Олег Ермаков, "Литературная Россия". Рубрика в газете "Страна поэтов": Погода была скверной, шёл дождь. Сеялся, стекал по крышам дома Твардовских, бани, кузни, по стволам яблонь, усыпанных мелкими зелёными яблочками… Три дня назад я ещё странствовал по речке Гобзе на лодке, отчалив от древнего исчезнувшего города Вержавска, туманного по утрам, в песнях птиц, похожего на какую-то удивительную так и не запечатлённую в строках древнерусскую поэму, и вот уже здесь, на хуторе Загорье, о котором написано порядочно и стихов и прозы многими литераторами и прежде всего самим Александром Трифоновичем Твардовским.
Сразу радугу вскинув, Сбавив солнечный жар, Дружный дождь за машиной Три версты пробежал И скатился на запад, Лишь донёс до лица Грустный памятный запах Молодого сенца. И повеяло летом, Давней, давней порой, Детством, прожитым где-то, Где-то здесь, за горой.
Так начинается стихотворение «Поездка в Загорье». Помню, как читал это стихотворение, выписанное на тетрадный лист перед нашим походом с друзьями в окрестности хутора, точнее – в Белкинский берёзовый лес с дивными легковейными травами на опушке, что рос вблизи бывшей деревни Белкино, в которой и начинали свою жизнь молодожёны Твардовские, кузнец Трифон и дочка крестьянствующего дворянина Мария. Читал, ловя отсветы костра тетрадным листом. И треск берёзовых дров вторил мне. С искрами взлетали и строки:
Сколько белого цвета С липы смыло дождём. Лето, полное лето, Не весна под окном. Тень от хаты косая Отмечает полдня.
Слышу, крикнули: – Саня! – Вздрогнул, Нет, – не меня.
Вообще чтение стихов в походе занятие увлекательное. Строки здесь обретают какую-то особенную силу. Поэзия органичнее прозы, именно она явилась первой в пещерном творчестве далёких пращуров. Да и птичьи голоса, флейта иволги, щёлканье соловья, кукование зегзицы – это ведь не проза, верно? Мне приходилось читать «Слово о полку Игореве» на Днепре в цветущем разнотравье, гимны «Ригведы», стихи Ду Фу и Ли Бо, и навсегда теперь эти строфы напоены дыханием смоленских трав. То же и стихи Твардовского. Однажды читал его стихи на краю хлебного поля, в день рождения поэта, свернув с большака, ведущего на Ельню, с того самого, про который Твардовский писал: «Дымный дедовский большак». Ехал я на велосипеде, конечно. Лодка, велосипед – лучшие машины для путешествий. Да ещё философский способ Григория Сковороды – пеший ход. Разбил лагерь на краю хлебного колосящегося сизо-зелёного, но уже и золотящегося поля. По дороге в деревенском магазине купил чекушку ради такого дня, приготовил на костре ужин, покрошил большую луковицу, и, стоя на краю этой вечерней пучины колосьев, озарённых низким уже солнцем и пронзённой звёздами васильков, возносил железную кружку с горькой чистой водкой и читал стихи:
Чуть зацветёт иван-чай, – С этого самого цвета – Раннее лето, прощай, Здравствуй, полдневное лето.
Липа в ночной полумгле Светит густой позолотой, Дышит – как будто в дупле Скрыты горячие соты…
От них и без водки захмелеешь. Горячие эти соты как хороши. Мне приходилось уже писать об этих строфах в книге «Вокруг света», в главе, которая так и называется «Мёд»: «…К ручью я вышел не сразу, пробиваясь сквозь травы, легковейные арки отцветающего иван-чая, крапиву, набрёл на березняк, а в нём – два улья в облупившейся голубой краске. Осторожно подошёл. Услышал тихое гудение. Кто-то установил. Рядом поле, оно уже порядочно заросло кустами и ольхой с берёзками, но ещё много цветочных лапиков (Константин Трифонович в своих семи тетрадях воспоминаний даёт пояснения, что это «бесформенные куски пашни больше четверти десятины»), а поблизости липы Белкина. Когда вижу липы Белкина, на ум приходит одно позднее стихотворение Твардовского: «Чуть зацветёт иван-чай…». Не знаю, наберёт ли неведомый пасечник здесь мёду. А мёд поэзии в этом крае уже собран». Мёд поэзии. Его знали викинги. Бог Один похитил этот напиток и передал на хранение своему сыну-скальду. С тех пор божественный певец потчует этим мёдом лишь избранных, и они начинают петь. В упоминавшихся древнеиндийских гимнах тоже есть напиток поэзии – сома, это и напиток и божество вдохновения и поэзии:
Вот он живой неуловимый всепроникающе победный гимнотворец творящий Сома.
