Главная

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ВРЕМЯ»

просмотров: 537 | Версия для печати | Комментариев: 0 |
Алексей Варламов: «Грин – вятский человек»

О чём говорил в Кирове Алексей Варламов – лауреат нынешней Всероссийской литературной премии имени Александра Грина

«За тонкое исследование в художественной прозе силы и хрупкости человеческой души, её судьбы в современном мире…» Такая формулировка значилась в наградных документах, когда литературная премия Александра Солженицына несколько лет назад была вручена известному русскому писателю, доктору филологических наук Алексею Варламову.

О человеке в реалиях современного мира говорил Алексей Николаевич Варламов на своих встречах с читателями и в Кирове, когда в августе за книгу «Александр Грин» в серии «ЖЗЛ» ему была вручена Всероссийская литературная премия имени Александра Грина.

Поклон бабушке

– Чем старше ты становишься, чем дольше живёшь, тем чаще вспоминаешь тех людей, которые в молодости тебя определённым образом формировали, сделали тебя таким, какой ты есть. В первую очередь, конечно, это родители. Но для меня очень важную роль сыграла моя бабушка. Она была из богатого купеческого рода. В Твери до сих пор почитается её фамилия. Целая мукомольная фабрика носит имя её деда… И вот она была фактически революцией ограблена. Но при этом никогда плохого слова о советской власти не сказала. Никогда! Хотя Сталина не любила. Говорила об этом тихонечко. Времена тридцатых годов вспоминала с дрожью и ужасом… Она прожила трудную жизнь русской женщины в двадцатом веке – трое детей, эвакуация, голодное послевоенное время. И она много про это рассказывала. И про свое детство. Вообще, первое младенческое моё воспоминание, как она носит меня на руках по двухкомнатной квартире, которую дали моим родителям, когда я родился, и что-то мне показывает, что-то рассказывает. И её рассказы, её опыт – для меня это чрезвычайно важно. Я никогда не писал про ХIХ век, хотя очень его люблю. Но писать биографию писателей ХIХ века для меня, наверное, невозможно, потому что я не чувствую этот век. Понимаю его только через книги. Это и Пушкин, и Достоевский, и Толстой, и Гоголь… Близкие и родные имена, но есть некий барьер.

А бабушка родилась в самом начале ХХ века. С этого времени у меня и начинается история, которую я чувствую. Поэтому я написал несколько книжек по русским писателям ХХ века – первым был Михаил Пришвин, потом Александр Степанович Грин, потом Алексей Толстой, Михаил Булгаков, Андрей Платонов. Был и Григорий Распутин. Очень разные персонажи. Что их объединяет? Они современники. У каждого своя судьба, они интересны не тем, чем похожи, а тем, чем отличаются. И каждый воспитывался в одной системе ценностей – дореволюционной. Потом каждый проходит через революцию. И по-разному её воспринимает. А дальше пытается выстраивать свои отношения с новой властью. Будет он большевикам служить или с ними воевать? Будет идти с ними на компромисс или поведёт себя как-то иначе – всё это мне было очень любопытно. К тому же и я в перестроечные времена нечто похожее пережил. Не так, конечно, трагически, как в революцию, как 100 лет тому назад, но все же… И в итоге всё, что ты увидел, что пережил, что тебя вдохновляет, возбуждает, отвращает, вызывает радость, сожаление, грусть или печаль – вот на этих самых разных чувствах и строится писательство. А дальше всё зависит от того, как ты на это реагируешь, какие слова подберёшь, какие сюжеты построишь, какие персонажи придут в твои книги.

Падающая луна

– Выход из советского времени и вход в советское время – вот две темы, которые всегда меня волновали. И я написал несколько биографий – но понял, что в биографии нельзя сказать всего. Потому что биография строго ограничена фактами. В биографии ты не можешь придумывать диалоги. Я понимаю Ахматову, которая однажды сказала, что прямая речь в воспоминаниях уголовно наказуема. Действительно, нельзя воспроизводить диалоги ни в воспоминаниях, ни в каких-то документальных книгах, потому что ты не знаешь, как точно это было сказано. А точность – это твой Бог, когда ты работаешь с документальным материалом. Лучше ничего не пиши, лучше промолчи, чем напишешь какую-то вещь неточно. Но при этом писателю-беллетристу всегда хочется выдумывать, фантазировать. Я, например, очень люблю пейзаж и погоду. Меня интересуют облака, осадки, температура, влажность. Меня это вдохновляет. Но в документальной книге погоду описывать бессмысленно. А в художественной прозе это допустимо. В романе «Мысленный волк» довольно точная хронология. Действие происходит летом 1914 года. Это период, предшествующий началу Первой мировой войны. И у меня есть сцена, которую я очень тщательно и любовно выписывал: поднимается луна, герои идут под лунным светом и о чем-то говорят. Потом луна стремительно падает… В своё время в Казахстане, где я был в стройотряде, меня это поразило. Однажды я пошел гулять с девушкой в степь. ,Была полная высокая луна. Очень красиво и романтично. И вдруг что-то произошло – вокруг луны образовался небольшой нимб. Потом этот нимб стал расширяться. И вдруг луна на моих глазах стремительно ушла за горизонт. Потом нам объясняли, что это связано с Байконуром, с запуском каких-то ракет-спутников. Какой-то оптический обман… Но это было очень красивое зрелище, которое я запомнил и потом перетащил в свой роман. Мне было важно показать падающую луну, потому что это эффектная красивая штука. К тому же у меня она являлась как бы предвестником Первой мировой войны… Но потом в интернете я посмотрел, какая фаза луны была накануне Первой мировой войны. Оказалось, тогда полнолуния не было! Что же делать? Если бы я писал документальную книгу, то эту сцену должен был бы убрать. Но в художественном романе это допустимо. Чуть-чуть для красоты можно и приврать. Так что в документальной прозе существуют одни правила, в художественной – другие.

