16 февраля 2013 года ушел из жизни Григорий Померанц. О нем в "Новой газете" рассказывает Зинаида Миркина.
Два года, как нет с нами Григория Соломоновича. Одна моя корреспондентка написала открытое письмо ему, ушедшему. И там есть такие слова: «Наверное, Вы счастливый человек, что ушли из этого бренного мира до того, как здесь началось светопреставление». Да, наверное, счастье не увидеть всего того, что  делается сейчас. И все-таки хочу сказать, что он всегда видел себя в центре самых тяжелых событий. Более того, находил там свое место. Вот слова из его записной книжки 70-х годов: «Меня всю жизнь влекли к себе неразрешимые вопросы, безнадежные ситуации. Не из чувства долга, а просто так. Может быть потому, что такие ситуации обнажают основное в бытии и помогают видеть в изломах будничного — вечное».

Он писал это в очень трудное время. Многие находили тогда выход только в эмиграции. Он этого никогда не хотел. Чувствовал себя глубоко связанным с этой землей, со своей больной страной и говорил, что врач нужен не здоровому, а больному.

 
О свободе

Тогда же он писал: «Нет неплодотворных времен. Есть неплодотворные люди. Распад Римской империи был очень плодотворным для Августина. Возможность открытого политического действия во Франции дала философии гораздо меньше, чем спертый воздух Германии около 1800 года».

И дальше есть такие слова: «Свобода, потерявшая связь с глубиной, вырвавшаяся на поверхность, становится разрушительной люциферической силой. А на последней глубине нет отдельных святынь, есть только одна любовь, в которой и свобода, и ответственность, и мудрость — сами себе полагающие границы».

Вот о свободе, как он ее понимал, мне и хочется поговорить сейчас. В 90-е годы С. Аверинцев как-то сказал: «Свободу дали всем. Нам дали свободу говорить, что хочешь; ворам — воровать; убийцам — убивать».

Очень скоро страна, получившая такую свободу, оказалась в глубочайшем кризисе. И ее (наш) свободолюбивый лидер, предлагавший во время избирательной кампании всем республикам России брать суверенитета сколько могут, ввел войска в пожелавшую суверенитета Чечню, а потом передал правление Россией человеку, считающему самой большой геополитической трагедией XX века распад СССР и пытающемуся всеми силами вернуть невозвратимое. Страна снова стала авторитарным государством, и у нас снова и снова появляются борцы за свободу.

Так вот, за какую свободу мы боремся? Свободу чего?

Еще в те же 70-е годы или в конце 60-х появился (пока в самиздате) роман Солженицына «В круге первом». Один из героев этого романа, школьник Олег Рождественский, отстаивал свободу всякого слова, в том числе антисемитской дразнилки «Жид пархатый: говном напхатый». Когда еврейский мальчик побил обидчика, свободолюбивый Олег заступился за ДРАЗНИВШЕГО. «Говорить все можно», — сказал он.

Сейчас, в ХХI веке, произошла страшная трагедия: убили людей, рисовавших и опубликовавших в журнале карикатуру на Мохаммеда. Весь мир глубоко возмущен этими убийствами. Но в еще большем негодовании весь цивилизованный мир был от того, что убийцы посягнули на одну из главных европейских ценностей: свободу слова.  Разумеется, и Григорий Померанц был бы в ужасе от разгула насилия, но  в то же время он не стал бы защищать свободу, которая оскорбляет чьи бы то ни было религиозные чувства.

 
Задыхающаяся душа                    

Долгое время европейские ценности нам, живущим за железным занавесом, в абсолютно бесправном государстве, казались подлинным добром и спасением. Стремление обрести эти ценности, поворот всех чаяний на Запад были чем-то похожим на голубую мечту чеховских трех сестер: «В Москву! В Москву!» Только бы быть открытым Западу, только бы сломать железный занавес. За ним — рай.

