Главная

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ВРЕМЯ»

просмотров: 502 | Версия для печати | Комментариев: 0 |
История с исключением
50 лет назад Солженицын был изгнан из Союза писателей. Вячеслав Огрызко, материал из газеты "Литературная Россия", рубрика "Как это было", № 2019 / 40. К исключению Солженицына из Союза писателей партаппарат вместе с литгенералами готовился два с лишним года. Правда, первыми инициативу проявили чекисты. 10 марта 1967 года председатель Комитета госбезопасности Владимир Семичастный, выступая на секретариате ЦК КПСС, заявил:

«Прежде всего нужно исключить Солженицына из Союза писателей. Это первая мера» (РГАНИ, ф. 4, оп. 44, д. 2, л. 48).

Однако партначальство поначалу посчитало эту меру чрезмерной. Оно тогда ограничилось всего лишь обсуждением вопроса о художнике в своём узком кругу.
Потом недовольство проявило литначальство. В частности, в сентябре 1967 года к руководству Союза писателей СССР обратился Михаил Шолохов. Заведующий отделом культуры ЦК КПСС Василий Шауро позже доложил:

«М.Шолохов, в частности, дав должную оценку антисоветской сущности пьесы «Пир победителей», предложил исключить Солженицына из Союза писателей».

22 сентября 1967 года собравшийся специально по Солженицыну секретариат Союза писателей СССР предложил художнику обдумать своё поведение и дать ответ попыткам буржуазной пропаганды использовать его имя в антисоветских целях.

«В случае, если Солженицын этого не сделает, было, – рассказал Шауро 4 октября 1967 года партруководству, – внесено <на секретариате СП СССР> предложение (т.т. Марков, Яшен) рассмотреть вопрос о пребывании его в рядах Союза писателей СССР».


Но дальше угроз дело тогда не пошло.
Почему же осенью 1969 года ситуация резко изменилась? Я думаю, всё дело было в приближавшемся третьем съезде писателей России. Власть и так этот литфорум несколько раз переносила. Дальше оттягивать съезд не имело смысла. Ястребы из Политбюро опасались, как бы Солженицын не устроил новый скандал. Им хватило весны 1967 года. Помните: художник в самый канун четвёртого всесоюзного писательского съезда разослал чуть ли не по всей стране открытое письмо, которое вызвало огромный резонанс во всём мире. Похоже, группа помощников Леонида Брежнева убедила шефа в необходимости принятия превентивных мер.

Всё было предопределено в ЦК
Сегодня нет сомнения в том, что операция по исключению Солженицына из Союза писателей была санкционирована как минимум в двух кабинетах – главного партийного идеолога Михаила Суслова и секретаря ЦК КПСС по пропаганде Петра Демичева. Куратором акции стал отдел культуры ЦК, который возглавлял тогда Василий Шауро. Но главным исполнителем этого задания партия назначила председателя Союза писателей России Леонида Соболева.
Первый этап акции планировалось осуществить руками ответственного секретаря Рязанской писательской организации Эрнста Сафонова. Все инструкции ему должен был дать Соболев.
31 октября 1969 года Сафонов получил срочный вызов в Москву. Уже в 1989 году он рассказывал:

«Своё несогласие проводить собрание по исключению А.И. Солженицына из Союза писателей после короткой беседы со мной «на самом верху» я выразил 31 октября 1969 года на заседании рабочего секретариата СП РСФСР, которое проводил Леонид Соболев в присутствии инструктора ЦК КПСС Жильцовой и на котором «уговаривали» меня в течение четырёх часов (Л.Соболев: «Вы-то молоды, а вот как мне, старику…». Жильцова: «В конечном счёте вопрос решён, независимо от того, как вы лично или даже вся ваша организация поступит…»).
Причём, ради истины уточню, что в своей тогдашней позиции я исходил не из «идейных» соображений – просто не желал быть «стрелочником», не желал выступать в навязываемом мне качестве «застрельщика», «инициатора». Ведь всё то, что было в ту пору, незадолго, связано с именем Солженицына – его триумфальный приём в Союз писателей, обсуждение его произведений, выдвижение на Ленинскую премию и т.д., проводилось в Москве, нас, рязанцев, даже не считали нужным ставить о чём-либо в известность. Более того, на мои любопытствующие запросы в правление СП РСФСР я получал один и тот же ответ: «Это не вашего уровня заботы…» Спрашивается: почему же именно нам, не знакомым с тонкостями «дела», с зарубежными печатными выступлениями и прочими работами Солженицына, решили вменить столь сомнительную роль-обязанность? Лично я на неё пойти не мог – это было бы против совести» («Московский литератор». 1989. 14 октября).

Однако несмотря ни на что Рязанский обком партии и руководство Союза писателей России дали команду на 4 ноября созвать общее собрание Рязанской организации. Ну а чтобы всё выглядело пристойно, первым пунктом в повестку этого собрания предполагалось включить вопрос «О мерах усиления идейно-воспитательной работы среди писателей».
По разработанному в отделе культуры ЦК КПСС плану в Рязань на собрание местных литераторов официально должен был выехать рабочий секретарь Союза писателей России Франц Таурин. Именно ему начальство поручило сделать основное сообщение по главному вопросу повестки дня, а затем организовать выступления за исключение Солженицына. Но, похоже, полной веры в Москве Таурину не было. Не случайно на других машинах в Рязань из столицы в те же дни негласно отправились несколько сотрудников из аппарата ЦК КПСС – видимо, для того, чтобы дирижировать всем процессом из кабинетов руководителей Рязанского обкома партии.

Первый сбой в запланированном сценарии,
или Аппендицит Сафонова
В ЦК не сомневались в том, что само собрание в Рязани пройдёт под председательством Сафонова. Но главный рязанский литначальник накануне лёг в больницу с приступом аппендицита.

