Кирилл Гизетдинов, "Калужская неделя": Сегодня мы поговорим с человеком, который не нуждается в представлении. Юлия Кима знают все поклонники бардовской песни, театра и кино. По словам самого Юлия Черсановича, Калужская область для него – одна из исторических родин, наряду с Москвой и Камчаткой. Ведь в городе Малоярославце прошли детство и отрочество будущего барда и драматурга.

Сейчас Ким в Иерусалиме, и прямо из столицы Израиля он поделился с калужанами своими воспоминаниями о жизни на Калужской земле, рассказал о сделанном и том, что еще сделать предстоит.

ЗА «СТО ПЕРВЫМ КИЛОМЕТРОМ»
– Юлий Черсанович, как судьба связала вас с Калужской областью?

– Начнем немножко издалека. Моя мать, Нина Валентиновна Всесвятская, была репрессирована в 1938 году и вернулась из лагерей только в 1945. Мы с сестрой жили под крылом у наших тетушек.

Когда мама вернулась, она не могла жить в Москве, где ее арестовали, и должна была выбрать себе место за «сто первым километром». Таким образом, мы оказались в Малоярославце, в 120 километрах от Москвы. Там мы жили с 1945 по 1951 годы вместе с мамой, сестрой и бабушкой.

В 1951 году сестра уехала учиться в Москву, а мы с мамой отправились в Туркмению. Таким образом, все мое отрочество прошло в Малоярославце, и, несмотря на весьма суровые условия жизни, мы с сестрой сохранили о том времени самые светлые воспоминания. Ведь, как правило, о детстве и отрочестве всегда вспоминают светло.

– А можете рассказать что-то конкретное из тех воспоминаний?

– Да, конечно.

Наша жизнь проходила при одноэтажной неполной средней школе, то есть «семилетке». Нашим директором была Мария Ивановна Жильцова.

Мы жили в довольно большой комнате, в которой хранились наглядные пособия: карты, схемы для биологии, географии и истории. В ней мы располагались вчетвером: мама с бабушкой и мы с сестрой.

Этот «рай» продолжался до 1949 года, когда переменилось отношение к бывшим репрессированным гражданам, и пошла вторая волна арестов. Слава богу, арест моей мамы не коснулся. Но преподавать и жить в школе ей запретили.

Нам пришлось перебираться. И тут сработала любовь родителей и учеников к Нине Валентиновне Всесвятской. Сначала одна родительница, а затем другая предоставили ей комнату в своих домах. И последние годы в Малоярославце мы провели в доме 43 на Володарской улице, хозяйкой которого была Лариса Федоровна Чирикова. Это была в высшей степени замечательная женщина. Ее сын учился в классе, руководителем которого была наша мама. И уже тогда они подружились с Ларисой Федоровной. Она предоставила комнату в своем доме, где мы до 1951 года и проживали.

– И все равно ваши воспоминания самые светлые?

– Да, потому что, несмотря на достаточно голодное время, в школе была своя светлая жизнь. Она была обогащена фантазией, работавших там учителей. Среди них было несколько учительниц, которые прошли лагеря и затем, поскольку был большой дефицит в учительских кадрах, начали, как и моя мама, преподавать в школе. Они всячески разнообразили нашу школьную жизнь: разными спектаклями, праздниками, фестивалями и т.д. и т.п. У нас регулярно выходили веселые цветные стенные газеты, и классы соревновались за право участвовать в их выпуске. Были вечера танцев и каких-то игр. Поэтому наша семья жила при школе не только географически, но еще и культурно, будучи постоянно занятыми внешкольной жизнью.

Понятно, что сложились местные дружбы. До сих пор жив мой друг Володя, который так и остался в Малоярославце на всю жизнь, и мы с ним пусть изредка, но видимся или аукаемся.