Но вот занавес раздвинулся, может, даже разломался с приходом Горбачева. Европейская система ценностей приблизилась к нам, КАК экономическая система, так и культурная, но не произошло того, о чем мы мечтали. Знаю, что во многом виноваты мы сами. Уважение к закону, к правам человека, как и разумную экономику, мы перенять не сумели. Но вот культурные ориентиры Запада мы стали перенимать безоглядно. И от этого наша духовная жизнь стала мельче, приземленнее, бескрылее. Вместо «Пролетарии всех стран соединяйтесь», вместо высмеянного мертвого лозунга «Слава КПСС!» появились разудалые афиши, смысл которых на все лады один: обогащайтесь! Успех — вот главная ценность жизни.

Система европейских духовных ценностей в XXI веке сильно изменилась, и это давно вызывало у нас с Григорием Соломоновичем большую грусть и сильно расходилось с тем, что представлялось главными ценностями нам. Фильмы, которые получали «Оскара», порой вызывали у нас глубокое недоумение, и мы просто не могли их досмотреть.

Свободы становилось как будто все больше и больше, а дышать становилось все труднее и труднее. Душе не хватало Духа. Она задыхалась.

Современное искусство, отказываясь от пути вглубь, все больше и больше открывает поверхность, обнажая последние прикровенные уголки, и все смелее и смелее срывает одежды с самого священного. Кощунство стало формой и нормой свободы. А Григорий Соломонович очень не любил кощунства. Вот что он пишет в записных книжках: «Я показывал гостям, как горит костер, и внезапно испытал чувство кощунства, как если бы приглашал любоваться изяществом линий иконы. Костер для меня — икона. Образ внутреннего пламени. Так я, ты, он должны вспыхнуть…»

Внутреннее горение. Отказ от комфорта материального и духовного, мучительный поиск ответов на неразрешимые вопросы… Где все это в современном мире? Наше собственное «я» закрывает от нас высшее начало. Ведь мы должны быть свободными во всех своих проявлениях. Долой стеснительность! Почему бы не показать половой акт на сцене?

И, кажется, никому не придет в голову такой очевидный ответ: «Да потому что это священная тайна, и показывать ее, обнажать сокровенное — великое кощунство».

 
Чувство своей незавершенности

Итак, нам нужна свобода слова. Но какого? Свобода бранного слова или того Слова, с которого начинается Евангелие от Иоанна? Свобода слова, разрушающего душу, или созидающего жизнь? Мне часто кажется, что, борясь с пеной у рта за европейские ценности, мы просто забыли, да и не принимаем всерьез Слово, которое созидает жизнь.

А Григорий Соломонович служил именно этому Слову. Не принадлежа ни к одной конфессии, не привязывая себя прочно ни к одной традиции, он был поистине религиозен. Более того, он был праведником, как и его любимый друг Петр Григорьевич Григоренко. Как-то Григоренко признался, что именно книги Григория Соломоновича (еще до личного знакомства) повернули его к религии.

Померанц хорошо понимал, что мы, люди, отнюдь не венец творения, не вершина создания, а только, может быть, едва начавшийся путь к этой вершине. «Закончился ли процесс сапиентизации? — спрашивает он. — Может быть, следующий шаг — обо́жение, просветление, преображение? И то, что донесли до нас христианская и буддийская традиции — это первые крики Нового Адама?»

Чувство своей незавершенности, задача роста, задача замолкания перед Высшим, дыхание которого доносится до нас, — вот что было главным в его мирочувствии. Поэтому самым важным во всех делах он считал паузу, называя ее паузой созерцания. Когда Моцарта спросили, что он считает главным в своей музыке, он ответил: пауза. Пауза — это молитвенное чувство, замолкание, прислушивание к Высшему, боязнь заглушить Его собой.

Этой боязни не ведает современный мир. Даже самый цивилизованный. Вот почему великие религиозные вопросы, поднятые русской литературой XIX и отчасти XX веков, сперва захватившие и заразившие Европу и Америку, постепенно отодвинулись и вовсе заглохли. Духовной жажды становится все меньше и меньше. Ведь кажется, что современный человек и так имеет все, чего хочет.

Ну а если случаются какие-то ужасные бедствия, то пусть отвечает за них этот непонятный Бог, который не дает нам спокойно наслаждаться и развлекаться. Не я, не мы создали этот мир, а Он. Пусть и отвечает перед нами.

Ну какое нам дело до того, что Бог в разговоре с Иовом не отвечает человеку, а спрашивает с него? «Почему ты, Иов, не вырос в полную меру и не разделил со Мной ответственность за этот мир? Почему ты не стал сотворцом этой красоты, ты, созданный по образу и подобию Моему?»