«В больнице, куда был отвезён с острым приступом, – вспоминал потом Сафонов, – меня, можно догадаться, тоже не оставили в покое: приехал в палату заведующий отделом пропаганды и агитации обкома партии – с настоятельным требованием письменно подтвердить моё «согласие». Ему я повторил то же самое, что говорил раньше другим официальным, назову так, лицам. И был я тут же «заблокирован»: в то время, как готовилось и проводилось собрание, ко мне не был допущен ни один из членов писательской организации, не дали возможности навестить меня изъявившему на то желание секретарю СП РСФСР Ф.Н. Таурину (знаю с его слов). «Тяжело болен», – и весь ответ.
Меня же настраивало на определённые мысли такое вот «несоответствие»: в разговорах со мной подчёркивалось, что собрание должно быть в декабре, а может, и после Нового года. А оно вдруг – в пожарном порядке – было назначено в самый канун Октябрьского праздника, когда на улицах развешивались красные флаги, печатались в газетах рапорты и приветствия, – 4 ноября. Как бы даже совсем не ко времени… Не потому ли, что один из областной организации, её руководитель, который уже являлся «тормозом» в намеченной акции, оказался в больнице, то есть устранённым? Но это – лишь моё предположение» («Московский литератор». 1989. 14 октября).

Приезд в Рязань соглядатаев из ЦК
Несколько иначе вспоминал те события Геннадий Гусев, который с 1969 года работал инструктором Отдела культуры ЦК КПСС. В интервью историку Николаю Митрохину он рассказывал:

«Я не люблю слово «соглядатай», но у меня была скорее позиция пассивного наблюдателя. Через три-четыре месяца после моего прихода в ЦК КПСС я был командирован как наблюдатель на приснопамятное собрание Рязанской писательской организации, когда Эрнст Сафонов внезапно сделал себе операцию аппендицита. Незадолго до смерти я его ещё раз и последний раз при жизни спросил: «Правда ли, что это был «самострел»?», поскольку этот вопрос очень широко муссировался в различных кругах. Эрик, которого я очень любил и писал о нём хорошо, поклялся мне, что это было «трагическое совпадение». Он говорил, что вряд ли бы уцелел после собрания, потому что его позиция расходилась с той, что была нужна руководству ЦК и обкому. Он не хотел механически голосовать за исключение, вместе с тем, он был достаточно осторожен, чтобы не оставить своего «особого мнения» в письменной форме, что могло бы повлечь неприятности. Так что его судьба хранила. С больного взятки гладки, он попал в больницу за сутки до собрания.
Солженицына поэтому исключали совсем другие люди – мелкие, бесталанные. Например, поэт Женя Белкин [Гусев всё перепутал, фамилия у этого Жени была другая – Маркин. – В.О.], который потом в стихах везде каялся и бился, как это он поднял руку на Солженицына. Он умер от пьянства год спустя после высылки Солженицына.
Я поехал на это собрание, сопровождая своего руководителя – заместителя заведующего отделом Альберта Беляева. Задание имел он, а я был при нём. Ещё раз повторю – поехал наблюдателем. Если он что забудет, я запомню. На самом собрании ни он, ни я не были. Как поётся в опере: «Песня певца за сценой». Мы были за сценой. Он был в здании отделения СП, а я в здании обкома. И уж потом мы собрались и обсуждали, какими должны быть дальнейшие шаги, как это докладывать на секретариате, как мы будем убеждать Соболева поддержать решение ЦК. Впрочем, его ни в чём убеждать оказалосъ не надо. Присутствующий в зале секретарь обкома партии Кожевников нам подробно рассказывал – кто выступал и что говорил. Самое главное, что Солженицын не пришёл ни на то собрание, ни на секретариат» («Новое литературное обозрение». 2012. № 3).

Забегая вперёд, отмечу: Гусев в этом интервью многое напутал, а что-то откровенно переврал. Так, Беляев на тот момент был не заместителем заведующего отделом культуры ЦК, а завсектором. И в Рязань ездил не он, а Юрий Мелентьев. Вот Мелентьев действительно занимал должность замзава.

Под каким соусом Солженицын был вызван на гражданскую казнь
Интересно, что самого Солженицына оповестили о намеченном собрании всего за несколько часов до гражданской казни. Утром 4 ноября к нему домой была послана технический секретарь Рязанской писательской организации.

«Она, – вспоминала первая супруга Солженицына Решетовская, – принесла писателю приглашение на заседание, которое должно состояться в 15 часов в тот же день. Тема заседания: «Информация секретаря СП РСФСР Таурина о решении секретариата СП РСФСР «О мерах усиления идейно-воспитательной работы среди писателей».

Всё бросив, Солженицын отправился в отделение Союза писателей. Но там он застал лишь Матушкина.

«Пожали друг другу руки, – рассказывала со слов мужа Решетовская, – поговорили о пьесах Матушкина, идущих в областном театре. Потом разом вошли все остальные, включая секретаря обкома Кожевникова, пожали Александру Исаевичу руку. И… началось»