Грин – вятский человек

– Когда я пытаюсь осмыслить судьбу Грина, то вижу несправедливость между тем, как он жил, и тем, что он при жизни стяжал как писатель. Причём поразительно: в принципе всё, что он написал, так или иначе было напечатано. Ну, за небольшим исключением. Но при том это человек, который так мало получил при жизни и так мало услышал про себя добрых слов. Вот ужасная несправедливость между тем, что человек написал, и как это воспринималось… Конечно, и сегодня в литературе есть люди, которые замечательно работают, но, к сожалению, не очень много про них говорят. А потом мы спохватываемся: какой человек был рядом с нами, а мы его не ценили. История Грина заставляет об этом задуматься.

«Алые паруса» – это не лучшее его произведение с моей точки зрения. Но поскольку оно самое любимое – значит, все же лучшее. Читатель в конце концов всегда прав. И некий отбор, который происходит в результате творческого осмысления и переосмысления наследия писателя, это суд публики. И публика выбрала «Алые паруса». Хотя мне кажется «Крысолов», «Дорога никуда», еще ряд его произведений гораздо глубже, сложнее, интереснее…

Грин не был антисоветским писателем, хотя к советской власти он относился достаточно отстраненно. По большому счёту, ему не нравилась ни царская власть, ни советская. Он был индивидуалист, он был анархист, у него были свои идеи, свои понятия о том, как должно быть все устроено. И Гринландия на самом деле – это попытка внутренней эмиграции. Попытка уйти и забрать тех, кто его услышит и поймёт. Увести своих читателей и почитателей в Гринландию, где жизнь должна быть организована на разумных началах. Примерный проект…

Но в 60-е годы двадцатого века его вдруг сделали символом советского коммунизма. Огромный всплеск интереса к его творчеству, мол, он многое предвидел и его «Алые паруса» – это свет революции. Хотя к революции он относился резко отрицательно. Ему хватило его революционного опыта в молодости – и дальше никакая революция ему была не нужна. И его «Алые паруса» – это не большевистский цвет правды, это его личный алый цвет. Но в 60-е годы из него пытались сделать некую легенду, сняли даже фильм, который его вдове ужасно не нравился… То есть вновь страшное несовпадение между тем, что человек хотел сказать, и тем, как его воспринимали.

Когда я изучал биографию Грина, я много сидел в архиве, где есть совершенно потрясающие документы, есть его собственные письма. Очень интересно было читать переписку двух его жен, которые после смерти Александра Степановича подружились. Когда он уже жил в Старом Крыму, когда его печатали плохо и платили до безобразия мало, он просто реально голодал. В последние годы своей жизни… И знаете, о чём он мечтал? Он мечтал о Нобелевской премии. Почему? Потому что он хотел объехать весь мир. Вот ещё одно кричащее несоответствие в биографии Грина. Мы представляем его в мужественной капитанской фуражке, мы видим парусник… Но он же почти нигде не был. И это человек, который призывал к романтике, призывал к путешествиям, к странствиям. Человек, который воспевал все эти каравеллы и морские пути. А он в своей жизни видел чрезвычайно мало. Он не был ни разу за границей, если не считать его неудачного плавания в молодости в сторону Египта. И больше никуда не выезжал. И в конце жизни он мечтал, чтобы ему дали Нобелевскую премию. Чтобы тогда ему показали весь мир. Но судьба ему этого не предоставила.

Нельзя сказать, что Грин всю жизнь был примерным христианином. У него были разные метания, через нигилизм, через богоборчество – в творчестве это всё можно проследить. Но то, что он в конце жизни пришёл к христианству, что умирал православным христианином, исповедовался и причащался, для меня чрезвычайно важно. И, конечно, спасибо вятской земле, которая дала миру этого замечательного писателя и простила ему резкие слова, которые он в её адрес говорил. Как бы ни любил Грин Крым, как бы ни стремился на юг – всё равно он вятский человек.



news1 news2