просмотров: 1 707 | Версия для печати | Комментариев: 0 |
05.04.2016, 16:53:
О Юнне Мориц в книге Ольги Кучкиной «Тайное окно»
«Оле – с нежностью и верой в силу слабых и слабость сильных. Обнимаю. Юнна Мориц. Окт. 1995».
«Избранное». Издательство «Советский писатель». Москва. 1982.
«Избранное». Издательство «Советский писатель». Москва. 1982.
«Оле, красотке, умнице, поэтке, прозайке – от подельника, с большим приветом и призвездью. Юнна Мориц. 17 сент. 1995».
«В логове голоса». Издательство «Московский рабочий». Москва. 1990.
«Оле, Валере – с нежностью поэтски, люблево. Юнна Мориц. 1 августа 2006».
«Не бывает напрасным прекрасное». ЭКСМО. Москва. 2006.
«Оле, для которой у меня нет слов, а только шелест листвы небес. Твоя поэтка. Юнна Мориц. 13/III – 2010».
«Крыша ехала домой». Издательство «Время». Москва. 2010.
«Оле, Валере – Валеролям – быть и сметь!
Автограф – тайное окно,
Где свет горит, когда темно!..
С поэтской любовью – Юнна Мориц. 8.VI.2014. Планета Земля».
«Сквозеро». Издательство «Время». Москва. 2014.
Я обладатель бесценных сокровищ.
Книги Юнны с автографами украшают мои книжные полки. Одна стена моей квартиры увешена рисунками Юнны. Электронный архив хранит десятки писем Юнны. Если у меня плохое настроение, а я хочу, чтобы было хорошее, мне довольно открыть ее книжку – стихи, рисунки, автографы воздействуют на меня так, как велел Пушкин, устами Сальери, правда: откупорить шампанского бутылку – и пожалуйста вам.
Берем самую толстую: По закону – привет почтальону. Это книжка с шелковым шнурком для закладки страниц, который называется ляссе. Давно не видела таких книжек. А таких рисунков в книжках – никогда. У Юнны дома видела: она нарисовала сотни и продолжает рисовать, некоторыми вот поделилась с моей стеной. Юнна говорит, что это не рисунки, а такие стихи. Цветные и черно-белые. Я не знаю, как их описать. Я могу описать только чувство, когда слежу за линией в одно касание, разглядываю фейскую мелочь штрихов (фейская – изобретенная Юнной, этим чудотворцем языка, форма от словечка фея или фей), смакую сочетания цветов, угадываю таинственное содержание таинственных форм. Лицо фас, лицо в профиль, платье с окошками, напоминающее дом, птица, рыба, яблоко, двое в одном – и какая-нибудь выведенная школьным почерком Юнны запись Конец связи – все рождает чувство праздника.
Детский человек в Юнне обращается к детским людям в нас, детское проникает во взрослое, взрослое проникает в детское, неразрывная связь действует вдохновляюще. Книга Крыша ехала домой, например, имеет точный адрес: Стихи-хи-хи для детей от 5 до 500 лет.
Мориц берет из воздуха слова и словосочетания, они кувыркаются, как циркачи на батуте, играют звуками, прирастают смыслами. Мориц – свободный человек. Мориц ничего не боится. Мориц слушает стихию, будучи сама стихией.
Мориц волнуется – раз,
Мориц волнуется – два.
Компас, по которому осуществляется ее внутренний курс в море языка и культуры:
…быть недовольным собою
и только собою,
не мерой вещей, не судьбою,
не другом, не даже врагом.
И одновременно:
любить себя круглые сутки.
Это трудное соединение, но Мориц знает объем вещей и их суть. Потому дерзка, весела, сурова, полетна, змейски мудра и по-ребячьи открыта.
Идя со временем не в ногу и не в шею, по ее же слову, она выбирает свое время и свое место, и это место:
Не больше быть, чем точка,
точка, запятая
в портрете рожицы,
листающей тетрадь.
Метафора Мориц – метаформа. Ее нежность упрятана в твердость. Все качества обеспечены любовью – к слову, к человеку, к поэтскому существованию. В стихотворении Барабанщик Мориц позволяет себе написать портрет поэта Б. (про Б. – моя догадка, у нее он не назван) из позиции не сверху и не снизу – вровень, зная свое право.
Ты – заморский рыжий
барабанщик
с виноградной зеленью
в глазу…
В первых же мазках – любовь. И – братский разговор, без лести, но с доблестью.
Мало есть на свете поэтов, у которых каждое поэтическое сообщение столь сущностно.
От обманов и самообманов удачливых шоуменов, что от политики, что от литературы, Мориц защищает высокая позиция отдельности.
У наглости – большая
энергетика
насилья наглого и наглого
бессилья,
на их концерт не надо
мне билетика,
и счастлив тот, кого туда
не пригласили.
Мориц волнуется – раз, Мориц волнуется – два, не от мыслей о разряде будущих похорон, ей на это плевать.
Не вижу, не слышу, не знаю,
Не ем их победы бульон.