Вот если ты чувствуешь себя недоразвитком и ощущаешь в себе еще неведомые возможности духовного роста, ты будешь спрашивать с себя, а не с Бога: смотреть внутрь, а не вовне, то есть постигать царство, которое внутри нас.

Так именно чувствовал Григорий Соломонович. Он чувствовал, что наши внутренние возможности огромны, если мы не прекращаем любить. А прекратить любить он не мог, был не в силах.

Григорий Померанц. Фото: Анна Артемьева / «Новая газета»

 
Ответ не на поверхности

Вот еще цитата из его записной книжки: «Ночью у меня было видение: множество, может быть тысяча рыжих тигриных морд, обступивших меня со всех сторон. И это был лик дьявола. А Бог — это тишина. Дьявол одерживает победы. А Бог не побеждает. Он терпит поражение. Его распинают, но от поражений Он становится (как Мышкин от пощечины Гани) еще тише, еще вездесущнее и еще мощней».

Что это значит? Как это возможно? В той же записной книжке Григорий Соломонович писал: «Каждый коан — загадка, заданная внешнему человеку, и все они об одном, о тайне внутреннего, как может царствие Божие — и сам Бог — оказаться внутри нас?»

Коан — буддийский способ ввести человека в ситуацию логического абсурда, в тот самый неразрешимый вопрос, решить который может только человек с изменившимся сознанием, ищущий ответа не на поверхности, а в еще не открытой глубине, ключ к которой он должен сейчас найти. Поиск этого ключа — тяжелый духовный труд, но в то же время истинное творчество, к которому люди не всегда готовы. Легче делать все, что угодно, совершать любые подвиги во внешнем пространстве. Лишь бы не погружаться внутрь. И поэтому свобода, провозглашенная главной ценностью нашего времени, является не истинной свободой, а своеволием.

Чувство Целого, о котором говорят мистики внутри всех религий и все величайшие пророки и мыслители человечества, — это то, что держит наш мир, оставляет его живым. Но все ценности нашего века меньше всего ориентируются на Целое. Глобализация есть объединение на поверхности, ничего общего не имеющая с тем чувством Целого, которое является действительным единством живого мира, как кровь, текущая по всем сосудам и капиллярам, объединяет весь организм.

Настоящая свобода может быть только свободой Целого, а не какой-либо части. Ни рука, ни глаз, ни сердце не могут быть свободными от всего организма. Религиозное чувство есть чувство Целого, в котором каждая клетка, каждый атом связаны со всеми другими, и навредить одному — значит навредить Целому. Обижая другого человека, ты обижаешь Бога, ты перестаешь чувствовать Бога.

Истинная свобода слова — это прежде всего поиск того Слова, которое является священным для всех, поиск общей святыни. Это отнюдь не право объявлять неприкосновенным то, чего хочет моя левая нога. Такая свобода ведет к объединению одних против других и непременно отнимает свободу у кого-то, а по большому счету и у тебя самого.

 Некоторые атеисты аргументируют свой атеизм протестом против слова «раб божий».. Они — за свободу, против рабства. Но…

…Я — Божий раб и нет раба покорней.

А вы свободны и гордитесь вы

Свободой веток от ствола и корня,

Свободой плеч от тяжкой головы.

 
Задача на всю жизнь

Многие жалели, что нельзя услышать сегодня мнение Григория Соломоновича о нынешнем безумном конфликте России с Украиной. Не хочу сейчас обращаться к этому слишком болезненному вопросу, но приведу одно высказывание Померанца 70-х годов по поводу кровавого инцидента в израильском аэропорту: «Пока мир безумен, не может быть покоя на Ближнем Востоке. И пока мир безумен, надо лечить мир в целом».

Состояние сегодняшнего мира очень напоминает время конца Римской империи. Мир остался живым тогда только благодаря живому Духу, повеявшему из Римской провинции Иудеи. Дух Нового Завета дал смысл обессмысленному миру. Такая же задача стоит перед нами и сейчас. Вот почему Григорий Соломонович говорил, что XXI век будет веком Святого Духа. Кроме Святого Духа, нам надеяться не на что. Осознание этого — насущнейшая задача нашего мира, стоящего на краю гибели.

