Главная

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ВРЕМЯ»

просмотров: 922 | Версия для печати | Комментариев: 0 |
23 декабря Юлию Киму исполняется 80 лет!
Издательство "Время" поздравляет нашего автора! Алекс Тарн, "Новая газета": Известие о переходе Юлия Кима на девятый десяток сталкивается с таким же недоумением, с каким 10, 20, 30 лет назад воспринимались другие его юбилеи. Этот человек просто не может стареть: дряхлость и дряблость принципиально чужды и его образу, и его веселому, упругому, молодому искусству. 80? Вы уверены? Нет. Никак нельзя быть полностью уверенным, что перед нами не очередное представление, очередной блестящий розыгрыш («Я старый дедушка, меня не любят внуки…» — под Вертинского, из относительно недавней песни), какими так славится Юлий Черсанович Ким, — этот поистине непревзойденный мастер поэтической стилизации.

Впрочем, стилизация потому и называется стилизацией, что почти всегда сохраняет некоторую дистанцию от образца. А вот, к примеру, «народные» тексты Кима самым естественным образом теряют кавычки после первого же исполнения. Его интонация безупречно точна, лексика аутентична, нет ни одного лишнего, выпирающего, принадлежащего иному словарю слова. Интонация — чрезвычайно важная вещь в его поэзии: ни у кого больше вы не встретите столь обширного и уверенного использования междометий, восклицаний, полуслов, полувздохов, полунамеков. Иногда кажется, что в текстах Кима есть реально ощутимые паузы для усмешки, подмигивания, прищура, притопа, прихлопа; сплошь и рядом эта насыщенная интонацией и действием поэзия плавно и естественно перетекает в театр. Да-да, Ким необыкновенно театрален (что служит еще одним доказательством того, что и 80 — всего лишь подмостки). Он ведь не просто работает для театра: его тексты творят театр, даже когда написаны не для сцены, не для кино.

Про кого еще в русской поэзии можно сказать это? Ким и в самом деле по-настоящему оригинален — он и в самом деле смог сотворить свой собственный стиль, собственный мир, собственное, безошибочно узнаваемое лицо. Если поэзия — это квинтэссенция смыслов, игра словами, выявление связей между выраженными в словах понятиями и в конечном счете сотворение нового связного словесного мира — если все это так, то Юлий Ким, безусловно, Творец. Забавно, что иногда ему ставят в вину именно эту его оригинальность, непохожесть, неповторимую самость. Еще бы — ведь в ярком свете индивидуальности еще отчетливее видна чья-то поэтическая несамостоятельность, чье-то вялое топтание по раздолбанным вдрызг большакам чужих поэтических дорог.

Юлий Ким с полным основанием может претендовать на кресло в первых рядах русской поэзии. На кресло именное, своими руками и по собственным лекалам сколоченное, не скопированное, не содранное, не украденное и не одолженное ни у кого, пусть даже самого большого, у кого крадут и одалживают все без исключения. Ким — это Ким, точка. Другого такого не было, нет и не будет.

Но есть и вторая составляющая, непременно сопутствующая большому поэту, особенно в России: биография. Как и положено настоящему русскому поэту, личность Юлия Кима прочно ассоциируется с отчетливой гражданской позицией. И не только — еще и с глубокой порядочностью, мужеством и истинной мягкой доброжелательной интеллигентностью. Сколько бы ни била его судьба, он никогда не злобствовал, не предавал, не отвечал гадостью на гадость. Если кто из поэтов и заслужил право считаться символом человеческого достоинства эпохи, которую сам он называл «временами Душной Скуки», — так это именно Юлий Черсанович Ким.

Его диссидентство было тоже особенным — уникально кимовским — не воинственным, но скорее недоумевающим: мол, как же так можно?.. зачем?.. почему? Ведь «людям должно же быть стыдно / таких же людей не понять»… («Адвокатский вальс»). Именно такими — на почве недоумения — представляются его разногласия с советской властью. Не надрыв, не выкрик, не гримаса ненависти (то есть все то, что эта власть, расстрелявшая отца и протащившая по лагерям и ссылкам мать Юлия Черсановича, несомненно, заработала от него с лихвой), а это вот тихое интеллигентное удивление: «Как же так? Должно же быть стыдно…»

Вот уже почти два десятилетия Ким делит свое время между Москвой и Иерусалимом. Его глубокая духовная связь с Израилем заслуживает отдельных слов. Живущий здесь народ определен в Книге книг двумя характеристическими признаками: избранный и жестоковыйный. Первое — потому что именно его избрали тащить сквозь века неподъемную ношу идеи Единого; второе — потому что лишь особо упертые упрямцы могут настаивать на Единстве мира, который весь сплошь представляется торжеством множественного. Хотя, честно говоря, избранность тут под вопросом: вполне возможно, что изначально идея была подарена каждому народу без исключения — просто с течением времени отсеялись все, кроме самых упрямых, самых жестоковыйных.

Смею предположить, что именно это из ряда вон выходящее упрямство («Все равно мы сюда соберемся, / Все равно мы вернемся сюда навсегда…» — из «Песни Исхода») роднит Юлия Кима с Израилем и его народом. Ким ведь тоже необыкновенно упрям — и мягкая интеллигентность общения, негромкая лирика, последовательный отказ от форсажа не должны никого обманывать.

Оттого-то и неудивительно, что этот «ребром и промыслом певчий» дрозд-пересмешник выбрал своим гнез­дом Город Целого, Город Единого, где предметы особенно предметны, белое особенно бело, а правда особенно очевидна. Что ж, тогда и поздравим его, как это принято здесь: «До 120, бен адам!»

Алекс Тарн —
специально для «Новой», Иерусалим


news1 news2