Главная

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ВРЕМЯ»

просмотров: 773 | Версия для печати | Комментариев: 0 |
Илья Кочергин: «Прогресс не делает жизнь лучше»

Москвич Илья Кочергин, автор недавно изданных книг «Точка сборки», «Ich любэ dich», «пришел» в большую литературу из Сибири. И в буквальном, и в переносном смысле этого слова. Он заявил о себе в самом начале 2000-х, вернувшись в столицу из Алтайского заповедника, в котором проработал лесником несколько лет. И уже первые произведения Ильи были замечены читателями и критиками. Но за успехом последовало долгое писательское молчание. Теперь он живет и работает в рязанской деревне, в доме, построенном собственными руками. Что же заставляет успешных писателей, получив признание, вновь уходить в затвор?

– Расскажите, пожалуйста, о своем необычном дебюте.

– В Литературный институт я поступил фактически в зрелом возрасте. На первом курсе написал рассказ «Алтынай», который руководитель семинара предложил мне отнести в редакцию журнала «Новый мир». Его не только напечатали, но и сразу дали за него премию. Потом я написал второй рассказ. За него тоже вручили премию. Затем появилась повесть «Помощник китайца» – она собрала сразу три премии, попав в «Литературный Гиннесс». И это было ужасно, потому что на тот момент я премий получил больше, чем создал текстов. После такого старта я попал в какой-то творческий тупик. В те дни во время работы я мог написать одно предложение и задуматься: «А за это дадут премию? Нет, за это не дадут – надо переписывать». Очень тяжело было психологически. Перед моим «внутренним взором» стояли разные маститые писатели и следили за моей рукой, приговаривая: «Плохо! Убери! Убери!» Головой-то я понимал, что это все чепуха, но продолжительный период времени я просто не писал. Лет пять точно. Это интересный опыт.

– А премия – это, вообще, хорошо или плохо?

– Это как со спиртным. Алкоголь – это, в принципе, хорошо, это сближает, дает радость, иногда может поддержать, но в младенческом возрасте его употреблять нельзя и большими порциями продолжительное время тоже нельзя.

– Вы описываете заповедную жизнь, мир, находящийся где-то вдали от политики, экономики, Интернета. Не кажется ли Вам, что рано или поздно реалии ворвутся в этот заповедник, истопчут его?

– Мои друзья, оставшиеся в заповедниках, говорят, что система охраны природы находится в кризисе. Зверей вроде еще можно спасти от всяких земных злодеяний, но в целом выбранный участок невозможно защитить от воздействия человека, например, от кислотных дождей и обломков ракет. На охраняемые территории падают части ракетоносителей: их взлетная траектория проходит как раз над заповедником. Бывает, на землю летят огромные бочки с остатками ядовитого топлива – гептила. В общем, невозможно полностью охранять такую огромную территорию – почти девятьсот тысяч гектар. Кроме того, охраняя природу, ты ведь от людей ее прежде всего охраняешь. И получается, что лесник не дает возможности людям контактировать с тем, что я описываю, – с природой.

Вообще человек полностью зациклен на самом себе, и это, мне кажется, во-первых, довольно скучно, во-вторых, гибельно. Чтобы ощутить себя человеком, нужен контакт с природой, с «другими», которые населяют наш мир независимо от нас.

Ну и потом не во всех моих текстах одна природа. Мне интересен человек, который встречается с тайной – с природой, со смертью, с тем, что помогает ему осознать себя.

– Самое интересное, что время ракет, время космической романтики тоже проходит. Сегодня все «повернуто» на информационных технологиях…

– Идея прогресса как развития технологий постепенно раскрывает свою ложную суть. Такой прогресс не делает жизнь лучше. Такой прогресс – движение к недостижимой цели, которая все время в будущем, и глупо растрачивать невосполнимые ресурсы для достижения миража, глупо надеяться, что твоя жизнь станет лучше, если ее постоянно апгрейдить – делать более безопасной, комфортной, сытой. Работая в алтайском заповеднике, в лесу, я прожил свои счастливейшие годы. Когда я приехал туда, моя жизнь улучшилась моментально, хотя не стала более сытой или удобной. Счастлив я и сейчас, когда живу в построенном мной доме, когда мы прожили с женой в трудном, но интересном браке двадцать лет, когда я могу работать и преодолевать трудности в своей работе. Счастье не снаружи, не в технологиях, а внутри.

– Почему же все-таки Вы возвратились в Москву, а теперь живете неподалеку от столицы?

– В заповеднике мне все-таки не хватало города с его движением культурной жизни, с новыми идеями и творческой средой. Приезжая сейчас в город из деревни, я хожу на лекции, на выставки, в библиотеку. А на Алтае у меня остались друзья. С заповедницким работником Сашей Лотовым, прекрасным фотографом и философом, мы затеяли дело – создали историю горного барана: я написал маленькую повесть для детей «Арго» – от слова «аргали», что значит «горный баран». Этому персонажу дети теперь пишут письма, а мы на них отвечаем. Просто классные письма! Известный алтайский художник Николай Чепоков (Таракай) нарисовал картину к этому рассказу. Планируется выход книги, иллюстрации к которой будут делать дети, ученики Новосибирской художественной школы.

