К 100-летию Александра Солженицына. Афанасий Мамедов, писатель, журналист. "Зеленая лампа / Круглый стол". Авторская рубрика Афанасия Мамедова.
  
Книг, способных повлиять на сознание читателя, поставить его на Путь, на самом деле не так уж и много. И здесь у каждого свой «джентельменский» набор. По сей день хорошо помню тех, кто вывел меня на эти книги и какой эмоциональный след они оставили. Одни из них я перечитываю по многу раз, другие — никак не решусь. Что останавливает? И незабытое спустя годы послевкусие, и те усилия, которые предстоит совершить для их очередного прочтения. Именно таким писателем, чьи произведения оставили мощный след на долгие годы, если не на всю жизнь, для меня, бесспорно, является Александр Солженицын.
 
Его книги, оказавшись на полках домашних библиотек, редко меняют прописку, а строчки из его произведений или даже одни их названия придают сил, когда жизнь загоняет нас в угол: «переживи один день, там видно будет».
 
Мы многим обязаны Александру Исаевичу. Но, несмотря на это, нам, наверное, было бы удобнее, если бы он так и остался «вермонтским затворником», нашим «заатлантическим пророком», как Набоков или Бродский (разве возвращение не «худшая из примет» по Джойсу?). Однако случилось то, что случилось: Солженицын вернулся на родину и не просто вернулся, а с предложением ее обустраивать. Пока он писал свой главный роман — «Красное Колесо» — нам, боровшимся со штормами 90-х, многое мешало принять его полностью.


Милан Кундера утверждал, что самые главные произведения ХХ века — «Улисс» Джойса, «В поисках утраченного времени» Пруста, «Замок» Кафки — остаются непрочитанными, хотя никто не ставит под сомнение их место в «табели о рангах». С Солженицыным, похоже, та же история: фигура его столь масштабна, а творчество столь обширно, что за него как-то страшно браться. Порожденный своим временем, он глыбой воздвигся поперек его отсчета, и современный читатель зачастую предпочитает огибать эту глыбу в поисках литературы попроще.
 
Только открыв для себя Солженицына, доверяясь его «темной реке и тяжелым веслам», понимаешь, что после него так и об этом уже не напишут. Не напишут так и против «прежних» и «нынешних». И это вечное его противостояние, его «самость» обеспечили ему место в эпицентре нашей литературы и на ее сторожевых рубежах, позволили влиять на нее одним своим присутствием.
 
Нынче произведения Солженицына вошли в школьную программу, по идее знать их должен каждый школьник. Но можем ли мы с уверенностью сказать, что опыт писателя по осмыслению страшной трагедии, случившейся с нашей страной, в полной мере осознан и пережит соотечественниками? Насколько соответствующее масштабу личности и дарования место занял сегодня Александр Солженицын в нашей литературе? Чем объяснить тот факт, что, будучи писателем «русского образца», воспитанным русской литературой, русской философской мыслью и историей России, питавшийся ими до последнего дня, Солженицын оказался востребованным на Западе едва ли не больше, чем у себя на родине? На какой стадии находится работа с огромным архивом Солженицына и что еще, пока неизвестное нам, таит он в себе? В этих и других вопросах нам помогут разобраться: вдова и ближайшая помощница писателя, президент Фонда Солженицына, общественный деятель Наталия Солженицына, генеральный директор издательства «Время» Борис Пастернак, писатель и публицист Давид Маркиш, историк литературы и литературный критик, литературовед, профессор Высшей школы экономики Андрей Немзер.
 
Наталия Солженицына:
«Сетевые оппоненты дремуче незнакомы с его текстами».
 
Афанасий Мамедов В этом году у нас и за рубежом широко отмечается столетие Александра Исаевича. Какие юбилейные события вам хотелось бы особенно отметить?
 
Наталия Солженицына Те, которые переживут юбилей и чреваты последействием. Музей-квартира в Москве. В будущем году — музей в Рязани. Издание в Париже полного французского перевода «Красного Колеса», существенное продвижение английского перевода. Очень меня радует взрыв новых театральных постановок — «Красное Колесо» в лаборатории Театра Наций (Евгений Миронов) и в Театре Российской Армии (Борис Морозов), «Иван Денисович» в арцыбашевском «Театре на Покровке», «Раковый корпус» во Владимире и в московском «Центре драматургии и режиссуры», «Крохотки» в Орске, «Теленок» и «Абрикосовое варенье» в Новокузнецке, «Матренин двор» в Красноярском драматическом и в петербургском Театре им. Комиссаржевской, «Случай на станции» в Нижнем Тагиле. Александр Исаевич любил театр, он бы радовался.
 
АМ Издательство «Время» сейчас публикует полное собрание сочинений Солженицына. Уже вышел двадцать один том из тридцати запланированных, в них были опубликованы основные произведения Александра Исаевича: «Один день Ивана Денисовича», «Рассказы и крохотки», «В круге первом», «Раковый корпус», «Архипелаг ГУЛАГ», «Красное Колесо», «Бодался теленок с дубом» ... Что должно войти в тома, которые пока готовятся к печати, можно узнать на сайте издательства «Время». Но хотелось бы услышать непосредственно от вас: огромный архив Александра Исаевича уложится в оставшиеся девять томов?
 
НС Нет, конечно. В это Собрание не войдет огромная переписка, тысячи писем. Их публикация — дело будущего. Ну и не войдут, разумеется, неоконченные вещи, наброски. А еще варианты, черновики, — впрочем, на публикацию последних (не солженицынских, а вообще любых) — неясно, будет ли запрос в меняющемся мире.
 
АМ Находите ли вы в архивах что-либо, о чем раньше не знали, о чем не догадывались, чему, возможно, были удивлены? Вообще как протекает работа с архивом Солженицына и что еще, пока неизвестное нам, таит он в себе?
 
НС Я — не нахожу. Ведь с конца 1960-х я занималась хранением архива, знала весь его состав, а в изгнании и после возвращения огромные его приращения тоже все проходили через меня. Но архив колоссален, сейчас работа сосредоточена главным образом на переписке, которая почти вовсе неизвестна публике, за исключением переписки Александра Исаевича с Лидией Корнеевной Чуковской, напечатанной в «Солженицынских тетрадях» (вып. 1, 2, 3 и 5). По мере публикации, переписка, во всяком случае, будет являть читателю «неизвестного Солженицына».
 
АМ В одном из «юбилейных» интервью вы говорили, что, по понятным причинам, ни одной рукописи Солженицына до «Ракового корпуса» не сохранилось. Многое оказалось утеряно?
 
НС Ранние рукописи как физические предметы — листы бумаги, исписанные карандашом и чернильным пером, — многие не сохранились: лагерные стихи и поэма «Дороженька», пьесы «Пир победителей», «Пленники», «Республика труда», сценарий «Знают истину танки», роман «В круге первом», — но все эти тексты выжили в виде фотокадров или перепечаток на пишущей машинке. Сохранились, однако, некоторые рукописные юношеские опыты Солженицына. И стопка листочков, тайно написанных на шарашке.
  
АМ Известно, что в Росархиве было выявлено более 700 документов, связанных с творческим наследием Александра Исаевича. Когда они станут доступны широкой публике? Выйдут ли они специальным изданием, попадет ли какая-то их часть в собрание сочинений?
 
НС Да, сборником документов занимается Росархив, планирует издать его в 2019 году. План 30-томного собрания сочинений Солженицына (опубликованный в первом томе в 2006 году) не включает документы сверх Приложений к книгам «Бодался теленок с дубом» и «Угодило зернышко промеж двух жерновов». Да ведь не Солженицын автор подавляющего числа документов будущего сборника.
 
АМ С чем связано то обстоятельство, что ежегодный альманах «Солженицынские тетради» выходит не каждый год?
 
НС Именно что каждый год выходил до сих пор альманах — с 2012-го по 2016-й вышло пять выпусков. В 2017 мы сознательно «взяли паузу» на один год — в связи с большим объемом разного рода дел к предстоящему столетию. Но следующий, 6-й, выпуск уже в типографии, безусловно успеет к 11 декабря, а может быть, и к нон-фикшн, — а впредь мы надеемся от графика не отступать.
 