Рязанское собрание
Уже в 2015 году я попытался материалы о состоявшемся 4 ноября 1969 года собрании рязанских писателей найти в РГАЛИ, в частности, в фонде Союза писателей России и в личном деле Солженицына. Но мне не повезло. В деле Солженицына оказалась лишь копия постановления собрания Рязанской писательской организации от 4 ноября 1969 года «О мерах усиления идейно-воспитательной работы среди писателей».
Само постановление состояло из трёх пунктов. В первом пункте рязанские инженеры человеческих душ «с гневом и возмущением осудили факты измены Родине перерожденцев и предателей Кузнецова, Демина, Белинкова». Уточню: под предателями подразумевались один из зачинателей молодёжной прозы Анатолий Кузнецов, сводный брат Юрия Трифонова – Демин и специалист по Тынянову и Олеше – литературовед Белинков. А вторым пунктом рязанцы исключили Солженицына – «за антиобщественное поведение, противоречащее целям и задачам Союза писателей СССР, за грубое нарушение основных положений Устава СП СССР» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 41, д. 339, лл. 10–11).
Куда же пропали стенограммы писательского собрания? Почему их не оказалось в деле Солженицына? Этого я пока выяснить не смог.
Впрочем, вместо стенограммы сохранился другой документ: сделанное рукой Солженицына «Изложение заседания Рязанской писательской организации 4 ноября 1969 года». Один из экземпляров этого изложения писатель в своё время пустил в самиздат, другой он привёл в качестве приложения к книге своих мемуаров «Бодался телёнок с дубом». Есть ещё экземпляр, отложившийся в Российском государственном архиве новейшей истории (РГАНИ), а именно в материалах Общего отдела ЦК КПСС. (РГАНИ, ф. 5, оп. 61. д. 668, лл. 182–194). Этот экземпляр, к слову, в своё время заверил начальник 5-го управления КГБ СССР генерал Филипп Бобков.
В «Изложении…» сообщалось, что на заседании присутствовали шестеро из семи состоявших на учёте в Рязанской писательской организации человек (отсутствовал секретарь организации Эрнст Сафонов, который лёг на операцию), а также – «секретарь СП РСФСР Ф.Таурин, секретарь по агитации и пропаганде Рязанского обкома КПСС Алексей Сергеевич Кожевников, редактор издательства Поварёнкин и ещё три товарища из областных организация» (РГАНИ, ф. 5, оп. 61, д. 668, л. 182). Председательствовал на собрании Сергей Баранов.
Началось заседание с сообщения Франца Таурина.

«Сама информация не занимает много времени. Ф.ТАУРИН прочитывает решение секретариата СП РСФСР, вызванное побегом А.КУЗНЕЦОВА за границу, с указанием новых мер идейного воспитания писателей. Сообщает, что подобные заседания уже проведены во многих областных писательских организациях и прошли на высоком уровне, особенно – в Московской писательской организации, где были выдвинуты обвинения против Лидии ЧУКОВСКОЙ, Льва КОПЕЛЕВА, Булата ОКУДЖАВЫ, а также и против члена Рязанской организации СП – СОЛЖЕНИЦЫНА» (РГАНИ, ф. 5, оп. 61, д. 668, л. 182).

В прениях выступили Василий Матушкин, Сергей Баранов, Евгений Маркин, Николай Левченко, а также редактор Поварёнкин. Первым «сдали» Солженицына Матушкин и Баранов. Потом дрогнул Евгений Маркин.

«Мне труднее всего говорить, труднее всех, – признался Маркин. – Глядя правде в глаза – речь идёт о пребывании Александра Исаевича в нашей организации. Я не был ещё членом Союза в то время, когда вы его принимали. Я нахожусь в угнетённом состоянии вот почему: небывалые колебания маятника из одной амплитуды в другую. Я работал сотрудником «Литературы и жизнь» в то время, когда раздавались СОЛЖЕНИЦЫНУ небывалые похвалы. С тех пор наоборот: ни о ком я не слышал таких резких мнений, как о СОЛЖЕНИЦЫНЕ. Такие крайности потом сказываются на совести людей, принимающих решение. Вспомним, как поносили ЕСЕНИНА, а потом стали превозносить, а кое-кто теперь опять хотел бы утопить. Вспомним резкие суждения после 1946 года. Разобраться мне в этом сейчас труднее всех. Если СОЛЖЕНИЦЫНА исключат, потом примут, опять исключат, опять примут – я не хочу в этом участвовать. Где тогда найдут себе второй аппендикс те, кто ушли от обсуждения сегодня? А у нас в организации есть большие язвы: членам Союза не дают квартир. Нашей Рязанской писательской организацией два года командовал проходимец Иван АБРАМОВ, который даже не был членом Союза, он вешал на нас политические ярлыки. А с Анатолием КУЗНЕЦОВЫМ я вместе учился в Литинституте, интуиция нас не обманывает, мы его не любили за то, что ханжа. На мой взгляд, статьи устава Союза можно толковать двойственно, это палка о двух концах. Но, конечно, хочется спросить Александра Исаевича, почему он не принимал участия в общественной жизни. Почему по поводу той шумихи, что подняла вокруг его имени иностранная пресса, он не выступил в нашей печати, не рассказал об этом нам? Почему Александр Исаевич не постарался правильно разъяснить и популяризировать свою позицию? Его новых произведений я не читал. Моё мнение о пребывании Александра Исаевича в Союзе писателей: к Рязанской писательской организации он не принадлежал. Я полностью согласен с большинством писательской организации» (РГАНИ, ф. 5, оп. 61, д. 668, лл. 184–185).

К слову: позже Маркин стыдил себя за это своё выступление, написав пронзительное стихотворение «Бакенщик», за что уже сам был подвергнут травле.

Отповедь Солженицына рязанским коллегам
Солженицын всё заседание сохранял спокойствие. Когда ему наконец дали слово, он сказал:

«Я сожалею, что наше совещание не стенографируется, даже не ведётся тщательных записей. А между тем оно может представить интерес не только завтра, и даже позже, чем через неделю. Впрочем, на Секретариате СП СССР работало три стенографистки, но Секретариат, объявляя мои записи тенденциозными, так и не смог или не решился представить стенограмму того совещания.
Прежде всего я хочу снять камень с сердца товарища МАТУШКИНА. Василий Семёнович, напомню Вам, что вы никогда не давали мне никакой рекомендации, вы, как тогдашний секретарь СП, принесли мне только пустые бланки анкет. В тот период непомерного захваливания Секретариат РСФСР так торопился меня принять, что не дал собрать рекомендаций, не дал принять на первичной рязанской организации, а принял сам и послал мне поздравительную телеграмму.

