истории был теленком, а кто — дубом?

Взгляд с высоты минувшего времени меняет представление о субъектах исторического противостояния отдельно взятого писателя и мощной государственной машины.

По части стойкости и несгибаемости с дубом ассоциируется тот, кто прошел войну, выжил в Гулаге, описал его, поведал историю жития-бытия стойкого русского мужика Ивана Денисовича, одолел рак, выстоял под прессом тяжелой, как танк, советской пропаганды, травившей его в течение многих лет, наконец, поставил репрессивную машину СССР перед выбором: ссылка или высылка. Из двух зол для себя "дуб" выбрал меньшее — насильственную эмиграцию "теленка".

***

По мне, автобиографический "Теленок" — едва ли не самое увлекательное сочинение из довольно обширной антисоветской советской литературы. По его мотивам можно было бы снять приключенческий блокбастер в голливудском духе. Здесь есть герой-одиночка, литератор, вынырнувший из подпольной каторги (российский граф Монте-Кристо). Против него — сонм врагов во главе со всесильным Политбюро, на службе которого — наемная рать партийных бонз от литературы. С ним — бесценный клад: художнический дар, сознание своей писательской миссии, рукописи, которые станут ему щитом и мечом. Все это нанизано на детективную интригу с запрятыванием и перепрятыванием рукописей, с их распространением, с триумфами местного значения. Например, эпизод с его появлением в "Новом мире" — это практически готовая, подробно раскадрованная сцена для возможной киноэкранизации. А помимо этого, — расчеты, просчеты противоборствующих сторон, интеллектуальные схватки, драматические потери, судьбоносные встречи…

В сущности, один день Ивана Денисовича — это жизнь Александра Исаевича в неволе.

Вот как ощущался выход им из гулаговской безнадеги: "Ошибся я и в третьем своём убеждении: гораздо раньше, ещё при нашей жизни начался наш первый выход из бездны тёмных вод. Мне пришлось дожить до этого счастья — высунуть голову и первые камешки швырнуть в тупую "лбину Голиафа". Лоб оставался цел, отскакивали камешки, но, упав на землю, зацветали разрыв-травой, и встречали их ликованием или ненавистью, никто не проходил просто так".

Собственно приземление выдворенного из страны Солженицына на аэродроме во Франкфурте-на-Майне стало предвестием возможного крушения Голиафа. Но более всего, знаком уязвимости его «тупой лбины». Теленок в борьбе с дубом заматерел, а главное — ему довелось дожить до того счастья, когда обвалилась советская власть, которое он, впрочем, счастьем, проживая уже за океаном, не счел. Он думал уже не о том, что так дальше жить нельзя, а о том, как нам обустроить Россию. И ничего лучше не придумал, как противопоставить ее Западу.

***

Его жизнь на Западе — это борьба с Западом в России. Разумеется, интеллектуальная. И тут выяснилось, что жесткое столкновение с тоталитарным режимом таит в себе опасность наследования некоторых его свойств и принципов. На поверхности легко можно заметить, как борец, едва покинув линию фронта, демонстрирует ту же непреклонность и тот же рационализм в отношениях со своими единомышленниками и попутчиками, что и в отношениях с идейными противниками. Его поначалу осторожные расхождения с лагерным другом Львом Копелевым постепенно перерастают в острую вражду. То же самое происходит и в отношениях с близким ему человеком, протоиереем Александром Шмеманом.

Последний записывает в своем дневнике признание Солженицына:

"В минуты гордыни я ощущаю себя действительно анти-Лениным. Вот взорву его дело, чтобы камня на камне не осталось… Но для этого надо быть таким, каким он был: струна, стрела".

И ведь правда, он стал "стрелой" и по части целеустремленности, и в своей неумолимости. Анти-Ленин "взорвал дело Ленина". А что же дальше?

Дальше вопросы к самому Александру Исаевичу. И не в том смысле, как нам обустроить Россию. А в том, как нам на следующих витках все более ожесточающейся борьбы за Россию самосхраниться в этой стране? То есть остаться людьми. И не опуститься до нацчванства, не впасть в антисемитизм и иные формы ксенофобии…

И Александр Шмеман, остро чувствуя свое сродство с ранним Солженицыным, болезненно переживает внутреннюю трансформацию своего друга, и снова задается вопросами на предмет ее неизбежности и неотвратимости:

"Что нужно, чтобы убить Ленина? Неужели "ленинство"?

И отвечал себе:

"И вот чувствую: какая-то часть души говорит "да", а другая, еще более глубокая, некое "нет".

***

Вот и сегодня, когда уже столько воды и надежд утекло, снова и снова задаешься аналогичными вопросами: неужели, чтобы убить и "ленинство" и "сталинство", надобны и новый Ленин, и новый Сталин?

Чтобы убить тоталитаризм, нужен тоталитаризм?

Тоталитарный синдром — штука заразная. Этой болезнью можно заболеть, борясь с ней всеми силами своей души.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции

РИА Новости http://ria.ru/columns/20131214/984089946.html#ixzz2npBkSKoV