АМ Александр Исаевич увлекался фотографией, скажите, пожалуйста, сохранились ли сделанные им снимки, как много и какого они свойства? Хватило бы на выставку?
 
НС Да, сохранился даже целый ссыльный альбом, снимки в казахском ауле Кок-Терек (1953–56), и много снимков, сделанных в путешествиях по Средней России (1956–1969), когда и родились «Крохотки». С легкой руки Центральной детской библиотеки, где в 2015 году была первая выставка фотографий Солженицына, она теперь колесит по всей России, а с этого года и за границей. В прошлом году выставка сопровождала в Институте искусствознания Международную конференцию «Личность и творчество А. И. Солженицына в современном искусстве и литературе». Часть фотографий только что впервые опубликована, вместе с «Крохотками», в прекрасном издании «Слова».
 
АМ Сегодня многие словно под копирку называют Александра Солженицына «одним из самых противоречивых писателей современности». Мне эти слова не совсем ясны: кажется, более цельного и последовательного писателя в отечественной литературе трудно сыскать. На ваш взгляд, в чем заключаются эти противоречия, если они действительно были?
 
НС Это клише отражает не «противоречивость писателя», а противоречия в нашем обществе вообще, и в отношении к Солженицыну в частности. К сожалению, они не продуктивны для уяснения наследия Солженицына, поскольку сетевые оппоненты дремуче незнакомы с его текстами, пользуются кратким набором подложных, либо вывернутых цитат и прямой клеветой о его жизни. В то время как Солженицын жаждал литературной критики по своему адресу и, отлученный на десятилетия от русского читателя, тосковал в ее отсутствии. Дар литературного критика (большого критика) он почитал редким (куда реже, чем дар писательский) и к тому же загадочным: отчего человек с таким тонким ухом, безошибочным вкусом и упоительным словоплетением — не писатель?
 
АМ Творческим наследием Александра Исаевича занимается немало историков литературы у нас и за рубежом. Могли бы вы выделить наиболее интересные работы, исследования, которые действительно раскрывают суть личности и творчества Солженицына?
 
НС Знаете, это задача неблагодарная. Интереснейшие работы о творчестве Солженицына бывают и у литературоведов, которые вовсе не на нем специализируются, например, у Олега Лекманова, Ирины Роднянской, Андрея Ранчина. Из книг я бы в первую очередь назвала работу Андрея Немзера «„Красное Колесо“ Александра Солженицына. Опыт прочтения» (М.: Время, 2010). Книгу французского слависта Жоржа Нива «Борец и писатель» (Вита Нова, 2014). Мне известны 7 биографий Солженицына на разных языках, в России же только одна, и она на сегодня лучшая из всех: при обилии материала в ней вообще нет фактических ошибок, это книга Людмилы Сараскиной в ЖЗЛ (М., 2009).
  
Из западных исследователей я бы выделила Даниела Махони (Daniel J. Mahoney. The Ascent from Ideology, 2001; французский перевод — 2008) и Эдварда Эриксона (Edward E. Ericson Jr. Solzhenitsyn and the Modern World, 1993). У нас на родине Солженицын был запрещен много лет, и если читать его все-таки умудрялись, то уж исследованиями в те годы занималась только западная славистика, и есть два интереснейших сборника, западный взгляд на Солженицына: первый — до 1974 года, то есть до его изгнания (Aleksandr Solzhenitsyn: Critical essays and documentary materials, 1973), второй — с 1974 по 2008 (Солженицын: Мыслитель, историк, художник: Западная критика, 1974–2008. М: 2010). Но вообще, литературы о Солженицыне уже море.
 
Борис Пастернак:
«Пока нашим главным достижением является то, что мы издали все художественные произведения Cолженицына».
 
Афанасий Мамедов Борис Натанович, издательство «Время» опубликовало двадцать один том произведений Александра Солженицына из тридцати запланированных. Что вошло в эти тома, что осталось неизданным?
 
Борис Пастернак В первом томе, в статье «От автора» Солженицын написал, что собрание включает все написанное им, и что печатание собрания продолжится уже после его смерти (тут он оказался провидцем). Александр Исаевич как бы сразу обрисовал границы, понимая, что это издание не остановится на тридцати томах. Поэтому сразу уточню: данное собрание не претендует на звание полного — за его рамками остаются письма, дневники, записки, черновики, варианты... Но подготовка полного академического собрания займет много лет и отнимет много сил. Думаю, такое собрание — дело достаточно неблизкого будущего. На сегодняшний день главным нашим достижением является то, что мы издали все художественные произведения Солженицына. Можно назвать это важным промежуточным результатом нашего предприятия.
 
АМ Первое ли это вообще столь полное собрание сочинений Солженицына?
 
БП Наш 30-томник — второе собрание сочинений Александра Исаевича. Предыдущее, в двадцати томах — его часто называли «вермонтским» — издавалось в Париже издательством YMCA-Press. Поскольку нами уже выпущен двадцать один том, можно сказать, что «ИМКу» мы уже превзошли. Впереди еще девять томов: вся публицистика, мемуары, рецензии...
 
АМ Не знал, что он писал еще и рецензии.
 
БП Ну что вы, целая «литературная коллекция» — эссе, критические заметки, портреты писателей. Александр Исаевич был пристрастным рецензентом, не стеснялся давать суровых оценок. Говорил, что делал это «для себя, без мысли о печатании». Но потом «мысль о печатании» совершенно естественным образом пришла. И всякий раз, когда очередной его текст из этой «литколлекции» появлялся в журнале «Новый мир», он активно обсуждался, становился событием.
 
АМ Получится двухтомник его впечатлений о текущей литературе?
 
БП Не только. Он высказался по очень широкому кругу литературных проблем и писательских репутаций. Вот мы сейчас завершаем издание двух серий классических произведений русских и зарубежных авторов — огромное, в двухстах томах. К каждому из томов мы заказывали или подбирали вступительные статьи и сопроводительные материалы, и я довольно часто заглядывал в солженицынскую «литколлекцию», находя у него острые и неожиданные соображения о творчестве Андрея Белого, Юрия Тынянова, Ивана Шмелева, Евгения Замятина...
 
АМ Что еще не вошло в предыдущее, парижское собрание?
 
БП В собрание «ИМКи» не входили три тома мемуаров: «Бодался теленок с дубом», «Угодило зернышко промеж двух жерновов», «Иное время — иное бремя» (Солженицын назвал эту книгу «очерками возвратных лет»). Не входили в парижское собрание цикл «Крохотки», повесть «Адлиг Швенкиттен». Еще одно важное отличие нашего издания: «Архипелаг ГУЛАГ» вышел у нас с перечнем имен свидетелей, на рассказы которых Солженицын ссылался. Раньше он их не публиковал из конспиративных соображений — не хотел выдавать людей. А в издании «Времени» появилась возможность все имена полностью раскрыть. И еще: эпопея «Красное Колесо» публикуется у нас «в последней авторской редакции», как писал сам Александр Исаевич. Он уточнял, что «избавился в ней от ненужных подробностей, отягощающих чтение».
 
АМ Другими словами он был озабочен тем, чтобы написанное им легче читалось?
 
БП Читать Солженицына вообще довольно трудно: язык не всегда привычный, ход мыслей своеобычный. К тому же, его надо не просто читать, но еще и думать, а это тоже тормозит чтение. Сокращения и правка, которые он сделал в «Красном Колесе», действительно облегчают чтение.
 
АМ А что это за том — «Дневник Р-17»?
 
БП Это уникальная проза, даже не знаю, к какому жанру ее отнести. Александр Исаевич называл «Дневник Р-17» своим «собеседником» в четвертьвековой работе над «Красным Колесом». В процессе работы Солженицын многие свои размышления записывал в дневник, из которого и сложился этот том. Он пока еще не издан, с ним много работы.
 
АМ Что еще только готовится к изданию?
 
БП Четыре тома публицистики, собранной в хронологическом порядке. У журналистского наследия Солженицына есть удивительное свойство: большинство его публикаций актуальны и сегодня. Статьи, посвященные взаимоотношениям с Украиной, просто поражают провидческой «дальнозоркостью». А в отношениях России с Западом он уже в 90-е видел то, что мы тогда и предположить не могли. Ему удавалось занять такую позицию, которая позволяла увидеть общую картину как бы со стороны. Надо сказать, это сильно осложняло ему жизнь: он и тут для многих был не свой, и на Западе оказался чужим. Мемуарный том «Угодило зернышко промеж двух жерновов» — как раз об этом.
 