Она волнуется от того же, от чего волнуется вышеупомянутое море. Морская почта – важная игра. Бутылка, брошенная в море, – любимый образ. По закону – привет почтальону. Так говорили в ее детстве. Она и есть почтальонка, посылающая весть из вчера и сегодня в завтра всем, кто хочет слышать и слышит. Она – воин. Она сражается за себя и за нас. Она расширяет наше сознание и наши возможности. Это может сделать только очень сильный человек, полностью воплощенный. Чистая лирика сопротивления – это Мориц.
<…>
Особенно любимое мною ее письмо:
«Оптическая Мусечка!
Ночью прочла твоего Ангела... вещь очень емкая, древняя, доисторическая, с хвощами и папоротниками, с динозаврами, чьи ножки не выдержали, с убийственно-мощными метеоритами и болидами. Вещь настолько же несовременная и современная, как наскальная графика и всякий вещий сон – как раз про то, что времена выбирают, и что выбор неисчислим, и что все варианты в любом выборе содержатся – как пейзаж в глазу…»
Мой маленький роман Вот ангел пролетел совсем не про то, ничуть не про то, все – мгновенная фантазия Юнны, но как драгоценна струна, что задета таким чтением в таком читателе!
И тут же она вообразила себе издание:
«Эту вещь надо (одну!) быстро издать отдельной книгой с множеством иллюстраций (тоже такая проза!) в стиле смешанной техники – графика, фотонегатив, живые объекты (как я изобрела для Ванечки). Это должны быть как бы затканные в ткань прозы рисунки наскального типа…
Шрифт должен быть крупный, страница с рамочкой – косить под издание Академия (любовный роман)…
Эту вещь не надо и даже нельзя топить в большой книге, а ее – вот именно что! – надо быстро превратить в отдельное, качественное, европейски современное издание, то есть в издание сугубо российски провинциальное, типа Шагал, Малевич и шайка подобных европцев. И надо не пожалеть на это ни безумных фантазий, ни сил, ни времени, прочесав свою личную память на все высокое. По иллюстрациям и Комментариям это должно сойтись в подробный товарный и тварный мир, в Энциклопедию низа и верха, дна и выси, которые все время меняются по воле Господа…»
Чистое счастье – прикоснуться к этому взрыву эмоций. Чистое счастье – знать, что в исходной точке лежал твой бедный текст.
Но и я доставила ей удовольствие, сообщив про бедные рисунки 16-летней Даши, сопроводившие в качестве иллюстраций другую мою книгу. Последовал мгновенный отклик:
«Как мы с тобой раньше не догадались! Бедные рисунки – это замечательно, это именно то, что надо!»
* * *
Мы не на все смотрели и смотрим одинаково. Были и есть вещи, и серьезные, которые вызывают у нас разную реакцию. Обеим хватает такта не ввергаться в бессмысленные споры, что могли бы только развести нас. В этом не было бы радости, а была бы одна сплошная печаль. Слава богу, ничего подобного до сих пор не произошло.
Слава богу, продолжается то фейское, что составляет гений Мориц.
Сила тайная, магия властная
Звездный зов с берегов,
с облаков, –
Не бывает напрасным
прекрасное! –
Ныне, присно, во веки веков…
Мориц – мастеровой, выполняющий назначенный ей Урок.
Ура – Мастеру.
Книги Юнны с автографами украшают мои книжные полки. Одна стена моей квартиры увешена рисунками Юнны. Электронный архив хранит десятки писем Юнны. Если у меня плохое настроение, а я хочу, чтобы было хорошее, мне довольно открыть ее книжку – стихи, рисунки, автографы воздействуют на меня так, как велел Пушкин, устами Сальери, правда: откупорить шампанского бутылку – и пожалуйста вам.
Берем самую толстую: По закону – привет почтальону. Это книжка с шелковым шнурком для закладки страниц, который называется ляссе. Давно не видела таких книжек. А таких рисунков в книжках – никогда. У Юнны дома видела: она нарисовала сотни и продолжает рисовать, некоторыми вот поделилась с моей стеной. Юнна говорит, что это не рисунки, а такие стихи. Цветные и черно-белые. Я не знаю, как их описать. Я могу описать только чувство, когда слежу за линией в одно касание, разглядываю фейскую мелочь штрихов (фейская – изобретенная Юнной, этим чудотворцем языка, форма от словечка фея или фей), смакую сочетания цветов, угадываю таинственное содержание таинственных форм. Лицо фас, лицо в профиль, платье с окошками, напоминающее дом, птица, рыба, яблоко, двое в одном – и какая-нибудь выведенная школьным почерком Юнны запись Конец связи – все рождает чувство праздника.
Детский человек в Юнне обращается к детским людям в нас, детское проникает во взрослое, взрослое проникает в детское, неразрывная связь действует вдохновляюще. Книга Крыша ехала домой, например, имеет точный адрес: Стихи-хи-хи для детей от 5 до 500 лет.
Мориц берет из воздуха слова и словосочетания, они кувыркаются, как циркачи на батуте, играют звуками, прирастают смыслами. Мориц – свободный человек. Мориц ничего не боится. Мориц слушает стихию, будучи сама стихией.