– Вы никогда не испытывали удовольствия (хотя бы мысленно) от того, что заняли какую-то статусную ступень в обществе, купили автомобиль престижной модели, получили выгодную, авторитетную должность?

– Не испытывал. С детства мне интереснее был процесс, а не результат. Этим вряд ли можно гордиться или расстраиваться из-за этого. Это, наверное, такая структура личности, особенность.

Я в детстве выписывал журнал «Охота и охотничье хозяйство», прочитал массу специальной литературы, готовясь к таежной жизни. Учился по картинкам разделывать зверей или ставить капканы. Мне это было интересно, и я, пожалуй, представлял, что готовлю себя к не очень статусному занятию. Да и писатель сейчас не такая уж важная в обществе фигура.

– Хорошо, желания купить «крутую» тачку у Вас не было. А спортивный азарт, который очень свойственен пишущим людям, испытываете?

– Конечно. Хочется написать лучше, чем тот или другой. Хочется, чтобы картошка с моего огорода была вкуснее соседской.

Но «лучше» – такая штука, которую трудно измерить. Мне больше нравится желтая картошка, а соседям белая. Какая вкуснее?

– Помимо прозаических произведений Вы еще пишете большие рецензии на книжные новинки в «толстые» литературные журналы. Что Вы могли бы отметить из новинок, посоветовать?

– Мне кажется, что сюжетная литература себя полностью исчерпала. То есть творчество тех авторов, которые «тянут» за собой по сюжетным рельсам, как на аркане, уже не удовлетворяет читателя с серьезными требованиями к художественной литературе. В тексте у таких писателей, если появляется ружье, оно должно обязательно выстрелить. Но я считаю, что самое интересное для читателя – это соучастие в творчестве.

Писатель уже не должен быть умнее читателя, учить или раскрывать тайны. Он по сравнению с читателем должен быть, может быть, чуть активнее в поисках. В качестве яркого примера – творчество Дмитрия Данилова.

И второе, что должно присутствовать в современном искусстве и литературе, – игра не на чувствах, а на интересе и на желании думать. «Думать надо», как говорил последний эвенкийский шаман из рода Почогир.

Хотя мне брат говорит: «Я весь день напряженно работаю, неужели, когда я приду с работы, то буду что-нибудь заумное читать?». И он по-своему прав. Я ведь и сам, когда совсем умотаюсь, люблю почитать вестерны. Там – природа, ружья, ковбои с лошадками. Замечательно!

– Джеймса Фенимора Купера любите?

– Им я все детство болел. Но я сейчас говорю о самом простом вестерне: Джон – кольт – погоня. А когда немного отдохнешь, понимаешь, что надо все-таки отдать должное литературе настоящей, современной, насущной, которая занята поиском ответов на еще не решенные вопросы. И в решении таких вопросов следование сюжету и послушное испытывание эмоций, предложенных тебе автором, не сильно помогают.

– Вы – профессиональный фотохудожник, автор нескольких иллюстрированных путеводителей по России. Согласитесь, что проще отснять роскошные виды, чем напряженно их описывать… Да и читателю легче один раз увидеть, чем сидеть складывать буковки. Зачем же пользоваться словом, когда в руках такой замечательный инструмент, как фотоаппарат? Не было ли желания отложить литературу вообще?

– Я откладывал, когда переживал кризис после вручения премий. Но, тем не менее… Видимо, если угодил в литературный плен, вырваться из него уже невозможно. Жизнь «отравляется» литературой навсегда. А фотография… Все-таки она немного скучновата. Да, снимал и для себя, и составлял путеводители – писал, фотографировал. Но после этой работы забросил фотоаппарат куда подальше. Сейчас немного снимаю, но такого азарта, как раньше, уже нет. Литература – дело жизни, фото – приятное времяпровождение. Последнее время увлекся тем, что ставлю в окрестностях своего дома в деревне фотоловушки и изучаю своих четвероногих и пернатых соседей, – очень интересное занятие.

– Каково жить вдали от литературной тусовки? Ведь «имена» создаются здесь, в московских редакциях, на фуршетах, конференциях, книжных выставках и прочих важных мероприятиях. Если постоянно о себе не напоминать – забудут. Не хочется ли Вам вернуться в сферу так называемого литературного процесса?

– Я все же думаю, что мой настоящий литературный процесс идет, когда я пишу или читаю. Это главное. Еще когда другой пишущий и читающий обменивается со мной мнениями о написанном и прочитанном, но лучше в письменной форме и на страницах журналов. В этом смысле – я хочу находиться в тусовке и скучаю по ней.