АМ По вашим наблюдениям, какие произведения Солженицына пользуются наибольшим успехом у отечественного читателя?
 
БП Во-первых, конечно, «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор». Во-вторых, романы «В круге первом» и «Раковый корпус». Первые тома «Красного Колеса», особенно «Август Четырнадцатого» — мы уже несколько раз это допечатывали. Что касается «Архипелага ГУЛАГа», то он выходил в нескольких изданиях, и эта книга, безусловно, есть в домашней библиотеке у многих.
 
АМ А как обстоят дела с его «Словарем», который он составлял всю свою писательскую жизнь?
 
БП Свой «Русский словарь языкового расширения» Солженицын издавал отдельной книгой, не включая его в собрание сочинений. Это совершенно оправданный подход, поскольку Александр Исаевич не считал себя «автором языка», он видел своей задачей «восстановление прежде накопленных, а потом утерянных богатств» русской речи.
 
АМ Насколько этот «Словарь» важен для понимания творческого наследия Солженицына?
 
БП Разумеется, очень важен. Как важны и особенности орфографии и пунктуации Солженицына. Читателю нужно не раздражаться по поводу их непривычности (а такие читатели есть), а принять это как данность, как отпечаток личности автора, как одно из его творческих решений. На мой взгляд, для понимания творческого наследия Солженицына еще очень не хватает исследований профессиональных литературоведов, которые помогли бы читателям понять Солженицына. Таких исследований пока очень немного.
 
АМ Почему, как вам кажется?
 
БП Потому что литературные критики, прочитав Солженицына, естественным образом замыкаются на смысле сказанного и вступают в полемику с автором. Но эта полемика вряд ли облегчает рядовому читателю освоение солженицынских текстов. Скорее наоборот, затрудняет.
 
АМ Мне видится, что очень важную работу в этом направлении делает Андрей Немзер.
 
БП Андрей Семенович Немзер написал к «Красному Колесу» четыре больших статьи, к каждому из Узлов романа. После выхода всех десяти томов «Колеса» мы издали эти статьи отдельной книгой под названием «„Красное Колесо“ Александра Солженицына. Опыт прочтения». А сейчас у Немзера выходит новая работа, это уже опыт прочтения всей солженицынской прозы. Конечно, я уверен, со временем появятся и другие книги такого рода, но важность книг Андрея Семеновича сегодня переоценить сложно.
  
В книге А. С. Немзера, выходящей к столетию Александра Солженицына, предпринята попытка «медленного чтения» ряда его сочинений, истолкования их жанрового, композиционного, стилистического своеобразия, специфики солженицынского осмысления истории и человеческой личности. Особое внимание уделено диалогу с большой литературной традицией, который писатель вел на протяжении всего своего творческого пути.
 
АМ Кто в вашем издательстве редактировал Александра Исаевича?
 
БП Редактором-составителем всего собрания является Наталия Дмитриевна Солженицына, она сдает в издательство рукописи каждого тома в электронном виде. Естественно, это уже многократно выверенный текст, подготовленный в соответствии с волей автора. Но в издательстве, конечно же, у собрания есть свой редактор, который, если можно так выразиться, стоит на последнем рубеже — это Наталия Анатольевна Рагозина. У нее очень непростая работа, ведь все-таки Александр Исаевич был не только крайне аккуратен и придирчив к себе, но и довольно нетерпим к вмешательству в свои тексты.
 
АМ Потому я и задал этот вопрос. А сколько томов вы успели опубликовать при его жизни?
 
БП Корректуру всех томов «Красного Колеса» Солженицын успел вычитать сам. На его рабочем столе после смерти осталась полностью дочитанная верстка последнего тома эпопеи — «Апрель Семнадцатого». Но дело в том, что, каким бы внимательным писатель ни был, издательский редактор нужен все равно.
 
АМ И она должна была принять правила игры автора?
 
БП Надо было согласиться с авторской пунктуацией и орфографией, но и надо было указать на какие-то вещи, с которыми она как редактор не согласна.
 
АМ Отчаянный человек!
 
БП Поначалу нам казалось, что это бесполезное дело, но вскоре выяснилось, что в каждом томе Наталия Анатольевна находила какие-то вещи, какие-то спорные места, с которыми Александр Исаевич начал соглашаться. Более того, он написал Наталии Анатольевне письмо с благодарностью за ту помощь, которую она оказала ему в работе над собранием. Этот редкий документ, от руки писанный, хранится у Наталии Анатольевны.
 
АМ Сколько раз вы встречались с Солженицыным, и какое впечатление оставили эти встречи?
 
БП С Александром Исаевичем у нас было три встречи. Все незабываемые, каждая по-своему. Наиболее памятной оказалась первая. Видите над моим столом фотографию? Это снимок как раз с той самой первой встречи. Мы приехали к Александру Исаевичу в Троице-Лыково вместе с директором нашего издательства Аллой Михайловной Гладковой — подписывать договор на издание собрания его сочинений. С нами были еще главный художник издательства Валерий Калныньш и Андрей Немзер, будущий комментатор произведений Александра Исаевича. Встреча была теплой и долгой, говорили о разном. Александр Исаевич даже немного утомился, но, наверное, и ему важно было составить верное впечатление о нас, будущих издателях его собрания. Он не без удовольствия отвлекался от главной темы, говорил о «Русском словаре языкового расширения» и о том, как сегодня обходятся с русским языком, говорил о книгах — своих и чужих. За спиной у Александра Исаевича была огромная книжная стенка, на которой стояли издания его книг на многих языках. По ходу беседы мы туда заглядывали, извлекали то одну книгу, то другую. Когда поняли, что все уже обговорено и решено, подписали договор, и Наталия Дмитриевна разлила по бокалам шампанское — так мы отметили это знаменательное событие.
 
АМ Какие-то неожиданные черты характера Александра Исаевича открылись вам в эту встречу?
 
БП Не могу сказать, что «он оказался совсем не такой, каким я его себе представлял». На патриарха с поучительно поднятым пальцем Солженицын тоже не походил, хотя я к этому внутренне был готов, и меня предупреждали, что такое возможно. С первой же встречи Александр Исаевич укоротил дистанцию между нами и вывел беседу на вполне деловую волну. Мы имели возможность вставить слово в разговор и этой возможностью довольно активно пользовались. Он много шутил, смеялся, чувствовалось, что это событие для него и важное, и праздничное. Вторая встреча была много короче. Я заехал поздравить Александра Исаевича с днем рождения. Он, как всегда, по заведенному распорядку, сидел у себя в кабинете и работал.
 
АМ А что он писал?
 
БП Не писал — читал корректуру. Для него было очень важно успеть при жизни завершить новую авторскую редакцию «Красного Колеса» и издать ее.
 
АМ Он говорил вам об этом?
 
БП Да, говорил несколько раз. Прежде мне казалось, что самым важным для него произведением был «Архипелаг ГУЛАГ», но вскоре после нашего знакомства я понял, что совершенно особую роль в его жизни играло «Красное Колесо», оно стояло на первом месте. В связи с пожеланием Солженицына мы даже поменяли порядок выхода томов: после первого отправили в типографию седьмой и восьмой, с «Августом Четырнадцатого». И потом стали издавать все тома «Красного Колеса», пока не завершили его. Как видите, мы успели: Александр Исаевич увидел свой роман изданным практически полностью.
  
«Август Четырнадцатого», первый Узел исторической эпопеи «Красное Колесо», состоит из двух книг. Первая посвящена Самсоновской катастрофе — окружению и разгрому Второй русской армии в начале Первой мировой войны. Во втором томе завершен показ и анализ Самсоновской катастрофы, а также дан художественный образ царствования последнего императора Николая Второго вплоть до Первой мировой войны и ярко представлена фигура премьер-министра П. А. Столыпина, его труды, реформы и трагическая смерть.
 
АМ Как сегодня происходит ваше сотрудничество с Наталией Дмитриевной Солженицыной?
 
