Майя Кучерская, "Ведомости": Каждая смерть горька, но каждая означает свое. Уход Александра Кабакова – ясное и огорчительное свидетельство о том, что литературная эпоха 2000-х обвалилась, улетела в невозвратимое прошлое, в учебники литературы. Как и он сам, и его книги, которые, конечно, займут в этих учебниках достойное место. 

Как-то раз он спросил меня: «Знаете, как Бунин писал свои вещи?» Я не знала. «Без черновиков», – тихо произнес Александр Абрамович. «А знаете, как я написал свой последний роман? В одно касание. Без помарок». Теперь уже не вспомнить, о каком романе шла речь, о «Беглеце» (2008), посвященном революционному перелому 1917-го, или о романе-дискотеке, как он сам его называл, «Старик и ангел» (2014), а может быть, о посвященном судьбе интеллигенции в советское и постсоветское время «Все поправимо» (2003). Но это и не так важно. 

В откровенном сопоставлении себя с автором «Темных аллей», возможно, звучало вовсе не хвастовство, а понимание Кабакова, где его место в этом самом учебнике по истории русской литературы. Получалось, примерно там же, где говорится о Чехове и Бунине, шестидесятниках, Юрии Трифонове и Василии Аксенове, с которым Кабаков дружил и написал потом о нем, в соавторстве с Евгением Поповым, книгу воспоминаний и размышлений («Аксенов», 2011).

Тексты Кабакова действительно родом оттуда, из спокойной, обстоятельной, но точной русской классической прозы, стилистически опрятной и внимательной к деталям. Впрочем, свой путь в литературу Александр Кабаков начал с работы в газете «Гудок» и не расставался с журналистикой до последних лет, так что и по долгу службы, и по внутреннему складу знал и чувствовал современность и злобу дня. Описать ее языком Бунина, в ритме Чехова было все же немыслимо. 

Для высказывания о том, что его окружало, Кабаков сбегал сначала в юмор, а потом в фантастику; мотив побега – вообще для его произведений сквозной. Он начинал с фельетонов и юмористической прозы, о которой мы не знаем, кажется, ничего, хотя заглянуть в «Гудок» и «Литературную газету» 1970-х, наверное, можно. Но, похоже, Кабаков и сам не любил вспоминать о своих первых юморесках. Широкую славу ему принес текст отнюдь не юмористический, но мрачный – антиутопия «Невозвращенец» (1988). Перестроечный хит, потом и экранизированный, о недалеком будущем, в котором был предугадан грядущий распад и развал страны начала 1990-х. К фантастике Кабаков возвращался потом неоднократно – и в полуавтобиографическом «Последнем герое» (1994–1995), и в фантасмагории «Старик и ангел», и в «Беглеце». 

И, конечно, в восхитительных «Московских сказках» (2005), где все литературные дарования Кабакова – чувство юмора, наблюдательность, языковой слух, владение фантастическим жанром – слились воедино и дали изумительный результат, образец виртуозного владения стилем и литературной свободы. Опираясь на мифологические сюжеты, Кабаков остроумно и едко рассказал о российских реалиях начала нулевых. Вошедшие в сборник истории о летучем голландце – нидерландском «фольксвагене», набитом мертвецами, Людке – Красной Шапочке, охотящейся на бабушкино наследство, небоскребе «Бабилон», так и не достроенном амбициозным бизнесменом, полукровке-еврее, скитающемся по миру, как Вечный Жид, – это еще и мозаичное полотно о разрушении советского мифа и большого стиля, погребенного под новорожденными рекламными слоганами, арго братков и свежим гламурным жаргоном. 

В большинстве крупных текстов Кабаков делится с героем обстоятельствами своей биографии, в «Московских сказках» он выдвинул на авансцену других персонажей. В итоге получился ехидный и точный портрет Москвы начала ХХI в., написанный без надменности и брезгливости, со снисхождением к людям и их слабостям, от них же первый сам он, ироничный рассказчик этих печальных анекдотов. 

Свою немощь и смерть Кабаков начал репетировать задолго до последних дней, которые провел в трудной болезни, переносимой им со стоицизмом и достоинством, отличавшими его всегда, и в менее трагических обстоятельствах. Репетиции начались в романе «Все поправимо: хроники частной жизни» (2003). Его отчасти автобиографический герой, Миша Салтыков, тоже бежит – из убогого советского быта начала 1960-х в мир красивых вещей. Он становится стилягой и фарцовщиком, но не алчным спекулянтом, а артистом своего дела, влюбленным в то, что продает, – американские пальто из верблюжьей шерсти, кожаные летчицкие куртки, твидовые пиджаки, описанные до последней пуговицы и складки. На исходе дней, пережив и перестройку, и 1990-е, и занятия бизнесом, и финансовый крах, Миша Салтыков, больной и старый, оказывается в доме престарелых с любимой женой. И внезапно понимает, что именно его бестолковая, полная суеты, измен, пьянок, лукавства, казалось бы, проигранная жизнь тем не менее сложилась, помимо его воли, в судьбу. Быть может, еще и потому, что он оставался верен себе и перед собой был честен. «Ничего уже не имеет значения, просто сидим вместе, глядя в ночь, вот и все. Хорошая была жизнь» – этими словами завершается роман. 

Хорошая была жизнь, хорошие книги. И умер Александр Кабаков под самую Пасху, словно бы смягчив непоправимость своего ухода и этим тоже, хотя не в меньшей степени горькими и мудрыми текстами о роковых минутах этого мира и возможности любить живущих в нем людей, любых.