Читая недавно роман Ольгерда Бахаревича «Собаки Европы» (шорт-лист «Большой книги» — и вообще мощная вещь), я наконец ответила на давно терзавший меня вопрос: что страшнее — замятинский роман «Мы» или оруэлловский «1984»? Как бы я ни любила Замятина, в этом неофициальном забеге он проиграл. Замятинские картины наступившего коммунистического рая для тех, кто готов влиться в общество целиком (и ада для тех, кто из гомогенной человеческой массы выделяется), конечно, пугают — но одновременно и завораживают: своей подчеркнутой футуристичностью, невероятной эстетикой и устремленностью ввысь — как в смысле покорения космоса, так и в смысле поклонения разуму. Но страшная технологическая сказка «Мы» не сбылась даже близко — мы объехали ее по широкой дуге и остановились куда ближе к оруэлловскому новоязу, бесконечным войнам, информационным и погорячее, и Министерствам самых прекрасных проявлений: правды, мира и любви.

Это-то и пугает: когда подогнанные под норму нумера в одинаковых серебристых комбинезонах вышагивают стройными рядами, строят огромный космический корабль для покорения неведомых миров и живут в огромных «человейниках», прозрачных насквозь в самом буквальном смысле, ты все-таки понимаешь, что это не о нас. Когда на страницах книги (или в кадрах фильма) переливаются огромные киберпанковые города с их неизменно высокими технологиями и низким уровнем жизни, ты веришь, что так может случиться — но еще не завтра. А вот чиновник Министерства правды, изодня в день перешивающий еще свежую, бьющуюся в руках историю на живую нитку, — чем он не современный герой? Очень современный, очень узнаваемый — и невероятно пугающий.
Роман Ольгерда Бахаревича помог мне понять еще одну важную вещь: самое страшное в антиутопиях то, что человек ко всему привыкает. То, что описано во второй части «Собак Европы» под названием «Гуси, люди, лебеди», — во-первых, вполне реально, а во-вторых, для героев книги совершенно обыденно. Главный герой этой истории Молчун лишь догадывается, что устройство известной ему части мира не очень справедливо и приятно. Но и он мыслит скорее в категориях «Ведь наверняка есть места, где новости в интернете обновляются не раз в месяц, а чаще», а полицай и зам по идеологии, приглашенные на семейное торжество, для него не соглядатаи и не враги, а вполне понятное и привычное начальство. И когда Молчун находит на заднем дворе школы старые вылинявшие плакаты на белорусском языке, он, отличник учебы, не может взять с толк, зачем кому-то понадобилось так коверкать великий и могучий — да еще и печатать все это безобразие на плакатах… Очень напоминает историю гавайского козопаса Закри из «Облачного атласа» Дэвида Митчелла — неудивительно, что литературный критик Владимир Ларионов упомянул о сходстве этих книг в дивном «Новом мире».

Бывает, впрочем, что нарисованный писателем мир поначалу нас ничуть не пугает — и даже нравится. Например, признанный автор остросюжетных и остроумных детективов Лев Гурский воссоздает в своем романе «Корвус Коракс» современную Москву из альтернативной реальности, где не изобрели ни интернета, ни телевидения, ни даже телефонии. Есть лишь телеграф, дирижабли, пневмо- и голубиная почта, а также… птицы как основной носитель аудиоинформации. Получился ужасно симпатичный стимпанк с обаятельными персонажами — даже отрицательными. И вылезать из созданного Гурским мира совсем не хочется — пока не понимаешь, что вся эта благодать процветает лишь потому, что сильные мира сего искусственно тормозят научно-технический прогресс, и дело вовсе не в любви к ретростилю. Страшную правду узнать непросто, но тайное всегда становится явным — особенно если в заданных условиях пословица «Слово не воробей» перестает работать. В мире «Корвуса Коракса» слово очень даже воробей — а также ворон и скворец. А может, и импортный попугай — как повезет.

Другой пример чрезвычайно симпатичного мира, в который можно неосторожно влюбиться, рисует Ольга Фикс в своей книге «Улыбка химеры». Мир если не победившего коммунизма (отгоним призрак замятинского «Интеграла»), то уж точно социализма «с человеческим лицом»: все равны, все одинаково трудятся на благо родины, отдают по возможностям, берут по потребностям, а дети воспитываются в высокоуровневых интернатах — и хорошо воспитываются! Когда же начинают проглядывать первые признаки антиутопии, хорошо знакомый с жанром читатель уже примерно представляет себе страшную отгадку и… жестоко ошибается. Фикс мастерски перекидывает нас из хронотопа в хронотоп (Прошлое? Будущее? Наше? Альтернативное? Может, параллельное?) и из жанра в жанр. Социальная критика плотно переплетается с мифологией — что многим читателям пришлось не по нутру, хотя мотивации автора совершенно прозрачны. «Я борец с ксенофобией, даже внутри себя», — признается Ольга Фикс в одном интервью. «Улыбка химеры» — прекрасная художественная вариация на вечную тему «Когда пришли за другими, я молчал», и то, что другие здесь и впрямь Другие с большой буквы, только обостряет суть. Сколько отговорок в такой ситуации может придумать для себя приличный, образованный, тонкий, чувствующий человек — не счесть! Но ровно до тех пор, пока не выяснится, что грань между Обычным и Другим тонка — и преодолима гораздо легче, чем кажется на первый взгляд.