БП Ее вклад в это издание — главный. Как я уже говорил, она сдает нам тома в готовом виде. Дальше много технической работы, все соображения, всю правку мы обязательно обсуждаем с Наталией Дмитриевной. Поскольку алгоритм нами давно выработан — все-таки двадцать один том вышел — работа идет уже по накатанной колее, каких-то серьезных проблем не возникает. Правда сейчас готовятся к выходу сложные для Наталии Дмитриевны тома. Авторская воля Солженицына ей прекрасно известна, и она полностью следует ей, но всегда есть масса мелочей и тонкостей. Все тома ей приходится составлять самой, и это требует огромной и кропотливой работы.
 
АМ О каких томах речь?
 
БП Тех самых, о которых я говорил выше: «литколлекция», мемуары, публицистика... Честно говоря, когда мы подписывали договор с Александром Исаевичем, мне казалось, что дело пойдет побыстрее, но нет, пока не выходит. И, может быть, это даже к лучшему, что никто не подгоняет нас к юбилею. Хотя, понятно, был соблаз успеть выпустить к столетию все тридцать томов.
 
АМ В каких мероприятиях, посвященных столетию Солженицына, участвует издательство «Время»?
 
БП Наш посильный вклад — работа над собранием сочинений. Мы участвуем во всех главных книжных ярмарках. Я только что вернулся с Франкфуртской, на которой у нас был отдельный стенд с портретом Солженицына, под которым стоял двадцать один том его собрания. На предыдущей ярмарке, в Париже — то же самое. Там гостем книжного салона была Наталия Дмитриевна, она дала большое интервью Первому каналу французского телевидения. Причем это был разговор не только о творчестве Солженицына, но и о главных проблемах современности.
 
АМ О чем, например?
 
БН Говорили о Владимире Путине и Эммануэле Макроне, затрагивали тему взаимоотношений между двумя странами, проблему беженцев, европейские санкции против России... Кстати, президент Макрон должен был посетить российский стенд, поскольку Россия была главным гостем Парижского книжного салона, но в знак протеста, не помню, с чем связанного, он отказался это сделать.
 
АМ Нашел с кем счеты сводить — с писателями.
 
БН Когда меня об этом спрашивали французы на выставке, я им говорил то же самое. Пришел бы и сказал все, что он думает о России, о наших проблемах, о современном устройстве мира. Может, еще и союзников нашел бы, понимание встретил...
 
АМ О чем с вами говорят посетители книжных ярмарок, какие пожелания высказывают?
 
БН Нас просят всегда об одном — дайте побольше хороших книг. И мы с удовольствием делаем тут все, что можем. Вот, пожалуйста: собрание сочинений Солженицына.
 
АМ На чьи средства издается собрание?
 
БП На средства издательства «Время».
 
АМ Минкульт никак не помогает?
 
БП Финансово — нет. В 2009 году издание первого тома поддержал Банк ВТБ. Остальные двадцать томов — исключительно за свой счет.
 
АМ Для «Времени» это финансовое бремя?
 
БП Можно было бы и так сказать, если бы мы не понимали, что делаем очень важное дело.
 
АМ Вы говорили о Парижском книжном салоне. Хотел бы поинтересоваться, с чем, на ваш взгляд, связан непреходящий интерес к творчеству Солженицына во Франции?
 
БП Полагаю, с тем, что в своем творчестве он затрагивал проблемы общечеловеческого свойства.
 
АМ Но этим он близок не только французам.
 
БП Солженицын — летописец Русской революции. Его «Красное Колесо» и «Архипелаг ГУЛАГ», описанные им последствия этой революции касаются не только нас. Французам, чья история, как и наша, связана с революционными процессами, произведения Солженицына близки и понятны. Не будем забывать, для скольких эмигрантов из России Франция оказалась второй родиной. Следует еще добавить несколько слов об инерции великой русской литературы ХIХ века — литературы, из которой органично вырастает творчество Солженицына и которая Франции ближе, чем какой-либо из других стран. Для французов Солженицын очевидный продолжатель линии Толстого и Достоевского, писатель и мыслитель. Политическая актуальность, злободневность прозы Солженицына тоже играют не последнюю роль.
 
АМ Вы коснулись актуальности и злободневности творчества Солженицына, на которые Запад и, в частности, Франция живо реагируют. А насколько они вписываются в контекст нашей современной литературной жизни?
 
БП Думаю, что в нашей культуре Солженицын прочно занял место, соразмерное его таланту и вкладу в литературу. Не вижу, с кем бы еще он мог разделить это место. У него масса поклонников (назовем их так), к которым я отношу и себя, но есть и те, кто относятся к его творчеству иначе, иногда прямо противоположно. Я, естественно, считаю, что эти люди неправы. На мой взгляд, после великой русской литературы прошлых столетий, инерцию которой по сей день ощущает весь мир, Солженицын — случай беспрецедентный, вполне сопоставимый с той литературой, которую ему иногда пытаются противопоставить.
 
АМ А что пытаются вменить ему в вину противники Солженицына?
 
БП Говорят, что все, что он делал — не литература, а журналистика, что он недостаточно психологичен, что язык у него вычурный, искусственный и т. д. и т. п. Литература, вообще-то говоря, бывает разная. И, на мой взгляд, исторические реконструкции Александра Исаевиача невероятно убедительны. Я считаю, что использованный им метод письма — сплав литературных жанров и политической хроники — и находка, и большое писательское достижение.
 
АМ Вы забыли упомянуть в перечне претензий «Двести лет вместе».
 
БП Да, их, кстати, тоже не было в «вермонтском» собрании. Впервые книга была опубликована в 2001–2002 годах. Солженицын взялся за «Двести лет вместе», поскольку никогда не боялся горячих тем. Он неоднократно говорил и писал, что начал эту работу с трудом: «Я долго откладывал эту книгу и рад был бы не брать на себя тяжесть ее писать, но дальше откладывать некуда, жизнь кончается». Стоит ли говорить, как эта тема замалчивалась в СССР под самыми разными предлогами. Но вопросы, годами тлеющие, имеют свойства однажды вспыхивать. Потому-то он и ощущал необходимость выговориться до конца.
 
АМ Но не мог же Солженицын не понимать, насколько его позиция уязвима, и что многие сочтут «Двести лет вместе» намеренной попыткой столкнуть два народа?
 
БП Давайте не будем забывать, что писал эту книгу не историк-архивист, специализирующийся на «еврейском вопросе», а писатель, публицист. Если мы внимательно разберемся в предъявляемых Солженицыну претензиях, то заметим, что практически все они обращены к ученому, а не к писателю, в задачу которого никак не входило написать научный труд. А его чаще всего упрекают в том, что он оперировал неточными цифрами. Книга «Двести лет вместе» не была и не могла быть монографией. Но у людей, озабоченных проблемой антисемитизма в России, конечно же, есть неотъемлемое право с карандашом в руках вылавливать неточности в процентных соотношениях. Эти неточности никак не отменяют авторской позиции.
 
Давид Маркиш:
«Место Солженицына определяется не его личной строчкой в «табели о рангах» русской литературы, а его непреходящим присутствием в русской жизни».
 
Афанасий Мамедов Давид, можете ли вы сказать вслед за критиком Павлом Басинским, что Солженицын — первый из русских писателей, осмелившийся сам расставлять вехи своей судьбы? Не потому ли он ассоциируется у нас не только с «литературным удачником», но еще и победителем Системы, приговорившей его в свое время, как мы теперь уже знаем, к смерти и забвению?
 
Давид Маркиш Этот вопрос не к писателю, а к Судьбе. Мне кажется, расставлять вехи своей судьбы писателям не дано — будь то Гомер, Франсуа Вийон или Александр Солженицын. Продуманно, проявляя бритвенную отвагу и дерзость, выстраивать свою биографию — да, это дано некоторым, хотя и немногим. За Иосифа Бродского выстраивала его жизнеописание тупая и злобная власть. Осип Мандельштам, не ведая, что творит, выпустил на простор стихотворение про «кремлевского горца» — он не был самоубийцей, просто светлая власть творчества превозмогла в нем ужас перед темной властью рябого кремлевского разбойника. Солженицын сам, собственными неимоверными усилиями строил свое существование, наложившееся «один к одному» на жизнь его кошмарного времени. Он был гигант-ниспровергатель, и не судьба тут причиной и не Тот, Кто направляет ход судеб, а редчайшее везение и удача: власть его не растоптала насмерть своими сапогами, болезнь не убила. Он выжил, и вклад его в крушение Системы высок и прекрасен.
 