Обвинения, которые мне здесь предъявили, разделяются на две совсем разные группы. Первая касается Рязанской организации СП, вторая – всей моей литературной судьбы. По поводу первой группы скажу, что нет ни одного обоснованного обвинения. Вот отсутствует здесь наш секретарь т. САФОНОВ. А я о каждом своём общественном шаге, о каждом своём письме Съезду или в Секретариат ставил его в известность в тот же день и всегда просил ознакомить с этими материалами всех членов Рязанского СП, а также нашу литературную молодёжь. А он вам их не показывал? По своему ли нежеланию? Или потому, что ему запретил присутствующий здесь товарищ КОЖЕВНИКОВ? Я не только не избегал творческого контакта с Рязанским СП, но я просил САФОНОВА и настаивал, чтобы мой «Раковый корпус», обсуждённый в Московской писательской организации, был бы непременно обсуждён и в Рязанской, у меня есть копия письма об этом. Но и «Раковый корпус» по какой-то причине был полностью утаён от членов Рязанского СП. Также я всегда выражал готовность к публичным выступлениям – но меня никогда не допускали до них, видимо, чего-то опасаясь. Что касается моего якобы высокомерия, то это смешно, никто из вас такого случая не вспомнит, ни фразы такой, ни выражения лица, напротив, я крайне просто и по-товарищески чувствовал себя со всеми вами. Вот что я не всегда присутствовал на перевыборах – это правда, но причиной то, что я большую часть времени не живу в Рязани, живу под Москвой, вне города. Когда только что был напечатан «Иван Денисович», меня усиленно звали переезжать в Москву, но я боялся там рассредоточиться и отказался. Когда же через несколько лет я попросил разрешения переехать – мне было отказано. Я обращался в Московскую организацию с просьбой взять меня там на учёт, но секретарь её В.Н. ИЛЬИН ответил, что это невозможно, что я должен состоять в той организации, где прописан по паспорту, а неважно, где я фактически живу. Из-за этого мне и трудно было иногда приезжать на перевыборы.
Что же касается обвинений общего характера, то я продолжаю не понимать, какого такого «ответа» от меня ждут, на что «ответа»? На ту ли пресловутую статью в «Литературной газете», где мне был противопоставлен Анатолий КУЗНЕЦОВ, и сказано, что надо отвечать Западу так, как он, а не так как я? На ту анонимную статью мне нечего отвечать. Там поставлена под сомнение правильность моей реабилитации – хитрой уклончивой фразой «отбывал наказание» – отбывал наказание и всё, понимайте, что отбывал за дело. Там высказана ложь о моих романах, будто бы «Круг первый» является «злостной клеветой на наш общественный строй» – но кто это доказал, показал, проиллюстрировал? Романы никому не известны и о них можно говорить всё, что угодно. И много ещё мелких искажений в статье, искажён весь смысл моего письма Съезду. Наконец, опять обсасывается надоевшая история с «Пиром победителей» – уместно, кстати, задуматься: откуда редакция «Литературной газеты» имеет сведения об этой пьесе, откуда получила её для чтения, если единственный её экземпляр взят из письменного стола госбезопасностью?
Вообще с моими вещами делается так: если я какую-нибудь вещь сам отрицаю, не хочу, чтобы она существовала, как «Пир победителей» – то о ней стараются говорить и «разъяснять» как можно больше, если же я настаиваю на публикации моих вещей, как «Ракового корпуса» или «Круга», то их скрывают и замалчивают.
Должен ли я «отвечать» Секретариату? Но я уже отвечал ему на все заданные мне вопросы, а вот Секретариат не ответил мне ни на один! На моё письмо Съезду со всей его общей и личной частью я не получил никакого ответа по существу. Оно было признано малозначительным рядом с другими делами Съезда, его положили под сукно и, я начинаю думать, нарочно выжидали, пока оно две недели широко циркулировало, – а когда напечатали его на Западе, в этом нашли удобный предлог не публиковать его у нас.
Такой же точно приём был применён и по отношению к «Раковому корпусу». Ещё в сентябре 1967 г. я настойчиво предупреждал Секретариат об опасности, что «Корпус» появится заграницей из-за его широкой циркуляции у нас. Я торопил дать разрешение печатать его у нас, в «Новом мире». Но секретариат – ждал. Когда весной 1968 года стали появляться признаки, что вот-вот его напечатают на Западе, я обратился с письмами: в «Литературную газету», в «Ле Монд» и в «Унита», где запрещал печатать «Раковый корпус» и лишал всяких прав западных издателей. И что же? Письмо в «Ле Монд», посланное по почте заказным, не было пропущено. Письмо в «Унита», посланное с известным публицистом-коммунистом Витторио Страда, было отобрано у него на таможне – и мне пришлось горячо убеждать таможенников, что в интересах нашей литературы необходимо, чтобы это письмо появилось в «Унита». Через несколько дней после этого разговора, уже в начале июня, оно-таки появилось в «Унита» – а «Литературная газета» всё выжидала! Чего она ждала? Почему она скрывала моё письмо в течение девяти недель – от 21 апреля до 26 июня? Она ждала, чтобы «Раковый корпус» появился на Западе! И когда в июне он появился в ужасном русском издании Мондадори – тогда, тогда «Литературная газета» напечатала мой протест, окружив его многословной статьёй без подписи, где я обвинялся, что недостаточно энергично протестую против напечатания «Корпуса», недостаточно резко. А зачем же «Литературная газета» держала протест девять недель? Расчёт ясен – пусть «Корпус» появится на Западе, и тогда можно будет его проклясть и не допустить до советского читателя. А ведь напечатанный вовремя протест мог остановить публикацию «Корпуса»на Западе, вот, например, два американских издательства Даттон и Прегер, когда только слухи дошли до них, что я протестую против напечатания «Корпуса», в мае 1968 года, отказались от своего намерения печатать книгу. А что было бы, если б «Литературная газета» напечатала мой протест тотчас?»