– Ваш прадед, Василий Павлович Всесвятский, служил настоятелем Угодско-Заводской церкви и лично крестил Георгия Жукова. А его сын вылечил будущего Маршала в детстве от серьезной болезни. Могли бы рассказать об этом поподробнее?

– Василий Павлович Всесвятский был главным иереем Угодско-Заводской церкви. Там течет река Угодка, на который был завод, в свое время писавшийся через букву «т»: Уготский. Сейчас его пишут через «д» по аналогии: «угода – угодский». Но исторически речка была именно Уготка, которая и дала название селу, в то время уездному центру.

Василий Павлович был человеком просвещенным. В царской России просвещенных священников было немало. Многие из их детей становились основой земской интеллигенции: врачами, агрономами, идя с просветительской деятельностью в самые темные массы. Например, Николай Гаврилович Чернышевский тоже был сыном просвещенного священника. Хороший намек на это есть в романе Тургенева «Отцы и дети». Поэтому, когда я вспоминаю о русской земской интеллигенции, первым на ум мне приходит Базаров. Мне кажется, что такого «базаровского» взгляда на жизнь и на Россию сейчас очень не хватает. Трезвого и при этом очень сочувствующего. Не хочется произносить слово «патриотизм», настолько оно сейчас истреплено. Но вот такой мне мыслится настоящая русская интеллигенция, и вот такими были мои деды – дети просвещенного Василия Павловича Всесвятского. Двое из них стали врачами. И Николай Васильевич был тот самый земский врач, который вылечил Жукова. А третий был агроном. И все они занимались просветительской деятельностью всю свою жизнь. Были бесплатные лечебницы, бесплатные школы для крестьян, были хоровые и театральные кружки. Там процветали разнообразные таланты местной деревенской молодежи. Это было очень хорошее сообщество, и довелось услышать эхо той жизни в рассказах и воспоминаниях их детей, то есть моих теток и дядьев. Вот их-то я застал, и очень много чему у них научился, в частности, песням, которых они знали неимоверное количество и любили исполнять на семейных сборищах.

ПЕРВЫЕ ШАГИ НА ПУТИ ТВОРЧЕСТВА
– На протяжении года вы учились в Московском педагогическом институте вместе с Юрием Визбором. Это он привил вам любовь к гитаре?

– В значительной степени он.

Дело в том, что когда я прибыл из далекой Туркмении в Москву, чтобы поступить в институт, то даже не знал, насколько гитара стала популярным инструментом среди моих московских ровесников. Потому что мои ровесники по городу Ташаузу (Туркмения), где я заканчивал старшие классы школы, играли на гармошке. А тут я приехал и погрузился с головой в гитарный мир тогдашнего столичного студенчества. Там уже царствовал Юрий Визбор как непререкаемый авторитет. Он был человеком неотразимого обаяния и, конечно, благодаря своим талантам как вокальным, так и музыкальным вообще, был центром всеобщего внимания.

Он одним из многих своих сверстников уловил «строй души» тогдашней молодежи, нашего поколения. И затем вместе с Окуджавой и Высоцким отразил его в своих песнях. В них звучала юмористическая и романтическая интонация, этакая  братско-товарищеская задушевность, которая сразу же западала в душу. Поэтому, глядя на него, сразу же хотелось не только слушать, но и подражать ему.

Тогда на гитаре не играл только ленивый, и мне не хотелось отставать от этого всеобщего «заболевания». Я научился немногочисленным аккордам, а поскольку Бог не обделил меня слухом, то довольно быстро начал сочинять свои мелодии на собственные стихи.

Правда, к этому я относился не очень серьезно, а лирическая сторона была мне не очень послушна. Поэтому в институте я практически не сочинил ни одной романтической или любовной песни. Но, в конце концов, написал одну, которая и сейчас довольно хорошо известна, («Губы окоянные»).

Так что Визбор стал для меня первым маяком в этом деле: я с него глаз не сводил, как и ушей заодно. Но подражать я ему не мог, да особенно и не хотел. Мне больше нравились его веселые интонации, со всегда ироническим звучанием. Вот эту линию я вполне подхватил и воплотил в своих первых институтских песенках.