АМ Насколько подобающее масштабу личности и дарования место занял сегодня Солженицын в нашей литературе?
 
ДМ Место Солженицына определяется не его личной строчкой в «табели о рангах» русской литературы, а его непреходящим присутствием в русской жизни. И этому не препятствует тот факт, что современная молодежь иногда не знает его имени, не говоря уже о его идеях, которые можно обнаружить в прозе и стихах. Имя Солженицына-литератора, возможно, будет выцветать с течением времени, имя политического громовержца не поблекнет в обозримом будущем. Александр Исаевич Солженицын был не только зеком, писателем и зорким исследователем советской жизни, начиная с ее тюрем и лагерей. Солженицын был Явлением, чрезвычайно редко встречающимся в нашей жизни — может, раз в век. Явление немыслимо подвергнуть литературной критике, поскольку литература лишь одна из его составных частей, которая не существует в отрыве от остальных.
 
АМ Вы сейчас имеете в виду и его художественное наследие?
 
ДМ Художественное творчество, на мой взгляд, не стало основой векового явления по имени Солженицын: работа над самой главной, по его словам, книгой его жизни, его литературной сверхзадачей — историческим романом «Красное Колесо» — была прервана автором и не завершена. Сжатое изложение невоплощенного сюжета, своего рода приложение к незаконченному роману, представляется мне интереснейшими заметками, не имеющими, строго говоря, прецедента в литературе.
 
АМ В чем, на ваш взгляд, причина некого «экзистенциального» одиночества Солженицына как писателя?
 
ДМ В силу опасной политической ситуации и, возможно, склада характера Солженицын, уже прославленный публикацией «Ивана Денисовича», предпочитал держаться подальше от света юпитеров — конспиративное одиночество служило ему и его атакующим дерзким планам своего рода защитной стеной. Он оказался не только ниспровергателем, но и опровергателем: опроверг навязшее на зубах, успокоительное «Один в поле не воин». Воин, воин, и еще какой! Он сумел это доказать на своем примере.
 
АМ Можно ли сказать, что сегодня в нашей литературе существует «солженицынская традиция», если «да», могли бы вы назвать имена писателей, которые, на ваш взгляд, наследуют Солженицыну?
 
ДМ Солженицынская литература с него самого началась, на нем и закончилась. У него нет наследников-продолжателей и быть не может, потому что «лагерная литература» сегодня не вызывает интереса в поредевших рядах читателей, душевнейший Иван Денисович принимается многими из них как жалкий приспособленец, а классический «Матренин двор» объявляется краеугольным камнем литературы «деревенщиков», ушедших в небытие вместе с советской властью. Сегодня, в «переходный период», ни у кого нет продолжателей: старые мастера ушли, новые не появились.
 
АМ Рад, что вы заступились за Ивана Денисовича, в русской литературе он один из любимых моих персонажей. А как вы относитесь к празднованию его юбилея, так сказать, на государственном уровне?
 
ДМ Вся эта суета вокруг Солженицына культурного пейзажа не портит, но и воздуха тоже не озонирует.
 
АМ Нуждается ли современная отечественная словесность в писателях-духовных вождях, писателях-водителях с сильными лидерскими качествами или все-таки главное дело писателя — писать?
 
ДМ Писатели с лидерскими признаками сегодня могут сгодиться лишь в борьбе литературных течений. Фантазировать, сочинять — единственное, чем стоит заниматься писателю.
 
АМ Могли бы назвать произведения Солженицына, которые любите и хорошо знаете? И вообще можно ли читать Солженицына не в рост, а просто для души?
 
ДМ «Один день Ивана Денисовича», о котором мы только что говорили, «Матренин двор» и последние главы романа «Раковый корпус» — вот то, что осталось для меня в литературе Солженицына. Старуха Матрена — быть может, единственный женский образ, безукоризненно вылепленный писателем.
 
АМ Следите ли вы за исследованиями творчества Солженицына?
 
ДМ Общепринято так или иначе сопоставлять и сравнивать творчество Солженицына и Шаламова. Этот прием кажется мне неуместным и неправомерным, как и всякое сравнение литературных текстов, выражающих индивидуальное восприятие их авторами воображенной реальности.
 
АМ Автор прижизненной биографии Солженицына Людмила Сараскина говорила, что работая над его биографией, чувствовала обязанность многое прояснить при жизни Солженицына: «Очистить его биографию ото лжи, клеветы, тенденциозных нелепостей и выдуманных версий». Как вы считаете, в какой мере удалось это сделать и изменилось ли отношение к Солженицыну и его творчеству после выхода в свет наиболее полной его биографии?
 
ДМ На протяжении жизни писатель, мне кажется, несколько раз по требовательным причинам пишет автобиографию. Это то, чем писатель готов поделиться с публикой. И этого достаточно. Писание как прижизненных, так и посмертных писательских обстоятельных биографий — тяжкий труд: документальная точность приковывает к источнику, это связывает руки сочинителя и пеленает его фантазию. Романизированная биография — вот прекрасный выход из создавшегося положения, но не всякому сочинителю дано справиться с такой задачей. Надо быть Арманом Лану, чтобы написать книжку «Милый друг Мопассан». Написать биографию Солженицына трудно вдвойне: жизнь его извилиста, но в то же время и пряма, как полет пули. Творчество писателя отъединено от его жизненных обстоятельств, но не слишком далеко: поскрести получше прозу, и в пучине текста, как рыба в омуте, обнаружится ее создатель. Солженицын здесь не является исключением из правил. «Официальная биография», одобренная синклитом литературоведов, а то и самим героем сочинения, не служит восприятию читателем писательского творчества. Наилучшая биография писателя — и при жизни, и после нее — это его литературные труды.
 
АМ Писатель Солженицын, как известно, был не только творцом, но еще и борцом, прежде всего — с Системой. Насколько актуальны сегодня публицистические тексты Солженицына?
 
ДМ Публицистика Солженицына, к которой, прежде всего, я отношу «Архипелаг ГУЛАГ», представляется мне куда более весомой и мощной, чем его художественное наследие. От несомненного бронебойного «Архипелага» до сомнительных «Двести лет вместе» протянут канат, прочерчивающий путь этого человека — с взлетами и провалами, как у всякого живого теплокровного существа. Кружевная утопия «Жить не по лжи», столь актуальная в сегодняшнем российском социуме, настоятельные несбыточные рекомендации осваивать и обживать Сибирь, предъявление мифических прав на «целинные земли» Северного Казахстана — все это очерчивает угловатую фигуру куда как незаурядного русского мечтателя, с высоким лбом, твердо рассеченным вертикальной бороздой от самой переносицы. Это лицо, размноженное в тысячах фотографий, в 60-70 годы соседствовало на стенках комнат наших «читающих мальчиков» с фотопортретом другого литературного кумира — американца Эрнеста Хемингуэя в его вязаном свитере. Со временем Солженицын исчез со стен, а Хемингуэй задержался еще на несколько лет — до повзросления мальчиков... Пересек Лету Солженицын, ушли из жизни его современники — товарищи и неподкупные оппоненты. 100-летие писателя отмечается торжественным образом: мертвецов и славословить, и судить куда легче, чем здравствующих.
 
Андрей Немзер: «Солженицын — писатель, в сочинениях которого запечатлено великое множество неповторимых человеческих личностей».
 
Афанасий Мамедов Мы знаем, что, если именем писателя у нас называют одну из улиц столицы, то это далеко не всегда факт признания народом его великого дарования, способности жертвовать собой во имя тех, кто будет ходить по этой улице и т. д. и т. п. С одной стороны, произведения Солженицына входят теперь в школьную программу, с другой — можем ли мы сказать, что духовный опыт Александра Солженицына по осмыслению всего произошедшего в нашей стране в ХХ веке действительно осознан широкими массами наших современников, народом? Освоен нами?
 