Солженицына попытался прервать Баранов. Он сослался на регламент. Но Солженицына это возмутило.
«Какой может быть регламент? – заявил он. – Это вопрос жизни».
Собрание растерялось. Приведу фрагмент из «Изложения…»:
«БАРАНОВ – Но мы не можем вам больше дать, регламент.
СОЛЖЕНИЦЫН настаивает. Голоса разные.
БАРАНОВ – Сколько вам ещё надо?
СОЛЖЕНИЦЫН – Мне много надо сказать. Но по крайней мере дайте ещё 10 минут.
МАТУШКИН – Дать ему три минуты.
(посовещавшись, дают ещё десять)».

В конце своей речи Солженицын заявил:

«Мне остаётся сказать, что я не отказываюсь ни от одного слова, ни от одной буквы моего письма Съезду писателей. Я могу закончить теми же словами, как и то письмо (читает): «Я спокоен, конечно, что свою писательскую задачу я выполню при всех обстоятельствах, а из могилы – ещё успешнее и неоспоримее, чем живой. Никому не перегородить путей правды, и за движение её я готов принять и смерть – смерть, а не только исключение из Союза». Но, может быть, многие уроки научат нас, наконец, не останавливать пера писателя при жизни? Это ещё ни разу не украсило нашей истории.
Что ж, голосуйте, за вами большинство. Но помните: история литературы ещё будет интересоваться нашим сегодняшним заседанием» (РГАНИ, ф. 5, оп. 61, д. 668, л. 193).

Итоги голосования рязанских писателей
Потом свои мнения высказали секретарь Рязанского обкома КПСС Алексей Кожевников и секретарь Союза писателей России Франц Таурин. А затем началось голосование. А оно оказалось не столь единодушным. За предложенную Левченко резолюцию, содержавшую в том числе пункт об исключении Солженицына, проголосовало лишь пятеро писателей. Один рискнул поднять руку против. Солженицын в своём «Изложении…» не назвал фамилию смельчака. Исходя из этого, многие подумали, что характер проявил Маркин. Но это было не так.
В архивах сохранилось постановление собрания Рязанской писательской организации «О мерах усиления идейно-воспитательной работы среди писателей». В этом документе сообщалось:

«Заслушав и обсудив информацию секретаря Правления Союза писателей РСФСР тов. Таурина Ф.Н. о постановлении секретариата CП РСФСР «О мерах усиления идейно-воспитательной работы среди писателей», собрание Рязанской писательской организации одобряет практические меры по усилению идейно-воспитательной работы среди писателей, по повышению их ответственности перед народом за своё творчество, выработанные секретариатом СП РСФСР:
1. Писатели Рязанской области с гневом и возмущением осуждают факты измены Родине перерожденцев и предателей Кузнецова, Дёмина, Биленкова и заявляют о своей непоколебимой верности идеалам коммунизма, о своей готовности самоотверженно трудиться на благо советского народа, своего социалистического Отечества.
Собрание подчёркивает, что в условиях обострившейся идеологической борьбы резко возрастает ответственность каждого литератора за своё творчество и общественное поведение.
2. Собрание считает, что поведение члена СП СССР, члена Рязанской писательской организации А.Солженицына носит антиобщественный характер, в корне противоречит принципам и задачам, сформулированным в Уставе Союза писателей СССР, и постановляет:
За антиобщественное поведение, противоречащее целям и задачам Союза писателей СССР, за грубое нарушение основных положений Устава СП СССР исключить литератора Солженицына из членов Союза писателей СССР?
Просить Секретариат Союза писателей РСФСР утвердить это решение.
3. Собрание поручает руководству писательской организации усилить требовательность к каждому члену организации за дальнейшее повышение идейно-художественного уровня создаваемых произведений, за укрепление связей с жизнью трудящихся.
Собрание выражает твёрдую уверенность, что Рязанская писательская организация под руководством областной партийной организации будет и впредь активно способствовать духовному формированию человека нового общества, вместе со всем народом бороться за построение коммунизма» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 2, д. 326, лл. 4–5).

Так вот в этом постановлении было отмечено: «Принято – пятью голосами. Против – один (Солженицын)».
Это к тому, что открыто поддержать на собрании Солженицына так никто и не решился. Все – без исключения – проголосовали за исключение писателя из творческого союза.

Миф о смелости Маркина
Одно время в литературных кругах ходили слухи, что из всех рязанских писателей открыто осмелился выступить против линии ЦК один лишь поэт Евгений Маркин.
Маркин действительно был неординарным человеком и поэтом. Но в той ситуации он оказался отнюдь не смельчаком или бунтарём. Опираясь на свидетельства мужа, Решетовская спустя годы рассказывала:

«Все, решительно все, высказались за его [Солженицына. – В.О.] исключение. Правда, Евгений Маркин вёл себя подобно герою Достоевского. Всего несколько дней назад мы встретили его в Рязани на улице. Он смотрел на моего мужа, как на божество. А сейчас, поговорив о том, что всё, что происходит с Солженицыным, есть небывалое колебание маятника и что если Солженицына исключат, а потом примут, снова исключат, опять примут – он не хочет в этом участвовать, но внезапно он заключил: «Я полностью согласен с большинством писательской организации».
После совещания, кончившегося тем, что пять рязанских писателей проголосовали за исключение (против резолюции был один голос – голос самого Солженицына), Маркин подошёл к Солженицыну со словами: «Александр Исаевич, простите меня ради Бога!» Видимо, в тот день он заручился у секретаря обкома получением долгожданной квартиры. А ещё через пару дней Маркин придёт к Александру Исаевичу домой и будет стоять перед ним на коленях…»

Звонок Солженицына в «Новый мир»
Когда собрание закончилось, Солженицын отправился на почту. Он, как рассказывала Решетовская, позвонил в Москву в редакцию журнала «Новый мир», но не в приёмную Твардовского, а Анне Берзер и сообщил ей о своём исключении из Союза писателей.

