www.irk.ru, Иркутск - о романе Александра Чудакова "Ложится мгла на старые ступени": "Прощальная песня ушедшему веку". Роман Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени» на конкурсе «Русский Букер» была признана лучшей книгой первого десятилетия XXI века. Чудаков был филологом, крупнейшим специалистом по Чехову, великолепным стилистом и большим знатоком в своей области. В своем единственном романе, который в общем-то биографический, он рассказал о своем детстве, своей семье, о множестве людей, окружавших его.

«Какая невероятная, колдовская, завораживающая смесь стилей: ты можешь найти здесь и ностальгическую размеренность мемуаров, и эпичность советской классики, и постмодернистские скачки от эпохи к эпохе, от времени к времени, от одного рассказчика к другому…»

Описание необычных судеб, обычных судеб, необычных жизненных ситуаций коммунистического прошлого. Много интересных фактов того времени, о чем умалчивают школьные учебники по истории. Написано в лучших традициях русской классики, не скучно, не тягомотно, с юмором. Особенно интересно тем, кто застал непростые для России времена.

Мальчик, а потом взрослый мужчина Антон, на воспоминаниях и размышлениях которого построен сюжет книги, получил от жизни самое главное – возможность впитать в себя лучшее человеческое через прекрасную семью и с детства познать через окружение правду эпохи. Его город Чебачинск, на границе Сибири и Казахстана – место ссылки. Место, где можно было встретить «горючую смесь из интеллекта самой высшей пробы, раскулаченных хозяйственников, ярых оппозиционеров, смирившихся, озлобленных, опускающих руки, выживающих…» Собственно, поэтому семья деда, сосланного попа, и оказалась там. Население городка разделяется по волнам ссылки и социально-этническому признаку. Ссыльные Академики, ссыльные Немцы, ссыльные Чеченцы. По-разному люди выживали в этом отрезанном от мира месте с плодородными землями и чистым воздухом. Пожалуй, их объединяло одно: выживание требовало от них силы. 

«За историей городка проглядывается история всей России, а за историей отдельной семьи, которая пыталась восстановить привычный образ жизни в новых условиях – история народа. Именно потому, что такова она, Россия: разрезанная на части огромными расстояниями и плохими дорогами, с жуткими морозами и летней жарой, недружелюбная, запущенная и трудно приспособленная к жизни. Именно таков русский народ: не ждущий от власти ничего хорошего и довольный уже тем, что его не трогают, пытающийся всеми силами приспособиться к этой жизни. И как ни странно, это делает их великими: они работают, а не зарабатывают, борются с этим миром и живут».

«Такого количества интеллигенции на единицу площади Антону потом не доводилось видеть нигде.

– Четвёртая культурная волна в Сибирь и русскую глухомань, – пересчитывал отец, загибая пальцы. – Декабристы, участники польского восстания, социал-демократы и прочие, и последняя, четвёртая – объединительная.

– Прекрасный способ повышения культуры, – иронизировал дед. – Типично наш. А я-то думаю: в чём причина высокого культурного уровня в России?»

Главным у них был Дед. Мудрый, интеллигентный, с критическим сознанием, прекрасный воспитатель, своеобразный гуру: «тот, кого он помнит с тех пор, как помнит себя, у кого он, слушая его рассказы, часами сидел на коленях, кто учил читать, копать, пилить, видеть растение, облако, слышать птицу и слово; любой день детства не вспоминаем без него…»

Дедовские взгляды на жизнь: «Любую гимнастику дед презирал, не видя в ней проку ни для себя, ни для хозяйства; лучше расколоть утром три-четыре чурки, побросать навоз. Отец был с ним солидарен, но подводил научную базу: никакая гимнастика не даёт такой разносторонней нагрузки, как колка дров, – работают все группы мышц. Подначитавшись брошюр, Антон заявил: специалисты считают, что при физическом труде заняты как раз не все мышцы, и после любой работы надо делать ещё гимнастику. Дед и отец дружно смеялись: „Поставить бы этих специалистов на дно траншеи или на верх стога на полдня! Спроси у Василия Илларионовича – он по рудникам двадцать лет жил рядом с рабочими бараками, там всё на людях, – видел он хоть одного шахтёра, делающего упражнения после смены?" Василий Илларионович такого шахтёра не видел…»

Рассуждения о том, что он видел своими глазами и знал точно: «Старший сын старика Кувычки, когда, женившись, отделился, получил три лошади. Вставал затемно и пахал на Серой. Когда она к полудню уставала, впрягал в плуг Вороного, который пасся за межой. Ближе к вечеру приводили Чалого, на коем пахал дотемна. Через два года он уже считался кулаком.