Андрей Немзер Разумеется, нет. Тут нет ничего удивительного. Благую Весть мы получили две тысячи с лишним лет назад, но кто же посмеет утверждать, что Весть эта человечеством «осознана»? Кто дерзнет сказать, что в наше сознание вошел опыт Пушкина, Достоевского, Толстого? А ведь «Медный всадник», «Идиот», «Война и мир» (не говоря уж о «Короле Лире» и «Дон-Кихоте») пришли к читателю ощутимо раньше, чем «Один день Ивана Денисовича». Так называемая «классика» изучается в школах, переиздается, постоянно истолковывается (и не редко — осмысленно), ставится на сцене, экранизируется, но изрядную часть современного общества оставляет равнодушной, а у многих (увы, это «простой факт») вызывает отторжение. Когда иронично-глумливое, а когда и яростное, с пеной на губах. Почему с Солженицыным дело должно обстоять иначе? Потому что великий писатель всего десять лет назад еще был нашим современником? Это не основание. Чего только не несли современники о Достоевском и Толстом! И их уходы отнюдь не обеспечили авторам «Анны Каренины» и «Братьев Карамазовых» безоговорочного общего признания. Злобные клеветнические нападки на Солженицына приметнее, чем равнодушие к его свершениям, но еще большой вопрос, что хуже характеризует наше общество, что тяжелее скажется на нашем будущем. Эти печальные (и глубоко закономерные) обстоятельства не отменяют, однако, ни величия Солженицына, ни тех плодотворных опытов осмысления его слова и судьбы, что происходили вчера, происходят сегодня и — убежден — продолжатся в будущем. Злоба и пошлость всегда нагляднее, чем осмысление как уроков истории, так и истинного искусства.
 
АМ Нет ли вокруг имени Солженицына своеобразной «полосы отчуждения», вполне естественной, впрочем, для «писателя-одиночки», каким он по сути был?
 
АН Солженицын по природной сути своей не был «писателем-одиночкой». Тут следует оговориться: в известной мере одинок каждый из нас. Одиночество людей великих просто более зримо, чем наше. Но на вопрос, был ли Солженицын более одинок, чем Пушкин, я без колебаний отвечу отрицательно. (Из чего, конечно, не следует, что Пушкин сводится к «одиночеству».) Нельзя подчиняться удобным стереотипам — жизнь и судьба любого писателя (любого человека) много сложнее готовых схем, зачастую строящихся без учета биографической конкретики. И в довоенные годы, и на фронте, и в заключении Солженицын окружен друзьями, благодарная память о которых сохранена в его сочинениях (в ранней стиховой повести «Дороженька», в романе «В круге первом», в «Архипелаге...»...). В годы вынужденного «подпольного» писательства, Солженицын верит, что не он один занят восстановлением истинной истории русского XX века и человеческих судеб, ее составивших. Скорбь о тех, кто сгинул, не произнеся своего слова, проявляется в сочинениях Солженицына не раз и не два. О людях, помогавших Солженицыну в работе, писатель благодарно и подробно поведал миру сразу, как это стало возможным — в «Невидимках», пятом дополнении книги «Бодался теленок с дубом». В той же книге и нескольких интервью первых лет изгнания мы находим бесспорные свидетельства глубокого интереса Солженицына к писателям-современникам, в том числе — к тем, кто публиковался в легальных подсоветских изданиях. Еще в изгнании Солженицын задумывает литературную премию, что должна споспешествовать вниманию общества к лучшей — и разной — русской словесности. Список лауреатов этой премии — начиная с первого, академика В. Н. Топорова — по-моему, решительно опровергает концепцию «Солженицын — одиночка». Как опровергает ее личная история Солженицына, его счастливое домостроительство: если именовать «одиночкой» человека, вырастившего трех сыновей и дождавшегося внуков, то кого же должно звать иначе? Наконец, но не в последнюю очередь: Солженицын — писатель, в сочинениях которого запечатлено великое множество неповторимых человеческих личностей. Так писать человек, замкнутый на себе, просто бы не смог.
  
АМ Умеют ли наши современники читать Солженицына? Получается ли?
 
АН Об отношении к его наследию сегодняшнего читателя я сказал выше. Мы в большинстве своем вообще разучились читать. Мы уверены, что можем и должны жить «своим умом», каковой на поверку оказывается системой навязанных стереотипов. Почти каждый из нас упоен собственной «индивидуальностью», не замечая, как наше «одиночество» сопряжено со «стадностью». Исправить сложившееся положение дел разовыми мерами невозможно. Разучиться читать много проще, чем обрести эту способность вновь. А научиться читать только Солженицына — игнорируя Шекспира и Пушкина, Диккенса и Достоевского — в равной мере невозможно и бессмысленно. Солженицын вовсе не хотел, чтобы его сочинения «заменили» мировую литературу.
 
АМ Не напиши Солженицын ничего, кроме «Матрениного двора», «Одного дня Ивана Денисовича» и «Архипелага ГУЛАГа», остался бы он тем же Солженицыным, каким мы его знаем и ценим сейчас? (Я сейчас не столько о том, хватило бы нам его дарования, сколько о том «портрете писателя», который формируется всем комплексом его текстов, поступков и т. п.).
 
АН У каждого читателя есть право больше любить одни произведения Солженицына, чем другие. Точно так же, как у любого читателя Толстого есть право любить «Войну и мир» больше, чем «Анну Каренину». Для меня «В круге первом» и «Раковый корпус» никак не «литературные памятники», а живые, сложно организованные, требующие «встречной» интеллектуальной и душевной работы читателя книги. Не менее захватывающие, чем «Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор» и «Архипелаг ГУЛАГ». Между прочим, есть у меня ощущение, что почитание «Архипелага...» ныне обрело ритуальный характер. Если о «Красном Колесе» бодро и гордо говорят: «Мы не читали и читать не будем», то иные величания «Архипелага...» заставляют усомниться в том, что «опыт художественного исследования» был действительно прочитан его «адептами». Впрочем, в последние годы складывается примечательная тенденция и в толковании «Красного Колеса». «Повествованье в отмеренных сроках» стараются свести исключительно к порицанию Февральской революции (будто с неба упавшей на пребывающую в благости Россию). Февраль оказывается страшен словно бы «сам по себе» — а не тем, что обеспечивает захват страны большевиками и установление их чудовищной диктатуры. Те, кто противополагают «Красное Колесо» «Архипелагу...» (с любой расстановкой акцентов!), на мой взгляд, читают не Солженицына, а «что-то другое». Поэтический мир любого истинного писателя един. Остался ли бы Солженицын Солженицыным, если бы не написал «Раковый корпус», крохотки, двучастные рассказы? Конечно, остался бы, но другим. Как Пушкин остался бы Пушкиным, если бы корпус его творений сводился, скажем, к «Евгению Онегину», «Медному всаднику» и «Капитанской дочке». Все так, но мне страшно даже подумать о Пушкине (и того больше — о нас!) без «Кавказского пленника», «Повестей Белкина» и «Сказки о царе Салтане...».
 
АМ Одна из моих любимых писательских бографий написана Джеральдом Мартином — единственным «официальным» биографом Габриэля Гарсиа Маркеса. Мне ничуть не мешает, что какие-то из глав этой книги «курировал» ее герой. Андрей Семнович, сегодня вы, пожалуй, один из самых высокопрофессиональных толкователей и в некотором роде охранителей наследия Александра Исаевича, скажите, каково ваше отношение к биографии Солженицына, написанной Людмилой Ивановной Сараскиной? Вам не мешает то обстоятельство, что она является его «официальным биографом»?
 
