Главная

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ВРЕМЯ»

просмотров: 362 | Версия для печати | Комментариев: 0 |
Глеб Шульпяков: "Инстаграм – «интимный театр» XXI века?"
Источник: https://www.oblgazeta.ru
Ирина Клепикова, "Облгазета ру": Глеб Шульпяков - "Без истории глупеем, мельчаем..." Неисповедимы пути… журналистские. Даже в одном, отдельно взятом проекте. Даже в том, что длится годами. Уж, казалось бы, главные сюжетные ходы выверены и предсказуемы. Ан – ба! Неожиданность. Только что, в интервью-обзоре июньского «Урала», мы оценивали публикацию Глеба Шульпякова о Батюшкове, серьёзную попытку создания биографии поэта. А в июле собеседником по «Уралу» стал именно Глеб ШУЛЬПЯКОВ, редактор журнала «Новая Юность». Клянусь – так не задумывалось. Игра случая. Но как известно: случайности закономерны. И сейчас я думаю: для публикаций, попавших в поле зрения в июльском «Урале», случай подсказал правильного собеседника – способного видеть бэкграунд событий и текстов. И… связь между ними.

Шесть писем Набокова. И ядовитое – об Уэллсе

— Что скрывать: письма Владимира Дмитриевича Набокова в рубрике «Архив» стала читать из-за… его сына. Писатель Владимир Набоков читаем и почитаем. Об отце, политике-юристе-издателе, знаем гораздо меньше. Публикация его писем со вступительной статьёй и комментариями в значительной степени ликвидируют пробел. Для меня, например, открытием стали подробности случайной и трагической гибели Набокова (покушение-то готовилось на его соратника Павла Милюкова), история рождения сто лет назад в Берлине русскоязычной газеты «Руль» — а как точно подмечено в публикации, даже в эпоху интернета традиционные СМИ имеют в эмиграции большой вес. Ну и конечно – ядовитое письмо об Уэллсе, «архи-супер-экстра «буржуе» в жизни и большевике на бумаге»… А что зацепило вас? Какие детали писем, на ваш взгляд, воссоздают портрет Набокова-старшего?

– История семьи Набоковых мне всегда была интересна. Я когда-то написал очерк о младшем брате писателя — Сергее, он был гей и погиб в немецком концлагере, деля последнюю пайку с сокамерниками. А Владимир в это время ловил в Америке бабочек… Вообще, какая судьба у всех!

Отец — эталон русского европейца, человек слова и чести, политик — образец для подражания. Если бы власть была в руках таких людей, мы бы жили в другой стране. Я испытываю к нему ещё больший, может быть, пиетет и уважение, нежели к В.В. Именно как к человеку. Владимир Дмитриевич Набоков похоронен на русском кладбище в Берлине, в Тегеле. После войны этот сектор остался свободным. Рядом аэропорт, куда во времена холодной войны прилетали самолёты со всем необходимым для западного Берлина. Город-то жил в блокаде, был только воздушный путь сообщения. Самолёты до сих пор летают над кладбищем. Совсем небольшая чёрная плита там — имя, даты. Ему был пятьдесят один год…

Вы знаете, в общих чертах мне знакомы те обстоятельства, о которых идёт речь в предисловии к публикации (к слову сказать, обширном и точном). В самих же письмах зацепило то место, где речь идёт о предисловии Милюкова к «Былому и думам» Герцена. Целиком опус Герцена вышел без купюр в русском берлинском издательстве «Слово» в 1921 году. И там эта глава о Гервеге… О том, в какой кошмар превратилась мечта жить свободной коммуной. В результате поэт Гервег стал любовником Натали, жены Герцена. Писатель подробно описывает ситуацию в пятой главе. Участники этого многоугольника выглядят, прямо скажем, не лучшим образом. Поэтому при жизни автора глава не была опубликована. Не потому, что Герцена что-то смущало (в конце концов, он хотел быть честным до конца), а потому что была жива вдова Гервега и у неё хранились письма Натали к любовнику, и она могла бы в ответ опубликовать их, и так далее…

В этой ситуации хорошо видно, как революционное, сексуальное, историческое было перемешано в головах «новых людей» поколения Герцена. И судя по тому, что Набокову не нравится оглашение внутрисемейных подробностей (в письме Милюкову, в котором Набоков просит прокомментировать полное издание «Былого и дум», с главой о Гервеге – «я читал эту главу, она производит тяжёлое впечатление и сильно портит картину отношений между Герценом и его женой, По-моему, жаль, что её не уничтожили»), для него такая жизнь была неприемлема. Его понятия о чести, семье и интимности традиционны. А с большевиками победила линия Герцена — коммуна, общий быт и (в теории) общие жёны. И вот эта многострадальная глава выходит в «Слове». Фёдор Родичев, инициатор и редактор издания, то ли не знал, то ли знать не хотел, что в России эта глава уже опубликована в советском собрании Герцена. Советское для политиков склада Набокова или Родичева означало — фальшивое, ложное, не заслуживающее доверия. Не так уж они были неправы. «Других изданий, кроме советских, в России не будет… — писал Родичев. — Для будущей свободной России печатается настоящее издание». По каким-то причинам предисловие Милюкова не состоялось.

