Главная

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ВРЕМЯ»

просмотров: 1 189 | Версия для печати | Комментариев: 0 |
Григорий Дашевский о стихах Михаила Айзенберга
Григорий Дашевский о стихах Михаила Айзенберга в книге "Шесть": "современные стихи соотносятся не с твоими чувствами или впечатлениями, а с твоей мыслью о собственной жизни" …Общая — начиная с 1950-х годов — для неподцензурной поэзии ситуация: советский мир чужд, прерванная традиция недоступна, поэзия невозможна — эта ситуация в стихах Айзенберга превратилась в качество самого голоса, в его фрагментарность, внутреннюю разорванность; превратилась в напряженную внимательность почти безнадежного вслушивания-ожидания. Часто относимые к Айзенбергу формулы «поэт и критик», «поэт и эссеист» своим грубым «и» заслоняют единство авторской позиции: и в его статьях о чужой поэзии (собранных в книги «Взгляд на свободного художника», 1997, и «Оправданное присутствие», 2004), и в очерках о людях семидесятых годов («Контрольные отпечатки», 2007) мы находим то же сосредоточенное вслушивание — только в прозе оно неизбежно приводит к какому-то «вот оно» (чужое стихотворение, другой человек, его жест или фраза) — а в стихах оказывается особым — почти самодостаточным — состоянием.
Такое состояние и есть жизнь в присутствии прерванной традиции — то есть молчащего учителя: он указывает тебе на какие-то точки или моменты чуждого мира как на загадку, делая их мишенью твоего концентрованного внимания-ожидания, — но разгадки почти никогда не дает.
К концу 1990-х годов в стихах Айзенберга ожидание сменилось отказом, вместо финальной паузы все чаще произносилось твердое «нет» — и вдруг в книге «В метре от нас» (2004) в его поэзии началась перемена, теперь, в «Рассеянной массе», выяснившаяся окончательно: голос целиком высвободился из-под чьей-то власти и легко парит на некоторой дистанции и от мира, и от самого говорящего — «человек», «жилец» и другие безличные обороты почти окончательно вытеснили «я». Как будто дробящее мир на точки и моменты немое учительское присутствие отступило — и загадочность разлилась по миру тихим, ровным, уже не мучительным слоем. Новое входит (падает) в этот мир не как непонятная вещь в понятную среду, а как бессмысленная вещь в загадочную среду: «Вдруг приходит новый, действительно новый день — // как гигант, готовый вырубить лес… // Мельницей ходят широкие рукава. // Невредимы мельницы-исполины. // В окне появляется голова // человека, сделанного из глины».
Для чтения современной поэзии необходимо — нет, не знакомство с ее языком, который нельзя узнать заранее, который постоянно обновляется, дробится и узнается только в самом чтении-слушании, — необходимо другое: нужно самому уже иметь какую-то мысль о своей жизни — не умственную, а самую простую или случайную, но мысль — потому что современные стихи соотносятся не с твоими чувствами или впечатлениями,
а с твоей мыслью о собственной жизни. Не заменяют эту мысль своей, а твоей же собственной мысли дают силу и голос.
Если читатели — выходцы из прежнего мира — видят в стихах «Рассеянной массы» отчет о своей невключенности в новый мир, то новые читатели, часть нового мира, узнают в них свою внутреннюю разрезанность, — и их можно назвать лучшими читателями Айзенберга, потому что пространство его поэзии впервые становится целиком внутренним пространством именно для них. Они узнают себя не только в «жильце», но и в «человеке, сделанном из глины». И именно для них витающий между «жильцом» и то тихо-загадочным, то грозно-бессмысленным миром, замирающий и возобновляющийся голос стихов Айзенберга становится собственным голосом.
«Коммерсантъ Weekend», № 5, 15.02.2008


news1 news2