АН Перед тем как говорить о биографии Солженицына, написанной Л. И Сараскиной, следует подчеркнуть: наследием великого писателя занимается сейчас совсем не мало достойных исследователей. Здесь не место для библиографического реестра, но считаю долгом своим назвать сотрудников «солженицынского» отдела Дома русского зарубежья, который возглавляет Г. А. Тюрина, И. Б. Роднянскую, П. Е. Спиваковского, А. Д. Шмелева... Это — в России (список далеко не полный). Незаурядные работы о Солженицыне выходят и на Западе — упомяну (опять-таки «избирательно») труды Жоржа Нива (пионера «нашего дела», ныне ставшего его патриархом), Ричарда Темпеста, Майкла Николсона... Далеко не все конкретные решения даже перечисленных — высоко чтимых мною — коллег вызывают у меня полное согласие, но без их исследований я не представляю себе осмысленного разговора о Солженицыне. То же относится к работам Л. И. Сараскиной, которые, кстати, не исчерпываются книгой, вышедшей сперва в серии «Жизнь продолжается», а после кончины Солженицына перешедшей под эгиду «ЖЗЛ». Какие-то эпизоды жизни Солженицына я вижу иначе, о каких-то его сочинениях думаю не так, как Л. И. Если бы биографию автора «Красного Колеса» написал я, опус этот несомненно бы расходился (в каких-то точках — больше, в каких-то — меньше) с тем жизнеописанием, которым мы сейчас, к счастью, располагаем. Другое дело, что я не склонен к жанру биографии вообще — так, довольно давно занимаясь Алексеем Константиновичем Толстым и Давидом Самойловым, написав об их поэтических свершениях не так уж мало, я никогда даже не примеривался к соответствующим жизнеописаниям. Но это моя проблема! И тем более я — при всех совершенно закономерных разногласиях! — благодарен Л. И. Сараскиной за ее труд. Слава Богу, что и любя Солженицына, осознавая его величие, можно думать о нем по-разному. Что же до клубящейся в воздухе «гипотезы» (с обвинительным оттенком) о том, что, дескать, биография Солженицына писалась под его «присмотром» (вариант: «под диктовку»), то она у меня вызывает только смех (в зависимости от настроения — разной степени нервности-злобности). Общение биографа с его героем, коли он здравствует, в порядке вещей. (Странно и объективно дурно, когда происходит иначе.) Л. И. Сараскина использовала в книге записи своих бесед с писателем (кстати, расспрашивала она о делах давно минувших дней не его одного!) и материалы семейного архива — это позволило ей представить читателю многие прежде неизвестные факты. Для того чтобы вывести отсюда концепцию «присмотра», необходимо сделать произвольный логический скачок. Солженицын многое Л. И. рассказывал, но отнюдь не предлагал биографу какую-то готовую версию своей биографии. Глубоко личный тон книги Сараскиной ощутим каждым более-менее опытным читателем. Но если нужны «доказательства», то не без удовольствия их предъявляю. Я писал сопроводительные статьи к Узлам «Красного Колеса» для тридцатитомного собрания сочинений. Три из них были прочитаны Солженицыным (статьи об «Апреле Семнадцатого» и «На обрыве повествования» писались после кончины писателя). Александр Исаевич отозвался о каждой из этих работ, сделал разного рода замечания, в каких-то случаях отметил неожиданность (для него) моих «прочтений», предлагал некоторые фрагменты текста еще обдумать (развить, сжать). Но при этом всякий раз подчеркивал: решать — только Вам. Я и решал. В каких-то случаях благодарно принимая советы, а в иных — оставляя «свое». Потому просто не могу себе представить, что с Л. И. Сараскиной Солженицын вел диалог иначе, чем с А. С. Немзером.
 
АМ Солженицын, при всей неохватности его творчества, никогда не писал того, чего мог бы не писать. Для чего вдруг Александру Исаевичу понадобились «Двести лет вместе»? Известно, что славы книга ему не прибавила, обаяния к образу — тоже вряд ли, так какую же цель преследовал «последний крупный писатель», что пытался изжить этой книгой? Почему не побоялся, что ею могут воспользоваться нечистоплотные во всех смыслах люди?
 
АН Почему Солженицын написал «Двести лет вместе», он внятно объясняет во вступлении к книге. В ходе работы над «Красным Колесом» скопилось много материалов о русско-еврейских отношениях. Материалы эти оказались ненужными для солженицынского повествования о русской революции. Тем, кто читал «Красное Колесо» (а не тенденциозные отклики на великое повествование), ясно, что Солженицын последовательно «снимал» давние параноидальные — сущностно антиисторические — мифы о роковой роли в национальной катастрофе евреев, масонов, Распутина. Меж тем собранные писателем материалы о русско-еврейских отношениях не могли не вызывать напряженной рефлексии. Ибо проблема эта реальна. Опытом такой рефлексии и стал двухтомник «Двести лет вместе». Предъявляемые Солженицыну обвинения в «антисемитизме» я полагаю совершенно необоснованными. Попросту — вздорными. Кроме прочего, запутывающими проблему реального антисемитизма, отнюдь не надуманную. Свое отношение к двухтомнику «Двести...» я выразил (кажется, достаточно внятно) в газетных откликах на его первый и второй тома. Здесь приведу лишь их заголовки: «Как мы вместе мостили дорогу в ад» — «Как мы вместе жили в аду». Желающие ознакомиться с этими текстами найдут их в моей книге «Замечательное десятилетие русской литературы» (М.: Захаров, 2003; стр. 495-500). Могут ли книгу Солженицына использовать в своих целях ненавистники евреев? Могут. Они, как и любые ослепленные фанатики, что угодно «для пользы дела» использовать готовы. Предвидел это Солженицын? Уверен, что предвидел. Как и другое: недобросовестное прочтение его книги некоторой частью «либерального сообщества», оборачивающееся потоками клеветы. Что ж, Солженицын всегда писал без оглядки на идеологов (не только советских) — он верил в своих читателей, верил, что нам по силам (по уму) расслышать его слово. А не довольствоваться правдинским и литгазетным враньем об «Архипелаге...» и/или велеречивым памфлетам, призванным заместить «Двести лет вместе» (да и «Красное Колесо»).
 
АМ Как вы относитесь к словам Бенедикта Михайловича Сарнова, что Солженицын и как писатель, и как человек был соткан из сплошных противоречий?

 АН Предложенный для обдумывания тезис Б. М. Сарнова о «противоречивости» Солженицына-писателя и Солженицына-человека вызывает двоякую реакцию. Во-первых, кто же не состоит из противоречий? Ни среди писателей, коими я когда-либо занимался, ни среди моих знакомых «цельнометаллических» фигур не упомню. Подозреваю, что и Б. М. Сарнов таковым не был. Как сказано в любимой мною с детских лет повести Стругацких «Понедельник начинается в субботу», «дубли у нас простые». Во-вторых же, некоторые вполне нормальные изначально слова и речевые обороты в определенных ситуациях (традициях) обретают дополнительные — неприятные — смыслы. Так обстоит дело с «противоречиями»: употребление этого слова в «литературном» контексте у меня немедленно вызывает ассоциацию с гнусной статьей Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции», а потому представляется дурновкусным. Видимо, Б. М. Сарнов мыслил на сей счет иначе. Что странно для профессионального литератора, не понаслышке знакомого с советчиной.
 
АМ Чем вы объясняете тот факт, что Солженицын, будучи писателем исключительно «русского образца», оказался востребованным на Западе едва ли не больше, чем на родине?
 
АН Во-первых, Солженицын (как и большинство интеллигентных людей его поколения) был хорошо начитан в европейской классике. (Да и о модернистской западной словесности представление имел.) Во-вторых, он никогда не считал, что пишет только для своих соотечественников. Конечно, для его книг важен специфический русский опыт ХХ века, но не менее важно и общечеловеческое начало. В России XIX века взахлеб читали Байрона, Жорж Санд, Диккенса, Гейне, Теккерея... Это были очень нужные русскому читателю авторы. В веке следующем так обстояло дело то с Ремарком, то с Хемингуэем, то с Селинджером, то с Беллем, то с Маркесом. На Западе до сих пор активно читают и ставят Чехова, который от того не перестает быть глубоко русским писателем. Почему в той или иной стране в какой-то исторический момент возникает повышенное внимание к «чужому» писателю. Если вынести за скобки аксиоматичное для меня положение «гений открыт всем», то должно вникать в конкретные социокультурные ситуации. Известно, что во Франции Солженицына читали, обмысливали, принимали сердцем больше, чем в англосаксонском мире. Так было в 1960-70-е, так же, кажется, дело обстоит и сейчас. Почему? Дабы всерьез ответить на этот вопрос, надо знать интеллектуальную, культурную, политическую историю Франции (причем не только ХХ века!) гораздо объемнее и глубже, чем я.
 