– Кто, кроме Визбора, смог оказать влияние на ваше творческое становление?

– Весь институт.

Наряду с Визбором там учились Петр Фоменко – наш великий театральный режиссер с мировым именем, Юрий Ряшенцев – поэт, автор непревзойденного зонга для кинофильма «Три мушкетера». Там же учился великий мастер русской прозы Юрий Коваль, барды Ада Якушева, впоследствии ставшая женой Юрия Визбора, Вероника Долина, Вадим Егоров. Так что часто наш вуз расшифровывался как «Московский государственный поющий институт», а не только «педагогический».

Все это способствовало развитию моей культуры, моих вкусов и моих первых сочинительских порывов, которые окрепли уже после  окончания института, когда я оказался на Камчатке и провел там три года в качестве преподавателя литературы и истории в средней школе. Там я возглавил местную художественную самодеятельность, и вот тут-то и пригодились институтские навыки. Именно на Камчатке я насочинял неслыханное количество песен и стихов.

ЗНАКОМСТВО С ОКУДАЖАВОЙ И ЩЕРБАКОВЫМ
– С Калужской областью связано имя еще одного барда – Булата Окуджавы. Знаю, что вы были знакомы, а в 2000 году стали лауреатом российской Государственной премии его имени. Какие воспоминания у вас остались?

– Мы были знакомы с Булатом Шалвовичем. И как-то сопоставляли свои биографии, потому что они очень перекликаются, хотя он  значительно старше, чем я: на двенадцать лет, он успел даже повоевать. Его мать тоже была репрессирована, как и отец. Его отец, как и мой, был расстрелян в тот же год, когда его репрессировали, а мать, как и моя, пошла по лагерям. Они даже сидели в одном и том же лагере – А.Л.Ж.И.Ре (Акмолинском лагере жен изменников Родины) в Казахстане, но не были знакомы.

Его судьба тоже оказалась связана с Калужской областью. Я знаю, что он там прошел и педагогическую практику, стал сочинять первые стихи, делал первые публикации в областной печати. Но тут наши пути все-таки несколько расходятся, потому что он был старше. Кроме того, мои печатные произведения появились гораздо позже и не в Калужской области. Тем не менее, общее в наших биографиях есть, и когда мы их вспоминали, то, конечно, обращали внимание на сходство наших судеб. Хотя он был сыном очень крупного партийного начальника, а я – сыном скромной учительницы литературы средней школы. Но все это не имеет значения, потому что время свело наши судьбы очень похожим образом, и это также отразилось в творческой перекличке.

– Правда, что вы знаете только 16 аккордов, и это на 10 аккордов больше, чем знал Окуджава?

– Это шутка.

Иногда я говорю, что шестнадцать, иногда двадцать шесть, иногда одиннадцать. Я не подсчитывал, а говорю это для шутливой иллюстрации.

Да, у Булата палитра гитарного сопровождения была меньше, чем моя. Но что касается мелодического дара, то тут даже и сравнивать нечего: у Окуджавы он гораздо богаче, чем у меня. О поэзии текстов я тоже не говорю, потому что сравнивать не приходится.

– Могли бы поподробнее рассказать о своем знакомстве и сотрудничестве с уроженцем Обнинска бардом Михаилом Щербаковым?

– Михаил Щербаков – это, конечно, тоже украшение культурной истории Калужской области. Он родился в 1963 году в кругу обнинской интеллигенции. Технической, конечно. Их музыкальные, театральные и музыкальные вкусы были характерными  для нашего тогдашнего интеллигентного сословия. Не только в Москве и Обнинске, но и в Дубне, Ленинграде, Киеве и Харькове эти круги были очень похожими. Они обменивались той же литературой, и культура их была одна.