Ева Левит в своей книге «Бог нажимает на кнопки» пугает вещами вполне классическими: религиозная диктатура во главе с новым человекобогом, тотальный контроль и слежка, система общественного рейтинга и даже ностальгические номера вместо имен — несущие, впрочем, гораздо большую социальную нагрузку, чем у Замятина. Но здесь, в отличие от многих произведений, где диктатор остается фигурой таинственной и недостижимой, весь путь нового бога к пьедесталу предстает перед глазами читателей. И оторопь берет от того, как просто и как реально добиться столь блестящих результатов. Сила воли, отсутствие нравственных терзаний, одна остроумная идея — и, конечно, огромные амбиции. «Чтобы добиться хотя бы среднего уровня, — пишет еще юный герой в школьном сочинении о будущей профессии, — надо поднять планку как можно выше. Я пытался определить высоту своей и понял, что меня устраивает только максимум. Поэтому ответ такой: я хочу быть богом». Пугает, однако, не непомерное самомнение героя, а то, что это правда сработало бы. Такова природа человека: он любит чудеса — и пойдет за тем, кто совершил невозможное, куда угодно. А если чудеса не только зрелищны, но и безусловно полезны — и к раздаче хлебов прилагаются исцеления и воскрешения, критичность падает до отрицательных значений. Не зря, в общем, сама Левит назвала свою книгу «антиутопией, списанной с натуры» — вот она, натура человеческая, стоит и спокойно ждет, когда кто-нибудь ей воспользуется.

Или вот «Минус 273 градуса по Цельсию» Анатолия Курчаткина — роман сложный, стилистически насыщенный и постоянно балансирующий между большой реалистической литературой, сюрреализмом и, собственно, антиутопией. Впрочем, у Курчаткина есть одинизлюбленный прием, который ему всегда удаётся в совершенстве воплотить: он берет какое-нибудь фантдопущение и безжалостно реалистично описывает все его последствия. Главный герой романа «Минус 273 градуса по Цельсию» живет в месте, где все подчинено грозной и таинственной службе стерильности. И получает странную — и одновременно очень понятную — записку: «Подозреваетесь. Чревато для вас. Докажите, что подозрения беспочвенны». Кажется, не нужно объяснять, что дальше происходит в городе, где в воздухе всегда неуловимо присутствует паранойя. Жизнь несчастного героя стремительно летит под откос и заносит его в самые неожиданные места — но какие бы фантасмагорические чудеса с ним ни происходили, читатель чувствует: так оно все и будет. С каждым — если блюсти стерильность, а не умственную гигиену и нравственную чистоту.

Еще одна отличная, местами по-настоящему страшная и страшно недооцененная книга — «Очередь» Михаила Однобибла. Полностью отнести ее к антиутопиям не дает только то, что она «списана с натуры» еще в большей степени, чем «Бог нажимает на клавиши» Евы Левит. Главный герой книги — учетчик сезонных бригад — случайно приходит из пригорода в Город, где правит всемогущая Очередь. Из средства достижения целей (в первую очередь — карьерных) она давно превратилась в цель, суть и эстетическую доминанту жизни. И хотя учетчик совершенно не хочет стоять в очереди и вообще старается держаться от нее подальше, она все равно настигает и вовлекает его в свой бесконечный водоворот. Очередь как центральный образ и общая «советская» эстетика заставила многих читателей и критиков увидеть в романе Однобибла сатиру на недавнее прошлое. Но мне кажется, что «Очередь» куда многогранней — и куда современней. Сам автор говорил, что книга родилась «из разницы ощущений гор и города» — и это короткое объяснение даёт один из самых непростых ключей к роману. Если «Очередь» и критика — то не советского времени, а современной урбанизации, общества не потребления, но бесконечной карьерной гонки, переизбытка ресурсов в Городе и недостатка во всех остальных местах. Ну и выбора гарантий вместо рискованной свободы — что, конечно, резко расширяет круг философских проблем, поднятых в этой книге. И не думайте, что это скучный трактат, излагающий умные мысли автора: «Очередь» —полноценная социальная фантастика со своим мироустройством, законами, типажами и проблемами, с кучей героев разной степени приятности — да ещё и страшно увлекательно написанная. Во всех бы очередях было так интересно стоять!

Есть, конечно, и много других прекрасных антиутопий, действие которых происходит в одном шаге от нас — а то и творится прямо сейчас на каждом шагу. Что по-прежнему пугает даже самых пуганных читателей — но это хорошо: страх в умеренных количествах — чувство полезное и освежающее. Так что бойтесь!