Да, сценарии – насущный хлеб Андрея Дмитриева, он еще студентом сделал этот выбор – перешел с предпоследнего курса филфака МГУ на сценарный факультет ВГИКа и с тех пор стабильно работает на заказ. Но если как сценариста его можно и не знать (профессия для некичливых людей), то как писатель он заслужил о себе громкие отзывы, в том числе как «превосходный стилист, мудрец и психолог» (см. аннотацию издательства «Время»). Литературные критики и читатели предыдущих произведений не оспорят этого. И вдруг такая стилистическая абстиненция, да еще на самом видном месте! И не говорите никто, что слову «тинейджер» нет адекватного перевода. Андрей Викторович – да чтоб не нашел слов, как роман назвать? Он-то, с его вкусом, с такой привычно-изящной опорой на литературные традиции?

Вспомним: еще в самом первом новомирском рассказе «Штиль» были отмечены бунинские интонации, чеховские детали. А в повести «Поворот реки» автор изощрился «отыграть ассоциации томасманновского романа "Волшебная гора” и при этом чуть ли не наложить его контуры на рассказ Леонида Пантелеева "Честное слово”» (по выражению А. Архангельского). И другие критики, литературоведы, ведущие теле- и радиопрограмм также отмечали насыщенность произведений Дмитриева культурным подтекстом, аллюзиями классики.

Подтекст, аллюзии, эмблемы, ассоциации, аллегории… Крестьянин и – кто? «Крестьянин и медведь», «Крестьянин и змея», «Крестьянин и работник» – басенные названия так и всплывают в памяти, ведя за собой свою символику, свое влияние. Случайно ли? Нет, роман Дмитриева, конечно, не басня. Но главному басенному «рабочему приему» – аллегориям – место в нем есть и еще какое.

Вот два главных героя, обозначенные типологически, но вовсе не являющиеся типами, обобщенными представителями социальных групп. На одном играют блики сходства с хорошо известными персонажами «деревенской» прозы 60–80-х годов прошлого века, на другом – с менее известными и хуже прописанными образами городских старшеклассников того же времени. Ну и пусть играют, ибо главное тут не образы. Главное – дистанция между ними. Как между волком и ягненком, лисой и виноградом, мартышкой и очками. Дистанция огромного размера, впервые замеченная полтора века назад в пору зарождения и немедленного краха «хождения интеллигенции в народ». Пропасть, которая с тех пор неудержимо увеличивалась и росла, и преодолеть которую в реальной жизни – это невозможно себе даже представить. Этого не может быть, потому что не может быть никогда.

Не может, не может, не будет. Пропасть не зарастет, берега не сойдутся, ибо все грустно и неправильно в этом мире, а в России – особенно. Но вдруг все-таки? Хотя бы чисто теоретически, подавив в себе готовый сарказм и циничное предвкушение жалкого результата? А вдруг все-таки городской парень, лишний в кругу сверстников-дебилов, хотя и сам не очень правильный (откосяк от армии – иначе как бы он в деревне оказался), пойдет рядом с «чудиком» (а Панюков по всем меркам «чудик», да еще непьющий – ха!)? Куда пойдет? Ну, например, искать корову. И это будет вполне логично, нормально и, со стороны глядя, убедительно. А потом, после еще нескольких вовсе незначительных событий, парень бросит «косить» и пойдет служить. Нет, ему в армии не медом будет намазано, и с любимой девушкой тоже судьба не склеится. Но все-таки девушка у него была умная, любящая, небезразличная к мыслям и поступкам людей. А еще у Геры, студента-историка, пусть и отчисленного, был (и есть) генералиссимус Суворов, только временно тоже как бы отчисленный. И еще такая вещь, как мыло после покойника – отличное средство при разных физических неприятностях. Мыло надо передать Панюкову, очень человек мучается, у него с ногами проблемы…

А нам пора заканчивать материал, буквально бросив все на полуслове. Потому что в романе тоже открытый финал. Проба по преодолению пропасти состоялась, а как продлится жизнь персонажей, и продлится ли вообще – бог весть. От поисков же одноклеточной морали, вроде «верьте в свой народ», «не уклоняйтесь от службы в армии» и т.п. избавит нас хороший литературный вкус, свойственный автору и понемногу возрождаемый в массовом читателе.