А что запомнила
Наталья Решетовская?
Не зная о состоявшемся в Рязани писательском собрании, находившаяся в Москве первая супруга Солженицына – Наталья Решетовская уже вечером 4 ноября позвонила мужу, чтобы сообщить ему о своём разговоре с Твардовским.

«…Мой разговор с Твардовским состоялся около четырёх часов дня. А около шести я позвонила в Рязань и рассказала мужу о реакции Твардовского на главы «Самсоновской катастрофы». Он всё это выслушал, высказал свою радость, но тут же оглушил меня сообщением:
– Рязанское отделение исключило меня сегодня из Союза писателей!
Он уже звонил примерно час назад в «Новый мир», Анне Самойловне <Берзер>! Не знал, там ли Александр Трифонович. Предлагает мне позвонить ему, сказать, что его телефон был занят… Но сегодня уже поздно…
Сбито всё настроение. В «Сеславино» ехать не хочется. Еду к Веронике, ночую у неё.
Утром 5 ноября звоню Софье Ханановне [ секретарь главного редактора «Нового мира» Твардовского.– В.О]. Александра Трифоновича ещё нет, но он уже знает. Чувствую в её словах обиду, что Александр Исаевич позвонил не им, не наверх… (Позже и сам Александр Трифонович высказал мне свою обиду: узнал… от Берзер?!)
Звоню домой, снова говорю с мужем. Может, мне…. приехать? Вижу, что он без особой настойчивости говорит, чтоб я до праздников не приезжала. Просит меня сказать Твардовскому, что он не просит его действовать, что позвонил просто для того, чтоб поставить в известность…
Уже с Белорусского вокзала, откуда поеду в «Сеславино», вновь звоню Александру Трифоновичу и передаю слова мужа.
– Мы делаем всё возможное и невозможное, – говорит Твардовский. – Исключение было запрограммировано. – Передайте Александру Исаевичу, что наше отношение к нему – к его таланту и к человеку – не изменится ни на йоту!
В «Сеславине» застаю Ростроповича. Рассказываю ему всё.
– Ну и хорошо, – говорит он решительно. – Зачем ему быть вместе с этими подонками?..
Ростропович собирается сейчас ехать на своём «мерседесе» в Москву. Это меня подтолкнуло. Поеду с ним и постараюсь этим же вечером уехать в Рязань, хотя под праздники это очень нелегко. Но как можно не знать подробностей, не быть сейчас вместе с мужем?.. А может, и уговорю его поехать в Москву?.. Повидаться с Твардовским?.. Заодно повезу мужу письмо, которое тут же написал ему Ростропович:
«Дорогой, любимый, родной мой Саня! Только что Наташа сообщила мне последнюю «Рязанскую частушку». Вывод один и категорический: скорее возвращайся в свой дом в Жуковку, ибо здесь без тебя невозможно существовать, а Рязанский союз без тебя ещё просуществует. Гения не надо успокаивать, а его надо раздражать, а иногда и злить. Всё это делает Бог руками (и языками) людей, выбирая для этой работы наиболее недостойных».
И ещё со мной письмо, которое написала своему «дяде Сане» 10-летняя Лилечка Туркина:
«Дорогой дядя Санечка!
Что Вы теперь будете делать?
Работать Вам нельзя, ведь Вы же пишите.
Когда эта весть до нас долетела, я так и подумала. Но Вы и теперь остались великим писателем.
Если Вам надо помочь, то я всегда готова быть Вашим секретарём. Отметки у меня хорошие.
Дядя Саня, если Вы заняты, то не отвечайте. Я не обижусь. Я уже большая и всё понимаю.
Лиля».
Мне и в самом деле удалось уехать дополнительной электричкой, домой добралась в 12-м часу ночи. Никак не могу дозвониться. Наконец дверь открывает Александр Исаевич. Первые же его слова:
– Ты знаешь, что Америка обо мне весь день передаёт?! Я сшибу Кожевникова!
Рассказывает мне подробности. Уже в 6 часов утра по «Голосу» передали об исключении писателя А.Солженицына из членов Союза писателей. И повторяли это сообщение каждый час. А начиная с 10 часов, стали передавать опровержение: «На запрос наших корреспондентов представители Рязанского отделения и отделения СП РСФСР ответили, что сообщение об исключении Солженицына из Союза писателей неверно» (Н.Решетовская. Отлучение. М., 1994. С. 167–169).

Исходя из этого Александр Исаевич сделал вывод, что верхи решили дать отбой.
Как утверждала Решетовская, Солженицын почти всю ночь печатал «Изложение…» заседания рязанских писателей. А утром 5 ноября ему было преддожено срочно отправиться в Москву, где планировалась новая акция по добиванию художника.

Торопливость Леонида Соболева
Однако Солженицын ошибался. Никто отменять решение Рязанской организации не собирался. Судя по всему, Леонид Соболев получил из ЦК указание ускорить процедуру по оформлению исключения Солженицына из Союза писателей.
Уже утром 5 ноября Москва дала указание рязанским литфункционерам обеспечить явку Солженицына на срочное заседание секретариата Союза писателей России. Но художник потакать прихотям литначальства отказался.

«Сегодня утром, – доложил литгенералитету и.о. секретаря СП России по оргвопросам Василий Шкаев, – заместитель секретаря партийного бюро Рязанский писательской организации т. Левченко сообщил, что Солженицын присутствовать на заседании не может. Сказал он так: «Сегодня снегопад, поезда переполнены и вообще за 24 часа я собраться не могу. После праздников я готов присутствовать на Секретариате. Но сегодня я присутствовать не смогу» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 2, д. 226, л. 3).