Один наш друг, глубоко понимающий, как мир болен, сказал, что Запад болен духовным СПИДом, а Россия с Украиной — маниакально–депрессивным психозом. Прибавлю от себя о буйном помешательстве приверженцев исламского государства и приведу один коан Григория Соломоновича, написанный в 1966 году:

«Группа людей попала в одну клетку со стадом обезьян. Клетка заперта. Ключи в руках обезьян. Ключи заколдованы. Тот, кто их схватит, сам становится обезьяной. Как выйти из клетки?

Тут общего ответа нет. Надо решать эту задачу каждый день, каждый час, всю жизнь».

Вот такой коан был написан в глухое советское время. Уже после того, как Григорий Соломонович собрал мальчиков, пробуя вести подпольный кружок для борьбы с советской властью. Очень скоро он убедился, что это невозможно. Это не путь. Когда один из участников пожаловался ему, что задыхается от невозможности найти нужную современную литературу и именно это склонило его к борьбе, Григорий Соломонович посоветовал ему читать нужную литературу по-английски. «Но ведь английский язык так труден!» — был ответ. Очевидно, совершить революцию  ему казалось легче.

Когда состоялась первая встреча Померанца с Григоренко, он отговорил Петра Григорьевича от организации подпольного общества. Петр Григорьевич огорчился. Однако потом он написал книгу под названием «В подполье можно встретить только крыс». Для них обоих это отнюдь не означало отказа от всякой борьбы. Оставаться самим собой при всех условиях, под страхом любых наказаний, было их девизом. И каждый по-своему его выполнял.

 
Единственный выход

Вернусь сейчас к коану с клеткой, в которой были заперты люди вместе с обезьянами. Есть ли выход из нее? Мне кажется, выход есть… очень трудный. И — единственный.

Совместная жизнь людей с обезьянами ставит историю перед выбором: человек ли превратится в обезьяну — или обезьяна в человека? Если нам суждено осуществить образ и подобие Божие, то есть превратиться из обезьяноподобных существ в истинного человека, то можно рассматривать нашу совместную жизнь с обезьянами как Божью задачу и испытание. Людей в полном смысле этого слова было не так много на протяжении человеческой истории. Христос называл себя Сыном Человеческим, очень высоко подняв это звание, и хотел, чтобы ученики Его были подобны Ему, как Он подобен Отцу.

Но Он не пытался вырвать ключи из рук обезьян. Он говорил: «Кесарю — кесарево, Богу — Божье». И когда обезьяноподобные люди не поверили богоподобному, Он принял страшную казнь, но ключей из рук обезьян не вырывал. «Не о небесном думаешь, а о земном», — сказал Он Петру, хотевшему избавить Учителя от казни. Цель жизни Христа, Его миссия была в преображении людей. Не о спасении своей жизни думал Он, не об улучшении жизни его сограждан (об этом, возможно, думал Варавва), а о преображении хотя бы горстки людей. Чтобы осталось зерно, закваска для будущего.

Но истинное духовное творчество никогда не ориентируется на успех. Я хотела бы вспомнить слова религиозного мыслителя Халиля Джебрана о Христе: «Будучи побежденным, Он знал, что Он победитель». Осуществилась победа Духа, несмотря на поражение тела, и это было главным.

Замысел Божий — превращение обезьян в человека, в богоподобное существо. Победитель тот, кто осуществляет этот замысел. Что бы ни происходило в физическом мире, Он идет по таинственному и верному пути, ни в чем не изменяя Богу, и это незримая, но великая победа.

Обезьяны, не желающие преображения, в конце концов погубят мир. Наше обезьяноподобное общество уже подвело мир к экологической катастрофе. Чтобы мир был спасен, надо стать Сынами Человеческими, детьми Божьими.

Поэтому не надо рваться из клетки. Ибо — некуда. Она у нас общая. Общая Земля. И мы или сбережем ее — или нет. Но надо жить вместе, участвуя в процессе очеловечивания, приближая следующий шаг: обо́жение, просветление, преображение.

Это было убеждение, вера Григория Соломоновича. Наша общая вера