АМ Известно, какую роль в творчестве Солженицына сыграл его «Русский словарь языкового расширения», который он составлял всю жизнь. Но одно дело научное собирательство, и совсем другое — его введение в ткань литературного произведения. Не кажется ли вам несколько нарочитым появление забытых и полузабытых слов в текстах Солженицына? Не слишком ли они привлекают внимание, цепляют, сбивают с ритма, притормаживая естественный бег его прозы?
 
АН Архаизмы, диалектизмы и прочие «странные» слова мне у Солженицына не мешают. Вот у Вельтмана (писателя основательно забытого, но яркого), у Лескова, у Ремизова иногда мешают. Недаром Б. М. Эйхенбаум назвал статью о Лескове «Чрезмерный писатель», недаром говорили, что Лесков пишет «эссенциями». В прозе Солженицына я «чрезмерности» и «эссенциальности» не слышу. Кто-то не слышит их у Ремизова, Андрея Белого, Бабеля. А кто-то слышит у Гоголя. И раздражается. Как другие раздражаются «бесцветностью» и гладкостью (по-моему, примышленными!) прозы Тургенева. Солженицын никогда не говорил, что принадлежность русской культуре делает человека лучшим, чем остальные. Он никогда не поощрял национального самохвальства. Вот что писал он в самом начале работы «Как нам обустроить Россию?» — сразу после исчисления тех чудовищных бед, которые принесли нам десятилетия большевистской власти: «Но так устроен человек, что всю эту бессмыслицу и губление нам посильно сносить хоть и всю нашу жизнь насквозь — а только бы кто не посягнул обидеть, затронуть нашу нацию! Тут — уже нас ничто не удержит в извечном смирении, тут мы с гневной смелостью хватаем камни, палки, пики, ружья и кидаемся на соседей поджигать их дома и убивать. Таков человек: ничто нас не убедит, что наш голод, нищета, ранние смерти, вырождение детей — что какая-то из этих бед первей нашей национальной гордости!» Это было напечатано, между прочим, многомиллионным тиражом. После этого мы будем говорить о национализме Солженицына?! А если нужен пример посвежее, то перечитайте (или прочитайте наконец!) крохотку «Позор» (1997): «Какое это мучительное чувство: испытывать позор за свою Родину. В чьих Она равнодушных или скользких руках, безмысло или корыстно правящих Ее жизнь. В каких заносчивых, или коварных, или стертых лицах видится Она миру. Какое тленное пойло вливают Ей вместо здравой духовной пищи. До какого разора и нищеты доведена народная жизнь, не в силах взняться. Унизительное чувство, неотстанное. И — не беглое, оно не переменяется легко, как чувства личные, повседневные, от мелькучих обстоятельств. Нет, это — постоянный, неотступный гнет, с ним просыпаешься, с ним проволакиваешь каждый час дня, с ним роняешься в ночь. И даже через смерть, освобождающую нас от огорчений личных, — от этого Позора не уйти: он так и останется висеть над головами живых, а ты же — их частица». Можно еще «примеры» привести — и из художественной прозы, и из публицистики. Думаю, однако, что и этих достаточно.
 
АМ Почему, на ваш взгляд, за те четырнадцать лет, что суждено было прожить Александру Исаевичу в новой России, мы интересовались им меньше, чем в вермонтский период его жизни, хотя поводов было предостаточно?
 
АН Кто — мы? Кто-то (к примеру, я) не меньше. Границей же изменения отношения к Солженицыну следует признать не его возвращение в Россиию, а «зрелую» перестройку. И в последние годы «застоя», и в «новые времена» интеллигенцию (в самом широком и нейтральном смысле слова) интересовала политика. И в годы «бодания с дубом», и в годы изгнания Солженицын — кем бы ни был он на самом деле — виделся политической фигурой. Едва ли не единственной. К исходу 1987 года у нас обнаружилось изрядное множество политиков. Они и занимали публику. Зачем читать «Как нам обустроить Россию», если можно следить за битвами народных депутатов? Зачем вникать в мысли Солженицына, если можно внимать речам, к примеру, Собчака? Дальше можно довольно долго говорить о том, что расширение доступного информационного поля несет не только обретения, но и потери.
 
АМ Существует мнение, что за двумя литературными нобелиантами — Бродским и Солженицыным — закрылись двери Большой русской литературы. Но Бродский оставил по себе сонмы подражателей и немало талантливых последователей, а Солженицын — напротив, не оставил литературных наследников. С чем это связано?
 
АН Тут просто. Стихи (не шибко высокого градуса) писать вообще гораздо легче, чем сколько-то сносную прозу. Стихотворцев у нас куда больше, чем прозаиков. И, как правило, сильный поэт обрастает множеством подражателей. Преимущественно — мало одаренных. Так было с Пушкиным, то же самое случилось с Некрасовым, а кому на самом деле сейчас подражают больше: Бродскому, Цветаевой или Дмитрию Александровичу Пригову — я судить не возьмусь. Воздействие Солженицына на отечественную литературу, конечно, есть. Я сейчас не говорю о тех, кто пытается «писать, как Солженицын». Я о том, что весьма несхожие достойные русские писатели второй половины ХХ века знали: они работают в присутствии Солженицына. И это касается далеко не только авторов «деревенской прозы», что особенно многим обязаны создателю «Одного дня Ивана Денисовича» и «Матренина двора». Ну а сейчас? Не знаю, я плохо понимаю, что происходит в нашей новейшей прозе. Мне очень мало что нравится. Как, впрочем, и в стихотворстве. Лучше об этом спрашивать кого-нибудь другого.

АМ Актуальны ли сегодня публицистические тексты Солженицына?
 
АН Если читать с умом — очень. При свете нашего разговора посмотрите на «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни» или «Образованщину», отвлекаясь от, безусловно, присутствующих там «ситуационных» мотивов. Но публицистика не может обойтись вовсе без сиюминутной составляющей. Таковая есть не только в статьях Чернышевского, но и в «Дневнике писателя». В публицистике Солженицына должно искать «большие» смыслы. И «Письмо вождям Советского Союза», и «Как нам обустроить Россию?», и «„Русский вопрос“ к концу ХХ века» могут нас такими смыслами одарить. Стимулируя соразмышление — которого и ждал от своих читателей Солженицын.
 
АМ В ваш «джентельменский набор» книг, способных в корне изменить сознание читателя, входят книги Солженицына?
 
АН Я вообще, знаете ли, читать люблю. Профессию свою выбрал сознательно. И круг моих любимых книг много шире, чем круг текстов, которыми я занимаюсь. Другое дело, что этот «второй круг» всегда входит в «первый». Не всегда получается писать о тех сочинениях, что тебе особенно дороги. У меня, к примеру, о Пушкине специальных работ нет. Да и о Достоевском, Толстом, Пастернаке... С Солженицыным получилось иначе —вот я и радуюсь.
 
АМ Фигура Солженицына не укладывается в рамки писателя-публициста, скорее он «духовный вождь» целого поколения. Нуждается ли современная отечественная словесность в таких «водителях», каким был для многих Солженицын?
 
АН Я думаю, что словесность (хоть русская, хоть какая угодно еще) никогда не нуждалась в вождях. Дело писателя — писать, дело читателя — читать. Проблема национального лидера совершенно иного порядка. Я бы хотел, чтобы у нас были серьезные мыслящие политики. Но при этом я абсолютно уверен, что писатель очень редко может занять такую позицию, что называется, с толком. Вацлав Гавел мог быть президентом (по сути, почти бесправным, на уровне конституционного монарха) и национальным символом в «компактной» Чехии — да и то недолго. Многочисленных же лидеров постсоветских государств, обремененных литературным или «гуманитарным» прошлым, и вспоминать не хочется.
 
Солженицын всю жизнь упорно говорил: «я — писатель». И никогда не намеревался занять какой-либо государственный пост. Пора бы уяснить, что надлежит нам не строиться под знаменем Солженицына или какого-то иного (пока неведомого) большого художника, а научиться понимать настоящих писателей — ушедших и здравствующих. В финале Нобелевской лекции он говорит: «ОДНО СЛОВО ПРАВДЫ ВЕСЬ МИР ПЕРЕТЯНЕТ». Чтобы случилось так, слово должно быть не только произнесено, но и услышано.