Казалось бы, вопрос ясен. Ну что мешало функционерам пойти Солженицыну навстречу и перенести секретариат на несколько дней? На этом, кстати, настаивал не только художник. За это ратовали также Агния Барто и Даниил Гранин.
Но Литгенералитет неожиданно для многих заупрямился. Непреклонность проявил, в частности, один из руководителей Союза писателей СССР Георгий Марков. Придя 5 ноября к коллегам в Союз писателей России, он заявил:

«Вопрос надо решать по-серьёзному. Вопрос о Солженицыне созрел. Более того, вы все великолепно знаете, что партийная общественность, читатели, советская общественность давно задают этот вопрос. Обсуждение, которое было два года и два месяца тому назад, было в отношении Солженицына чрезвычайно лойяльным. Правда, и тогда было предложение – исключить его из членов СП. Такое предложение вносил M.A. Шoлохов. Секретариат 7 часов обсуждал Солженицына в его присутствии. Были высказаны все замечания. Разбор был исключительно полный. Но что же произошло за эти два года и два месяца? В какую сторону повернулась стрелка? Куда она стала тяготеть? В сторону того, что Солженицын попытался выяснить позициию и обрести качества, которые должны быть у советского писателя, или в сторону отхода от Устава, от требований, которые ему были предъявлены Секретариатом Союза писателей СССР?
Вы знаете, что Солженицын широко издавался за границей и получал деньги. Всё это известно. В это время его имя широко было поднято враждебной пропагандой. За него ухватились. Он стал в центре внимания всех идеологических буржуазных центров, которые против нас вели и войну» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 2, д. 326, л. 18).

Маркова всецело поддержал Соболев.

Московское судилище
Итак, секретариат Союза писателей России собрался 5 ноября. В РГАЛИ в деле Солженицына сохранился протокол заседания за номером двадцать один. Судя по протоколу, на прошедшем под председательством Леонида Соболева заседании присутствовали Франц Таурин (он по поручению начальства ездил в Рязань, чтобы лично контролировать процесс исключения Солженицына), Агния Барто, Даниил Гранин, Виталий Закруткин, Алим Кешоков, Георгий Марков, Виктор Панков, Людмила Татьяничева, Василий Фёдоров, Сибгат Хакимов, а также и.о. секретаря СП России по оргвопросам Василий Шкаев и секретарь правления СП СССР Константин Воронков, а надзирали за всем происходившим первый заместитель заведующего отделом культуры ЦК КПСС Юрий Мелентьев и два подчинявшихся ему инструктора – Нина Жильцова и Геннадий Гусев (который потом стал рьяным патриотом и какое-то время был правой рукой Юрия Бондарева в Союзе писателей России).
В протоколе было отмечено: «Стенограмма – прилагается». Однако в деле Солженицына эта стенограмма отсутствовала. Но она оказалась в другом фонде РГАЛИ – в фонде Союза писателей РСФСР.
На секриториате СП России подробную информацию о том, как происходило в Рязани собрание, дал Франц Таурин.

«На собрании было 7 человек, – доложил литчиновник. – Одного члена этой организации на собрании не было, он находился в больнице и явиться не смог. Все остальные 6 человек были на собрании. Таким образом, собрание было правомочным. На собрании присутствовал и Солженицын. Выступили все до единого члена организации. Все в той или другой мере предъявляли претензии к Солженицыну. С одной стороны в том, что он пренебрегает этой организацией, не желает участвовать в работе, почти никогда не появляется в этой организации, делает такие вещи, которые явно бестактны: когда его приглашают на отчётно-выборные собрания, то он присылает записку, что он присоединяется к большинству.
Обо всём этом говорили с большим неудовольствием.
И все считали, что Солженицын ведёт себя неправильно, что он даёт возможность использовать своё имя писателя для атак и нападок на нашу страну в зарубежной печати. Все считают, что это – несовместимо с пребыванием в Союзе писателей. Слово было предоставлено и Солженицыну. Регламент для него был установлен в 10 минут. Но проговорив 10 минут, он попросил прибавить ему время. Его спросили: сколько ему ещё нужно времени для того, чтобы окончить своё выступление? Он попросил ещё 10 минут. Эти 10 минут ему были даны. И он стал высказывать свои доводы. Они сводились к следующему: он не понимает этих обвинений, которые адресованы ему, что он отмалчивается потому, что он обращался неоднократно в Секретариат по поводу решения целого ряда вопросов. Но эти вопросы решены не были» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 2, д. 326, л. 24).

Коллеги, не удовлетворённые рассказом Таурина, задали литчиновнику несколько дополнительных вопросов.

«ФЁДОРОВ
Ваше впечатление от разговора с ним? От его поведения? Что это – скорее желание вывернуться.
ТАУРИН Ф.Н.
Судить об этом трудно.
Ф.Н. Таурин:
Я почувствовал, что ему хотелось быть на нашем заседании Секретариата, рассказать о своей позиции, почему я и голосовал за то, чтобы обсуждение отложить. Считаю, что для нас это было бы выгоднее и полезнее, так как сняло бы всякие возможности для него спекулировать этим делом.
А.Л. Барто:
Товарищи говорили ему впрямую не по поводу его творчества, с которым многие может быть не знакомы, а о том, что он как будто возглавляет оппозицию?
Ф.Н. Таурин:
Ему говорили много – очень резко и правильно. Говорили, что «у вас есть может быть обиды на Союз писателей, но нельзя переносить это на всю страну в целом; если бы кто-то поносил вашу мать, вы бы просто за неё заступились, а в данном случае ваше поведение нельзя считать правильным». Он считает, что Секретариат СП СССР по отношению к нему неправильные позиции занимает…» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 2, д. 326, лл. 23–27).

