Даниил Чкония о книге Анны Гедымин "При свете ночи": "Чистый лирический голос, не замутнённый словесной эквилибристикой, привлекал своей кажущейся простотой и неподдельной искренностью"

Анна Гедымин обратила на себя внимание журнальными публикациями своих стихов где-то на переходе от конца 70-х к началу 80-х годов минувшего столетия. Чистый лирический голос, не замутнённый словесной эквилибристикой, привлекал своей кажущейся простотой и неподдельной искренностью. Почти детское лицо поэтессы светилось задумчивой грустью, вступая в загадочный контраст с громкой княжеской фамилией.
Ты помнишь? – детство, стриженые ногти,
Огромный бант, умолкший третий класс…
Горнист, волнуясь, врет на каждой ноте…
Так в пионеры принимали нас.
С тех пор прошло немало лет, а она всё такая же: хрупкая, с выражением просветлённой грусти и удивлённым взглядом на жизнь. И стихи её так же чисты и прозрачны, так же загадочны:
И в ней запрятана душа,
Которой радостно и больно.
И страшно – чувствуя, дыша,
Злодейство совершать невольно.
Хрупкое это создание, Анна Гедымин, с удивительным мужеством открытости и доверия к читателю повествует свою жизнь, своё пережитое, свою любовь, свои – а как без них – невзгоды, но, по-прежнему, стихи её полны тепла и света, даже если рождены болью и
горечью:
Проснешься за полдень,
вся жизнь никуда не годится…
Но в пыльной Москва-реке
купола сияют вверх дном…
И думаешь: Господи!
Спасибо, что надоумил родиться
В городе,
где такой пейзаж за окном!
Такой синий,
такой золотой и белый!..
Теперь, судьба моя,
ты, без промаха и стыда,
Карай, обманывай –
что хочешь со мною делай,
В душе залатанной
эта музыка навсегда.
Вот так – и «душа залатана», и «жизнь никуда не годится», а «эта музыка навсегда»! Возможно, в этом и весь секрет поэтического мировосприятия Анны Гедымин и так завораживающего нас впечатления от сине-золотого-белого света её стихов! Почему и сказано выше, что простота её стихотворной речи – кажущаяся. Просто так устроен внутренний мир поэтессы, что выстраданное переливается в мужественную, полную достоинства сдержанность. Нет слёз напоказ, нет истерии, но есть уверенность, что её собеседник-читатель поймёт остроту боли, ощутит просветляющее сострадание:
Враждебная, с челкою черной
И взором – острее огня,
Считайте себя отомщенной:
Он больше не любит меня.
Он где-то, он – птица на ветке,
Его не удержишь в руках.
Уж месяц, как смолкли соседки
Про губы мои в синяках.
Я знаю, бестактно… Но вы же
Прошли до меня этот путь…
Как жить? – научите. Как выжить! –
Когда ничего не вернуть…
Стихи о любви – камертон этой книги Анны Гедымин, да, пожалуй, и всей её поэзии, о каком бы явлении жизни она ни писала. И всякий раз ловишь себя на том, что достигает воздействие её стихотворной речи не какой-то внешне яркой, не поверхностной словесной игрой, а глубоким и точным чувством живого слова, скрытой музыкальностью и самобытностью её стиха. Пластика этого стиха, его движение, особая нечаянность, непредсказуемость «сюжета», свойственная автору интонация и создают атмосферу лирического высказывания Гедымин.
Живу – принцесса
вполне престижных кровей –
В своей запущенной башне многоэтажной.
Видишь, кем стала та, что была твоей?
Видишь – оттуда?
А впрочем, уже неважно.
Самоирония – ещё одна характерная черта её поэтики. Она и держит на уровне особого женского достоинства интонацию её поэзии. Это могут быть стихи о любви, стихи – размышления о времени, о его переменах, о приметах протекающей жизни, о житейских впечатлениях, даже стихи о, собственно, стихотворстве, о призрачной или настоящей славе – стихотворение так и названо: «Слава» – они проникнуты грустноватой улыбкой:
Уж лучше пусть приходит – незаслуженная,
Похожая на школьное вранье,
Ворованная, жалкая, простуженная…
Уж лучше так, чем вовсе без нее.
Не для того, чтоб сразу же зазнаться,
Расправить два поношенных крыла. –
А чтоб смутиться, вспыхнуть, отказаться.
Но все-таки запомнить, что была.
Гедымин верна себе: рассказывая свою жизнь, она преобразует свою печаль в свет надежды, как бы грустно эта печаль ни звучала, потому что она не жалуется, не оплакивает себя, а мужественно глядится в зеркало прожитого и пережитого ею. Вот и не хочется верить словам поэтессы:
Объяснять мне не надо, что гонит грачиную стаю
За полмира – к Москве, от весны захмелевшей, как все.
Оказавшись почти что в раю, я до слез вспоминаю
Изумрудные мелкие листики вдоль шоссе…
И увижу во сне, как вдали от привычного крова,
Недоступный промышленным звукам и взглядам зевак,
Занимается клен – чуть зловеще, нарядно, багрово, –
Неудавшейся жизни моей восклицательный знак.
Не хочется верить, потому что не может быть неудавшимся свет настоящего поэтического слова, присущего творчеству Анны Гедымин.