В силу своих талантов и хорошего слуха Миша сразу увлекся бардовской песней. Кому он в ней только не подражал: и Высоцкому, и Окуджаве. И, благодаря своей изумительной памяти, он, по-моему, знал наизусть весь тогдашний бардовский репертуар.

На гитаре он играет гораздо лучше, чем Окуджава, Галич и я. Потому что искусство нашего гитарного аккомпанемента было примитивным, а он уже тогда играл грамотнее и интереснее. Начинал тоже самоучкой, хотя у него была музыкальная школа, но не по гитаре.

С ним я познакомился накануне его поступления в МГУ. Он закончил школу, потом у него был год пропуска, в этот год мы и познакомились через общего знакомого, который мне показал его записи. Они меня сразу заинтересовали, и мы повидались в том же году.

Он неоднократно бывал у меня дома, и я очень поощрял его песенные труды, которые с самого начала отличались своим индивидуальным звучанием, как в музыке, так и в поэзии. Я отметил это одним из первых и впоследствии всячески его пропагандировал.

И он действительно стал одним из лучших бардов России. Правда, я не слышал, чтобы он так о себе говорил. Но, что делать? Он таковым является.
Лично я его стихи держу на одной полке с Бродским.

«СТРОФЫ ВЕКА» И «ПОД ИНТЕГРАЛОМ»
– С Евгением Евтушенко вы тоже были знакомы? Гордитесь, что он включил вас в свою антологию «Строфы века»?

– Да. Наше поколение, особенно «московского разлива», все было понемногу знакомо друг с другом. Я был знаком и с Евтушенко, и с Вознесенским, и с Высоцким и многими другими. Хотя это не говорило о том, что мы были дружны. Поэтому ни с Евтушенко, ни с Высоцким, хотя мы и были на «ты», меня судьба не сблизила. Но, конечно, я следил за их творчеством, иногда восхищаясь, иногда удивляясь.

Конечно, мне было лестно знать, что Евтушенко включил один из моих довольно длинных текстов в свои «Строфы века». При этом довольно много других моих текстов, которые, как мне казалось, были достойны его антологии, в нее не включил.

– В «Википедии» написано: «Некоторыми источниками утверждается, что в марте 1968 года Ким вместе с Александром Галичем, Владимиром Бережковым и другими бардами участвовал в Фестивале авторской песни, организованном клубом «Под интегралом». Однако существует и другая информация, согласно которой бард в этом фестивале не принял участие, но прислал телеграмму». Можете сказать, что было на самом деле?

– Это ошибка. Об этом фестивале я знал, и меня туда приглашали. И я бы туда, безусловно, поехал, но этот фестиваль состоялся 8 марта 1968 года. А поскольку я принимал участие в правозащитном движении, весь февраль за мной была неприкрытая слежка. Я числился среди тех, кого потом назвали диссидентами. Поэтому везти с собой лубянский хвост на этот фестиваль я не собирался. Я поблагодарил за приглашение, но от поездки воздержался. Остальные приехали: и Бережков, и Галич. И я сам об этом фестивале много чего знаю. Когда настала его сороковая годовщина, я был на открытии клуба в новосибирском академгородке, где активно о нем вспоминали. Но это уже было через сорок лет. А в 1968 году меня на нем не было.

БАРД ИЛИ ПОЭТ?
– «Бард» и «поэт-песенник» – это разные понятия? Вы бард или поэт?

– Как говорят в народе, хоть горшком обзови, лишь бы в печку лез.

Здесь не важна терминология. И никто, кроме Сухарева, не пытался дать четкого определения, кто же такой бард. Потому что в барды записан и сам Дмитрий Сухарев, который ни одной мелодии не сочинил. Он сочинял только стихи, мелодии к которым придумывали Сергей Никитин и Виктор Берковский. Конечно, не только они. Многие другие сочиняли музыку на стихи Сухарева. И в то же время сам Никитин стихов не сочинял. Но и Никитина, и Берковского, и Сухарева мы называем бардами, потому что их творчество целиком вошло в круг бардовского потребления, интонаций и культуры.