На фуршетах мне тяжеловато, чтобы выглядеть естественно в обществе, мне приходится прилагать большие усилия, да и то не уверен, что у меня всегда удачно получается. А от больших усилий я быстро устаю. Да и пить бросил вот уже восемь лет как, свой бездонный лагушок, отпущенный мне, я уже выпил.

– У новых реалистов, к которым иногда Вас относят, довольно сильный крен в сторону социальности. У Вас же – в созерцательность. Не тянет ли отразить что-нибудь общественно значимое? Сейчас обсуждается очень резонансный закон о повышении пенсионного возраста. А Вас подобные общественные потрясения, похоже, не трогают. Не слышите ли Вы в свой адрес упреки в равнодушии?

– Действительно, я иногда выгляжу равнодушным ко многим вещам, которые являются следствиями. Выбирали себе такую жизнь, такую мечту, такое отношение к миру, такую власть – это причины, теперь – имеем следствия. К тем вещам, которые являются причинами, я не равнодушен.

Можно очень неравнодушно относиться к социальному устройству общества – отстаивать какую-нибудь позицию, критиковать конкретную власть или противников этой власти, но при этом ездить в пробках по обочинам и выбрасывать из окошка мусор на дорогу. Я вот, например, не обгоняю по обочине и не мусорю, считаю, что это моя такая гражданская позиция.

Вообще, социальные неурядицы, наверное, происходят оттого, что ты бьешь своего ребенка, приучая его правильно жить в социуме, считаешь других виноватыми в своих неудачах и так далее.

– Закон о повышении пенсионного возраста – это частный случай. Но сейчас идут военные конфликты, к которым Россия так или иначе имеет отношение. Писатель должен как-то на них реагировать?

– Считаю, что писатель должен приучать людей отказываться от простых решений, от устоявшихся, устаревших, не работающих способов решения проблем, должен пытаться вместе с читателями находить новые пути. Войны – самое простое и убогое решение. И инстинктивно – привлекательное. Когда читаю у Фейхтвангера о Бертране де Борне, «Alor! Alor! Руби, коли! Пусть падают на грудь земли и рыцари, и слуги…», у меня тоже волосы на затылке от возбуждения поднимаются.

Моя позиция по отношению к войнам – я категорично против них. Считаю их игрой с конкретными человеческими мифами. Что делают политики? Они озвучивают примитивные мысли, неправильные, но простые, те, которые как-то даже не подвергаешь сомнению. Дети – это хорошо. Больше детей родной стране! А между тем дети – это уже не всегда и не в любых количествах хорошо. Земля перенаселена, и нашим потомкам грозит смертельная грызня за ресурсы. Сильная держава – это хорошо. Крепим державу! Любовь к родному государству – это хорошо. Усиливаем государство!

Когда кризис, и нужно быстро что-то решать, когда ты стоишь на перепутье в крайне растерянном состоянии, а тебе говорят: «Вон виновник твоих неудач. Бери дубину и вперед, в атаку!» – этому совету следовать довольно легко. А если придет какой-нибудь Кочергин и скажет: «Знаешь, ты должен прежде всего воспарить, а потом окинуть взором мир, увидеть, как он прекрасен, потом разобраться с собой» – кто это воспримет? Тут смертушка, можно сказать, на пятки наступает, а он о каком-то созерцании, самопогружении говорит! Идеологи диктуют быстро и четко, их идеи должны быть просты и знакомы.

– Сегодня слово «маргинал» считается чуть ли не ругательством. Хотя в энциклопедическом смысле оно обозначает человека, стоящего на стыке различных культур, социальных групп, идей, разделяющего часто противоречащие друг другу взгляды, постоянно готового к открытиям. Вы – маргинал?

– Не хочется считать себя маргиналом, ведь от негативной коннотации слова не отделаешься, но, так или иначе, ощущаю себя им. Выражается это в том, что часто чувствую себя несколько чужим в самых различных обществах – и в городе (родной Москве), и в деревне, где все-таки остаюсь чужаком, несмотря на хорошие отношения с соседями. Одинаково чужой я по своим ощущениям и среди либералов, и среди патриотов. Меня не привлекают компании, объединенные общей альма-матер, общими пристрастиями, увлечениями, общей национальной или религиозной принадлежностью. Мне тяжеловато стоять в кругу людей и обмениваться малозначимыми репликами, поддерживать легкий разговор, хотя сами люди интересны. Примкни я полностью к какой-либо группе, мне точно стало бы легче жить и чувствовать себя спокойнее, защищеннее. Легче было бы принимать решения и объяснять окружающим свое поведение. Позиция маргинала, наверное, помогает мне в работе, я могу глядеть на вещи с разных точек зрения. В конце концов, главное, что меня понимают жена и друзья. И, сидя один в своей деревне, я ощущаю себя все же членом сообщества людей, связанных с книгами.

 
Беседовал Владимир Гуга

Фото Ильи Кочергина



news1 news2