– А с какой стати? Кто такой кулак? – дед поворачивался к Антону, который всегда слушал, широко раскрыв глаза, не перебивая и не задавая вопросов, и дед любил адресоваться к нему. – Кто он такой? Работящий мужик. Крепкий. Недаром – кулак, – дед сжимал пальцы в кулак так, что белели косточки. – Непьющий. И сыновья непьющие. И жён взяли из работящих семей. А бедняк кто? Лентяй. Сам пьёт, отец пил. Бедняк – в кабак, кулак – на полосу, дотемна, до пота, да всей семьёй. Понятно, у него и коровы, и овцы, и не сивка, а полдюжины гладких коней, уже не соха, а плуг, железная борона, веялка, конные грабли. На таких деревня и стояла… А кто был в этих комбедах? Раскулачивал кто? Та же пьянь и голытьба. Придумали превосходно: имуществом раскулаченных распоряжается комбед. Не успеют телеги с ними за околицу выехать, как уже сундуки потрошат, перины тащат, самовары…

Дедова политэкономия была проста: государство грабит, присваивает всё. Неясно ему было только одно: куда оно это девает.

– Раньше владелец крохотной овощной лавки кормился сам, кормил большую семью. А тут все магазины, универмаги, внешняя торговля – принадлежат государству. Огромный оборот! Где, где это всё?»

И о сути трудов «народного академика» Лысенко он тоже знал точно, т. к. после семинарии выучился на агронома. «Дед высказывался о Лысенке, но всегда очень кратко: невежда, шарлатан. Про превращение сосны в ель или граба в лещину я как агроном, да и просто нормальный человек не буду и говорить. Но все другие его идеи, – дед постепенно успокаивался, – это обычное советское очковтирательство, только более наглое. …Старики много спорили, но в одном сходились все: в ненависти к Лысенко. Антон тоже стал его ненавидеть, и все больше. Потом, в Москве, когда он узнал про судьбу Вавилова и всей генетики и когда на выступлении Лысенко в МГУ увидел его безумные глаза и услышал скрипучий голос, ненависть выросла до отвращения, зубовного скрежета…»

И бабушка у Антона была необычная: выпускница института благородных девиц, она до самой старости помнила, во что были одеты Их Величество Государь Император и Государыня Императрица Александра Федоровна на большом зимнем балу в Николаевском зале Зимнего дворца. Но важно не это. Ведь именно она варила, стирала, мыла полы, топила печь, гоняла коров в стадо – истинный выносливый аристократический дух! В голодное время, когда забыли вкус сахара, именно она придумала что делать.

«Надо было налаживать сахарное производство. Засадили солнечную сторону огорода сахарной свеклой. Все лето сушили и строгали, подгоняя заподлицо, доски для пресса; лучше всего были принесенные от Переплеткина болты: ласточкин хвост. Сахар почему-то не делали, а гнали коричневую патоку, но Антону она нравилась даже больше. Потом он не раз хотел сделать такую патоку для дочки, но как-то не собрался. Однако технологию запомнил на всю жизнь – со слов бабки, которая настойчиво делилась всякими рецептами; в ее глазах стояло постоянное удивленье, почему все не работают так, как ее семья, – ведь вполне можно прокормиться в самое голодное время».

«Мир для бабки был в густом тумане, всё сместилось и ушло – память, мысль, чувства. Незатронутым осталось одно: её дворянское воспитание… Но её жизнь от жизни простонародья отличалась мало или была даже тяжелее, в грязи она возилась больше, потому что не просто стирала бельё на одиннадцать человек, а находила в себе силы его ещё отбеливать и крахмалить; после этого оно целый день висело в палисаднике, полощась на ветру или колом застывая на морозе (накрахмаленное бельё на морозе не сушилось – при низкой температуре, объясняла мама-химик, крахмал превращается в сахар и оно становится липким); скатерти, полотенца, простыни, наволочки пахли ветром и яблоневым цветом или снегом и морозным солнцем; белья такой живой свежести Антон не видел потом ни в профессорских домах в Америке, ни в пятизвёздном отеле Баден-Бадена. Полы она мыла не раз в неделю, а через день; в своей комнате не давала красить…»

В романе целая коллекция интереснейших персонажей. «На минутку заглянул еще один гость, майор в отставке, на фронте – сотрудник политотдела дивизии и переводчик, комиссованный по ранению еще в сорок третьем году. Окруженный Берлин, полагал майор, штурмовать не следовало. Отец спорил, говорил что-то про политику и безоговорочную капитуляцию.

– Без боя бы капитулировали, и безоговорочно. Политика политикой, а полмиллиона жизней не вернешь.

За одно сведение Антон обиделся. Он обожал Покрышкина и Кожедуба, складывал вместе число сбитых ими самолетов. Оказалось, что какой-то немецкий ас один сбил вдвое больше, чем оба трижды героя вместе!» Каждый герой оригинален и неповторим.

Я разделяю мнение читателя, который говорит: «Для меня книга „Ложится мгла на старые ступени" стала в первую очередь книгой о Людях Мыслящих. О людях, которые не дают никому запудрить себе мозги, не стремятся ползти на брюхе за кем бы то ни было, не верят всему, что спускают „сверху". О людях, которых никакой страх не согнёт и не заставит поступиться нравственными принципами. О людях, которые умеют думать самостоятельно и учат этому своих детей». Читайте долго, неторопливо, внимательно. Читайте, и вы узнаете своих родных, знакомых и себя.