Затем долгую речь держал оргсекретарь Союза писателей СССР Константин Воронков. Смысл был тот же: Солженицына давно уже следовало выгнать из Союза писателей.

Особая позиция Агнии Барто
и Даниила Гранина
Большинство участников секретариата, ощущая на себе бдительные взоры трёх представителей ЦК, в основном молчали. Понятно было, что они будут голосовать так, как указал бы им Соболев. И только двое продемонстрировали сомнения: Агния Барто и Даниил Гранин.
Барто первым делом обратила внимание на разницу между Анатолием Кузнецовым и Солженицыным. Если Кузнецов остался за границей и порвал с Советским Союзом, то Солженицын никуда не сбегал. Второе что она отметила: отсутствие гласности в работе писательских секретариатов. Агния Барто недоумевала: почему она о всех претензиях литгенералитета к Солженицыну всегда узнавала случайно в искажённых пересказах посторонних людей.
Не захотел на слово верить всем обвинениям Воронкова и Гранин, который тогда был одним из руководителей Ленинградской писательской организации.

«Дело в том, – заявил он, – что не надо преувеличивать значение Солженицына, как писателя, но не надо его и преуменьшать. Мы имеем дело с крупным писателем, интересным писателем и тем более трагично то, что происходит с ним.
Для меня всё-таки встаёт ряд вопросов, связанных с поведением Солженицына. Здесь говорилось о том, как он не реагировал на то, как использовала его имя и произведения зарубежная печать, и почему он молчит? Почему он в течение этих лет никогда не выступает и не даёт оценки тому, что происходит? Для меня это совершенно непонятно и ответ хотелось бы услышать от него.
Как у каждого крупного писателя, у него должен быть какой-то политический взгляд, какая-то своя политическая программа, какая-то оценка нашей деятельности, нашей идеологии, нашей системы. И если бы он был здесь, я бы задал прямо ему этот вопрос. Для меня было бы чрезвычайно важно узнать и я сказал бы, что я не понимаю такой позиции советского писателя!» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 2, д. 326, л. 63).

Настрой Гранина вызвал удивление и непонимание у Георгия Маркова. Грубо говоря, Марков попытался Гранину заткнуть рот. Но у него это не получилось. Гранин твёрдо гнул своё.


«Я, – отметил он, – читал его [Солженицына. – В.О.] опубликованные вещи. И из неопубликованных вещей читал «Раковый корпус». Я не могу сказать, что это вещь – антисоветская, хотя в «Раковом корпусе» есть какие-то определённые идейные и художественные изъяны. Но я не могу обвинить его в том, что это – антисоветский писатель. Речь идёт о его взглядах случайных или не случайных.
Мне кажется поэтому, что наша торопливость, это – наше, в общем, какое-то опасение, не очень мужественное, встретиться с Солженицыным, задать ему эти вопросы, послушать его ответы, поговорить с ним, – нельзя считать правомерными.
Всё-таки исключение из Союза писателей предполагает для каждого из нас такой политический приговор, перед которым каждый должен остановиться, в общем, в каком-то раздумьи, каждый здравомыслящий человек, воспитанный в нашем обществе.
Солженицын воевал, он солдат, защищал советскую родину и не могу представать себе, чтобы эта его военная биография и единодушное мнение о нём его товарищей не нашли бы отклика в его душе.
Для меня много непонятного во всём этом деле, много непонятного в его фигуре и потому мне кажется неправильным и я считаю, что политическим проигрышем будет принять эту крайнюю меру без того, чтобы встретиться и поговорить с Солженицыным.
И я не очень понимаю, почему через несколько часов после вчерашнего его исключения из Союза местной организацией надо санкционировать это исключение <…>
Мы ждали два года и можем, как мне кажется, подождать один-два дня, чтобы решить вопрос об исключении члена Союза в его присутствии. Мы часто доходим до больших политических убытков в деятельности Союза писателей.
Взять хотя бы дело Кузнецова. Он выступил с совершенно возмутительной статьёй о связи писателей и КГБ, где поливает грязью вообще всех советских писателей, оперируя мнимыми фактами. И что же? Союз писателей не нашёл нужным выступить по этому поводу, чтобы дезавуировать эти провокации и дать ответ на них. Известно, что Кузнецов заявляет, что каждый писатель, который едет за границу, является сотрудником КГБ.
Я считаю, что допускать и оставлять без ответа такие вещи мы, как общественная организация, не можем.
Мне кажется, что отложить решение вопроса об исключении Солженицына до его приезда было бы правильнее. По крайней мере я для себя сегодня не могу голосовать за его исключение из членов СП. И ещё раз прощу Секретариат не устраивать здесь излишней спешки и дать возможность нам открыто и откровенно раз-навсегда поговорить с Солженицыным. Для него может быть решение Рязанской организации уже что-то означает» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 2, д. 326, лл. 63–68).

А дальше последовало голосование.
Судя по протоколу, 9 человек (Таурина почему-то в списке голосовавших не оказалось) подняли руки за то, чтобы утвердить решение Рязанской организации об исключении Солженицына. Особая позиция оказалась только у Гранина. В протоколе отмечено:

«Д.А. Гранин – на заседании Секретариата от голосования воздержался» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 2, д. 325, л. 3).

Правда, потом появилась ещё одна помета:

«14.XI.69 г. по телефону просил считать свой голос поданным за исключение».

Судя по всему, начальству, видимо, оказалось мало голосов 9 членов секретариата. И оно потом заставило в протокол вписать слова о своём согласии с решением секретариата отсутствовавших на заседании Михаила Дудина, Михаила Алексеева, Мустая Карима и некоторых других литфункционеров.

Читайте продолжение материала в номере 41 "Литературной России"


news1