Мориц волнуется – раз,
Мориц волнуется – два.
Компас, по которому осуществляется ее внутренний курс в море языка и культуры:
…быть недовольным собою
и только собою,
не мерой вещей, не судьбою,
не другом, не даже врагом.
И одновременно:
любить себя круглые сутки.
Это трудное соединение, но Мориц знает объем вещей и их суть. Потому дерзка, весела, сурова, полетна, змейски мудра и по-ребячьи открыта.
Идя со временем не в ногу и не в шею, по ее же слову, она выбирает свое время и свое место, и это место:
Не больше быть, чем точка,
точка, запятая
в портрете рожицы,
листающей тетрадь.
Метафора Мориц – метаформа. Ее нежность упрятана в твердость. Все качества обеспечены любовью – к слову, к человеку, к поэтскому существованию. В стихотворении Барабанщик Мориц позволяет себе написать портрет поэта Б. (про Б. – моя догадка, у нее он не назван) из позиции не сверху и не снизу – вровень, зная свое право.
Ты – заморский рыжий
барабанщик
с виноградной зеленью
в глазу…
В первых же мазках – любовь. И – братский разговор, без лести, но с доблестью.
Мало есть на свете поэтов, у которых каждое поэтическое сообщение столь сущностно.
От обманов и самообманов удачливых шоуменов, что от политики, что от литературы, Мориц защищает высокая позиция отдельности.
У наглости – большая
энергетика
насилья наглого и наглого
бессилья,
на их концерт не надо
мне билетика,
и счастлив тот, кого туда
не пригласили.
Мориц волнуется – раз, Мориц волнуется – два, не от мыслей о разряде будущих похорон, ей на это плевать.
Не вижу, не слышу, не знаю,
Не ем их победы бульон.
Она волнуется от того же, от чего волнуется вышеупомянутое море. Морская почта – важная игра. Бутылка, брошенная в море, – любимый образ. По закону – привет почтальону. Так говорили в ее детстве. Она и есть почтальонка, посылающая весть из вчера и сегодня в завтра всем, кто хочет слышать и слышит. Она – воин. Она сражается за себя и за нас. Она расширяет наше сознание и наши возможности. Это может сделать только очень сильный человек, полностью воплощенный. Чистая лирика сопротивления – это Мориц.
<…>
Особенно любимое мною ее письмо:
«Оптическая Мусечка!
Ночью прочла твоего Ангела... вещь очень емкая, древняя, доисторическая, с хвощами и папоротниками, с динозаврами, чьи ножки не выдержали, с убийственно-мощными метеоритами и болидами. Вещь настолько же несовременная и современная, как наскальная графика и всякий вещий сон – как раз про то, что времена выбирают, и что выбор неисчислим, и что все варианты в любом выборе содержатся – как пейзаж в глазу…»
Мой маленький роман Вот ангел пролетел совсем не про то, ничуть не про то, все – мгновенная фантазия Юнны, но как драгоценна струна, что задета таким чтением в таком читателе!
И тут же она вообразила себе издание:
«Эту вещь надо (одну!) быстро издать отдельной книгой с множеством иллюстраций (тоже такая проза!) в стиле смешанной техники – графика, фотонегатив, живые объекты (как я изобрела для Ванечки). Это должны быть как бы затканные в ткань прозы рисунки наскального типа…
Шрифт должен быть крупный, страница с рамочкой – косить под издание Академия (любовный роман)…
Эту вещь не надо и даже нельзя топить в большой книге, а ее – вот именно что! – надо быстро превратить в отдельное, качественное, европейски современное издание, то есть в издание сугубо российски провинциальное, типа Шагал, Малевич и шайка подобных европцев. И надо не пожалеть на это ни безумных фантазий, ни сил, ни времени, прочесав свою личную память на все высокое. По иллюстрациям и Комментариям это должно сойтись в подробный товарный и тварный мир, в Энциклопедию низа и верха, дна и выси, которые все время меняются по воле Господа…»
Чистое счастье – прикоснуться к этому взрыву эмоций. Чистое счастье – знать, что в исходной точке лежал твой бедный текст.
Но и я доставила ей удовольствие, сообщив про бедные рисунки 16-летней Даши, сопроводившие в качестве иллюстраций другую мою книгу. Последовал мгновенный отклик:
«Как мы с тобой раньше не догадались! Бедные рисунки – это замечательно, это именно то, что надо!»
* * *
Мы не на все смотрели и смотрим одинаково. Были и есть вещи, и серьезные, которые вызывают у нас разную реакцию. Обеим хватает такта не ввергаться в бессмысленные споры, что могли бы только развести нас. В этом не было бы радости, а была бы одна сплошная печаль. Слава богу, ничего подобного до сих пор не произошло.
Слава богу, продолжается то фейское, что составляет гений Мориц.
Сила тайная, магия властная
Звездный зов с берегов,
с облаков, –
Не бывает напрасным
прекрасное! –
Ныне, присно, во веки веков…
Мориц – мастеровой, выполняющий назначенный ей Урок.
Ура – Мастеру.