Автор – филолог по образованию и тележурналист по роду занятий. За его плечами работа на таких разных каналах, как «Первый» и «Дождь». Слово «журналист», напомню, происходит от французского «жур» – день. Журналист живет тем, что происходит сегодня, завтра новый день принесет новые события, поэтому актуальность – одно из важных свойств того, что журналист делает. Роман «Травля» актуален и современен, в него, кажется, успело войти то, что еще не сошло с первых страниц новостных сайтов: «писал, как устраивают Олимпиаду и уничтожают еду, аннексируют новые земли и запрещают иностранные презервативы…как с помощью вертолета крестят города… как сажают неугодных. Как ослабевает национальная валюта и крепчает маразм, как, сбивая курс, попадают в самолеты. Журналист издевался над активистами, которые, расхаживая от экспоната к экспонату, размышляли, на что бы еще обидеться, и высмеивал людей, которые верили пропаганде. «Детей не выпускают, — писал он, — выпускают из тюрем любовниц. Спорят, что лайкать, обсуждают, кого удалять. В виртуальном и реальном мирах мы изучаем рукопожатность. Предлагаем непременно валить. Находим врагов. Теряем ориентиры. Прогибаемся. Верим. Ведемся».

Само название романа претендует на одну из ключевых метафор нашего времени. Травле в романе подвергается коллега Саши Филипенко по журналистскому цеху. Зовут его Антон Пятый, и пишет он об острых темах вообще (см. цитату выше) и грязных делах некоего олигарха в частности. Тот и заказывает пиар-службам травлю Антона – нужно, чтобы он перестал копать под олигарха и свалил из страны. Один из исполнителей травли, тоже в прошлом журналист Лев Смыслов, в свое время (в проклятые девяностые, книги о которых с завидной регулярностью стали попадать в премиальные списки всех уровней, включая нобелевский) также подвергался травле в школе и прекрасно знает, что это такое. Травля – цепная реакция, которая постоянно идет в нашем обществе, какие бы годы ни были на дворе. Реакцию эту остановить невозможно: в романе есть вставной фрагмент антиутопии, которая выглядит как притча на все времена – в ней, как вы догадываетесь, тоже травят.

При этом книга не воспринимается как тяжелая чернуха. Возможно, потому, что основа ее конструкции – музыкальна. Перед нами разыгранная в словах соната, части которой становятся названиями глав и сопровождаются музыкальными толкованиями. Это не случайно: ведь один из героев-повествователей книги – виолончелист, брат Льва Смыслова, который слушает его исповедь и реагирует на нее. Не по-журналистски – по-человечески. Или даже над-человечески: он прожил рядом со своим братом, который страдал от травли, от недостатка денег, от непризнания, от недоступности женщины, которую любил, и ненужности женщины, которая полюбила его, -- и ничего этого не заметил, потому что «разрешал и разрешал свои трезвучия». Музыка сильнее травли, миром правит бог резни и никакого катарсиса у него для нас не припасено – но «звуки правдивее смысла», хотя роман получился не об этом. Получился – но не об этом.

Роман читается быстро, он довольно тонкий и написан короткими главками и фразами. При чтении рука не тянется делать заметки или выписывать цитаты, хотя кое-что остается в памяти и припоминается в первую очередь. Например, вот такая главка:

«Пауза. Временное молчание. Застывшие стрелки, тишина. Незаполненная фонемами речь. Пауза — есть каникулы в звучании, но не в движении, ибо даже в паузе развитие мысли продолжается, как продолжается безмолвие зимы, когда жизнь перемещается на подземные этажи.

Цезуры понимания, интервалы впечатлений и окна событий. Четверные и двойные, целые и составные, оркестровые и неуместные. Субъективные и интонационные остановки, которые берут футболисты и поезда, светофоры и города. Многоточия, что порой длятся веками. Паузы наступают в отношениях и войнах, ссорах и занятиях любовью. Вынужденные и затянутые, смертельные и долгожданные, ведь именно с паузы начинает звучать новая жизнь. Не они ли, паузы, необходимы нам уже хотя бы для того, чтобы во время концерта классической музыки разделить воспитанную и серую публику? Лишь невежды позволяют себе аплодировать в перерывах между частями, и только люди образованные прекрасно понимают, что в паузах должна разливаться тишина. Не они ли, паузы, нужны нам, чтоб оправдать собственное бессилие? «Все еще будет очень хорошо, моя жизнь во что бы то ни стало сложится… вот только закончится эта невыносимая, долгая пауза».

Паузы.

Паузы.

Паузы.

Лежащие и зигзагообразные, вымученные и продленные. Паузы в биении сердца и в работе станков, «в словах» и в пивоварении. Держащая зрителя, «мхатовская» и вызванная внезапно начавшимся дождем пауза — есть не что иное, как обладание временем, ибо нет в жизни искусства большего, чем искусство, именуемое — пауза».

И хотя все в романе закончится плохо, да и в жизни улучшений, кажется, не предвидится, общий итог чтения скорее отрадный: перед нами молодой, интересный писатель, говорящий понятным языком, богатым, но без вычурности, зауми и искусственности, о том, что происходит здесь и сейчас. Интересна была бы реакция на эту книгу со стороны старшеклассников, хотя рекомендовать ее им нужно осторожно – на обложке справедливо стоит маркировка «16+».

Сергей Волков