И мы теперь смотрим на потрескавшиеся фотографии подростка в картузе и дивимся этому событию в наших пенатах среди ёлок и осин, пытаясь вообразить, как это произошло, и мальчишка с хутора Загорье отведал этот волшебный напиток. И запел сперва срывающимся голосом:
Пахнет свежей сосновой смолою, Желтоватые стенки блестят, Хорошо заживём мы семьёю Здесь на новый, советский лад…
А потом всё увереннее, сильнее. Но, кстати, есть неповторимая прелесть в этих ранних юношеских стихах. Становление голоса и открывает нам, так сказать, механику чуда… Но понятнее оно не становится. И каждый год в день рождения поэта в Загорье едут почитатели его таланта, бродят среди ёлок, яблонь, заходят в дом, пытливо всё осматривая и пытаясь эту загадку разгадать… Вот и мне довелось снова туда приехать, уже не на велосипеде, а на новом автомобиле поэта Макаренкова. Сначала мы заехали в Починок, и там в Доме культуры мне вручили премию А. Т. Твардовского за книгу «Вокруг света». Это книга походов по Местности Твардовского. И после торжеств мы уже вырулили к хутору. И наконец, я смог подарить обещанную пять лет назад книгу директору музея Ивановой, заметив ей, что вот, если бы в то утро, когда я сюда приехал на велосипеде, она согласилась сфотографироваться, то и увидела бы себя в этой книге. Да, тогда она тоже ехала на велосипеде на работу в музей, среди цветов и яблонь хутора, я, было, навёл фотоаппарат, но женщина запротестовала. Но, похоже, эту энергичную и сосредоточенную женщину такая мелочь вовсе не расстроила. Она была рада встречать гостей, ибо – настоящая хозяйка хутора и есть. Дождь в Загорье не прекращался. Пахло елями. Дождь в Загорье. Что значит аура места. Зима в Загорье. Простые слова здесь незаметно приобретают особенный привкус – привкус мёда поэзии. Нас пригласили к столу. Музейщики отмечали тридцатилетие создания хутора. Потчевали нас домашним хлебом, салом. Добрая закуска. И разговоры были хорошие: о Твардовском, мёде и земле. Татьяна Иванова говорила, что земля возрождается. Когда они сюда приехали с мужем, всё разваливалось и зарастало. А сейчас фермер взялся за дело ретиво, агрохолдинг выгоняет на поля невиданную технику, и она не ломается вообще и землю обрабатывает бережно. Поля вокруг и вправду ухоженные, как в Новодугинском районе. Сторожа, муж и жена, держат 17 ульев пчёл, возят мёд и яблоки, картошку на продажу в Смоленск. Я уточнил, в какие именно дни они приезжают в Смоленск… И позже, в Смоленске на фермерском рынке у костёла и купил у них банку мёда. Загорьевский мёд… Решили банку открыть на Новый год. Но что-то забыли, потом уже спохватились. Снова стали дожидаться какого-нибудь праздника. А там и день рождения А. Т. Твардовского подоспел. И мы были в Москве. Отлично! В день рождения поэта отправился на Новодевичье кладбище в надежде встретить там старшую дочь поэта Валентину Александровну, с которой веду скромную переписку. Пошёл на авось. И возле могилы с камнем и дубком, расплескавшимся дланями во все стороны, встретил женщину, возившуюся с цветами, пластмассовыми обрезанными бутылками с водой. Это оказалась соседка Валентины Александровны по даче. Она сказала, что Валентина Александровна, видимо, была ещё вчера, вот стоят пионы… Александр Трифонович любил эти цветы. Я попросил передать загорьевский мёд. И она с радостью согласилась. Позже пришла весточка от Валентины Александровны, мёд оказался у неё на столе на даче. Получилось. Хотя бы это получилось. Когда-то я мечтал сфотографировать дочерей Твардовского в Загорье. С младшей дочерью, Ольгой Александровной, мне посчастливилось разговаривать по телефону. Но знающие люди предупредили, что затея моя обречена. К хутору, воссозданному младшим братом поэта Иваном Трифоновичем, у дочерей отношение сложное… Вскоре я и сам это понял из переписки. Что ж, хотя бы так хутор пришёл в жизнь уже одной дочери, продолжающей много трудиться ради отца. Загорьевский мёд… Есть в этом созвучии своя горечь. А как иначе? Истинный мёд поэзии без этого просто немыслим. Когда я впервые увидел окна загорьевского дома, меня поразил их навечно опечаленный вид. Возможно, сказалось знание трагических обстоятельств жизни хозяев этого дома. Дом раскулаченный, дом сожжённый войной…
Вот и дворик и лето, Но всё кажется мне, Что Загорье не это, А в другой стороне…
И это так и есть. Загорье истинное только в воспоминаниях стариков и осталось. Но ещё и в стихах мальчика, рождённого сто десять лет назад и отведавшего этого вечного загорьевского мёда.