Елена Сафронова,  "Дружба народов", № 9, 2015: Какой пугающей может быть поэзия! — думаешь иногда, читая стихи Галины Нерпиной 

Галина Нерпина. Свет и тьма: Новая книга стихов — М.: Время, 2014.

Нерпина «ошарашивает» с первой же страницы своей новой книги читателя, даже «предупрежденного» заглавными словами — «Свет и тьма» — о том, что в этой книге не все будет солнечно и весело. Открывающее книгу стихотворение называется «Пчела». Ожидаемый ассоциативный ряд: лето, цветущая полянка, царство насекомых, добродушное гудение пчел — земной рай... Такое развитие «заявки» выбрали бы девяносто поэтов из сотни. Или даже девяносто девять.

Галина Нерпина — тот единственный поэт, что сделал сноску к заголовку стихотворения:

«Зараженные ульи сжигают. Но некоторые пчелы возвращаются в свой больной дом и погибают вместе с ним».

Жестокая правда о существовании «пчел-камикадзе» трансформируется в не менее жестокое стихотворение:

Вобрав весь свет и тень добра и зла,

взлетает безутешная пчела,

из вечных странствий возвращаясь в улей…

Густым янтарным смыслом налита,

грабительница летнего куста

летит жужжащей, полной яда пулей.

Затем, что жизнь обозначает страсть, — 

ей нужно долететь или пропасть.

Увидеть опечатанный и жуткий,

свой разорённый, свой сожжённый дом…

попасть туда — и умереть потом,

застыть во времени, в прозрачном промежутке.

И неожиданный эпитет в адрес пчелы — «грабительница», и сочетание «надрывных» прилагательных, и картинка осознанного самоубийства насекомого, которое люди не привыкли воспринимать иначе чем «козявкой», — все эти детали напрочь исключают из стихотворения идилличность, сентиментальность, слащавость. При этом оно остается лиричным и образно насыщенным.

Но Галине Нерпиной мало одного стихотворения, ставящего «соотношение» человека и букашки с ног на голову. Во-первых, насекомыми буквально полны ее стихи, как летний сад:

Весь в бабочках, мигающий пейзаж

Так радостен, как будто перед взлётом.

Так много солнца в доме этим летом –

Что дом уже как будто и не наш…

…Кто б не хотел смотреть, как ночью

сквозь небо в дырочках волшебных

за ним следит звезда живая,

дрожа, как сердце у пчелы?

Ты хочешь крикнуть бреду: «Уходи!» — 

но вдруг плывешь туда, 

где всё иначе,

где набухает, жалит звук один,

как летняя оса на старой даче…

Насекомые для поэтического мира Галины Нерпиной служат «маркерами» тончайших изменений пейзажа, настроения, в конечном итоге — бытия. Из таких «мелочей» складывается поэтическое пространство, пребывание в котором ответственно и даже опасно.

Через несколько страниц в книге читаем:

Кончил жук самосожженьем,

В жадном затрещал костре.

Стал игрой воображенья,

Чёрной точкой в янтаре.

Кто летает против правил — 

Выбирает верный путь.

Ничего нельзя исправить,

Никого нельзя вернуть.

Дыма вьющаяся тропка.

И огня живая медь.

Всё душе его неробкой

Вмиг дано запечатлеть.

Двое «инсектов», свершающих самосожжение — это уже не совпадение. Скорее всего, для Галины Нерпиной огненный суицид — одна из наиболее доходчивых метафор поэзии. Сами догадайтесь, кого в контексте этой метафоры обозначают жуки и пчелы… В свое время Виктор Пелевин назвал злую сатиру на человеческое общежитие «Жизнь насекомых». Галина Нерпина не столь конкретна, не столь и ядовита. Насекомые для нее, скорее, обозначение тех душевных качеств и дарований, какими не всякий «прямоходящий» может похвастаться. Особенно если они «летают против правил» или гибнут за свои идеалы.

Люди, похожие на людей, которыми также «населен» стихотворный мир Галины Нерпиной, — в большинстве своем не обыкновенные «пассажиры метро» или «соседи по подъезду». Нерпиной интересны персонажи необыкновенные — «другие», как обращается она к покойному поэту Денису Новикову:

Ты другой, равнодушный к себе самому,

разорвавший с судьбой договор бумажный,

из зеркал уходящий по одному…

Но и среди живых много «других», и с ними Галина Нерпина ведет нескончаемый стихотворный диалог: с поэтами Дмитрием Веденяпиным, Татьяной Кузовлевой, Александром Тимофеевским, Еленой Исаевой, обращаясь к ним с откровением:

Все прощены. Пускай не там, но здесь.

Чего бы жизнь ещё ни причинила.

Мы видим свет, а он, конечно, есть,

Когда к утру сгущаются чернила.

Увидеть свет в чернилах так же непросто, как разумную волю к самоубийству в поведении жука, но Галине Нерпиной это не только под силу — она иначе не может. Отсюда, из ее способности видеть «против правил», жутковатое, как страшная сказка, стихотворение «Побег» с центральным героем сродни альтисту Данилову:

Он видит маленького сына,

Который к вечеру затих,

Во сне, как доброго дельфина,

Свою подушку обхватив.

Он мерит комнату шагами,

Не зная, как себе помочь.

Он понимает — что покамест

Нельзя уйти из дома прочь.

....................................................

Никто не знает, что он может

Иные двери отпирать.

Так год проходит и уходит,

За ним другой, потом ещё…

И месяц вымытый восходит

Светить ему через плечо.

От умения поэтессы заглядывать «за грани» — как реального мира, так и привычных раскладов стихосложения (в которых бабочки олицетворяют безмятежность, а пчелки — изобилие) — и рождается у читателя понимание: оказывается, поэзия, при всей своей красоте — дело страшное! Точь-в-точь — самосожжение. Поэт прибегает к этому последнему средству, чтобы пробудить, лишить покоя окружающих. Ибо покой — это сон разума, а сон разума рождает чудовищ.