Когда же говорят, что настоящий бард – это тот, кто сочиняет стихи, музыку, да при этом еще и исполняет свои песни, то, что же  получается: что  Сухарев – не стопроцентный бард? Выходит дать твердую формулу совершенно невозможно. Потому что все эти признаки рассыпаются при соприкосновении с историей этого вопроса и жанра. А жанр есть, и есть понятие бардовской песни. Причем есть такие исполнители, которые сами ничего не сочинили, но исполняют бардовский репертуар. Так, например, мало пишущий собственных стихов и мелодий Андрей Крамаренко является одним из лучших исполнителей Галича и Окуджавы. Кто он: бард или не бард? Безусловно, бард и заслуженный участник разнообразных бардовских соревнований и фестивалей.

Себя я обычно рекомендую так: бард и драматург. Это те главные области, в которых я работаю как автор. И если говорить, что бард – это сочинитель текстов и музыки, то это справедливо лишь отчасти, потому что целая серия песен на мои стихи написана известными композиторами-профессионалами. Речь идет в первую очередь о песнях для кино: «12 стульев», «Обыкновенного чуда» и «Бумбараша». Кстати, эти песни из фильмов охотно исполняет бардовская публика, и, когда я появляюсь на концертах, мои кинопесни востребованы публикой не менее, чем «строго бардовская продукция».

КИНО ИЛИ МЮЗИКЛ
– Вы – автор многих песен к кинофильмам. Почему сейчас ваши дороги с кино разошлись?

– Дело в том, что жанр музыкального фильма в 90-е годы увял. И, как я понимаю, здесь сработала рыночная конъюнктура. Потому что, во-первых, музыкальный фильм в разы дороже, чем немузыкальный.

Одним из последних российских музыкальных фильмов стали «Стиляги». В нем довольно много песен, посвященных периоду 60-х годов, для которых характерно это явление. А больше музыкальных фильмов отечественного производства я не помню. До них дело не дошло. Гораздо больше известно развитие репертуара музыкальных театров, и вот тут я оказался очень востребованным. Правда, как автор текстов, а не музыки.

– В последние время вы пишете много либретто для мюзиклов. Будете ли продолжать работу в этом направлении? Могли ли поделиться своими творческими планами на сегодня?

– Да, главным образом я этим и занимаюсь последние лет десять: пишу либретто для музыкальных спектаклей или для драматических. Ведь драматические актеры сейчас повсеместно поют на сцене, и у многих это получается.

Последнее из моих наиболее известных сочинений – это либретто к мюзиклу «Анна Каренина», который идет на сцене Московского театра оперетты. Перед этим был мюзикл «Граф Орлов», а до него «Монте-Кристо». Все они успешно прошли на сцене театра оперетты, и некоторые даже повторяются.

Также для театра оперетты вместе с композитором Геннадием Гладковым мы сделали «Доходное место» по Островскому. Этот спектакль тоже идет там с хорошим успехом.

Сравнительно недавно Александр Ширвиндт попросил меня и композитора Владимира Дашкевича помочь ему в спектакле «Мещанин во дворянстве» по пьесе Мольера. Правда, он назвал его несколько иначе – «Хотим играть Мольера», и мы с Дашкевичем ему немножко помогли.

Впереди, я думаю, будут еще какие-то просьбы или предложения. Кое-что есть уже сейчас, но пока произведение не увидело свет, я обычно не говорю, над чем работаю.

– Помните свой последний концерт в Калуге? Можем ли мы надеяться, что вы приедете в наш город еще раз?

– Дело в том, что свой последний концерт в Калуге я решительно не помню, хотя знаю, что у вас выступал. Но это было давно. Все зависит от того, пригласят ли меня в ваш город. Например, в малоярославецком районном Доме культуры я выступал в 2017 году.