Вообще, эти письма (и сами первые годы эмиграции) невозможно воспринимать без боли. И знаете, почему? При всём уме и проницательности эти блестящие люди не могли помыслить масштаба катастрофы, которая произошла с приходом большевиков. Они рассуждали о кабинете министров, каким он будет, когда они прогонят большевиков — а впереди вырисовывался 1929 год, коллективизация, голодомор, НКВД, ГУЛАГ, война… Даже то, что происходит в России сегодня, — это всё ещё «отрыжка» совка.

– Удивительно: какая история открывается за несколькими строками письма. При внимательном чтении, не по диагонали. Глеб, а если шире: КПД «архивных» рубрик? Их место и роль в современных журналах, ведь «Архив» (или что-то вроде) есть во многих изданиях. Наверняка, и в вашем?

— Да, в «Новой Юности» есть рубрика «Раритет», где мы публикуем архивные материалы. Без истории современность глупеет, мельчает, слепнет. Архивы очерчивают путь истории и помогают понять собственное направление, а не метаться попусту.

Цепкость памяти – свойство «технарей»?

— С опаской берусь читать любого современного автора: жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на вирши, которые завтра и не вспомнишь. Примерно так же «вступила» на «Кочки на болоте», повесть Кирилла Аксасского. Даже сюжетный ход, заявленный в названии, показался сомнительным: главный герой, любитель йоги, находясь в расслабляющей шавасане, как с кочки на кочку «прыгает» по островкам своей памяти – и вспоминает. Одно, другое. Разное… Ну, думаю, на этот «шампур» можно нанизывать воспоминания до бесконечности. Меж тем – стоп! Текст не вызывал отторжения. Напротив: остроумный и местами с изрядной долей юмора, редкого в беллетристике, он затягивал, интриговал. Вплоть до… финальных слёз. А ведь автор — «только» инженер-механик, кандидат технических наук. Глеб, как профессиональный литератор — не позавидовали этому тексту?) Тогда — чему конкретно?

— Позавидовал тому объёму фактического материала, которым оперирует автор. То есть его памяти. Может быть, такая цепкость свойственна сознанию человека с техническим образованием? Когда автор не думает о красоте слога, об изящности композиции и т. д. Когда ему важна точность передачи информации. В результате – эффект объективности, читательского присутствия. Который, собственно, и удерживает наше внимание. Художественное мышление избирательнее. Оно постоянно примешивает к реальности долю вымысла. В «Новой Юности» мы, конечно, тоже сталкиваемся с мемуарной литературой. Но больше – эмоционального плана, где масса субъективной ностальгии и совсем нет воскрешения — вещей, звуков, запахов, уклада, быта.

Знаете, мне этот текст напомнил замечательный мемуарный роман Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени» (за этот роман в 2011 г. писатель получил посмертно премию «Русский Букер десятилетия». – И. К.). Очень похожий, отстранённо-любовно-ироничный взгляд на прошлое, совсем не радужное, надо сказать. Та же потрясающая цепкость памяти. Вот и по этой повести можно воссоздать обстановку в бараке того времени, речь зэков и как сплавляли брёвна. Да массу всего. Единственное, что меня смутило, – название. Слишком «снижающее». Если бы мне, как редактору, нужно было что-то броское, «цепляющее», я бы назвал этот текст «Аксас и Тутуяс» — по именам рек, на берегах которых разворачивается действие. Или как-то лирически — как у Чудакова. Но уж никак не «кочки». И имя автора, который к тому же впервые печатается в «Урале», я бы оставил подлинное – Юрий Кириллов. Его повесть – художественный документ, к чему тут ширмы.

Человек, отказавшийся стать мэром

— Что такого в очерке «Забытый учёный из Ла-Рошели», что к финалу ты полон желания ехать в эту самую Ла-Рошель, дабы прикоснуться к жизни прежде неведомого Луи-Бенжамена Флерио де Бельвю? Автор Ирина Шаманаева сама когда-то «споткнулась» о своего героя в поездке по Франции. И мы, читатели, «споткнулись» — всего на 24 журнальные страницы. И вроде не беллетристика, а научно-дотошное описание жизни — но оторваться невозможно! Так что литературный секрет автора — первый вопрос. А второй — сам герой. Учёный-натуралист, он был застенчив, избегал любой публичности, отказался стать мэром, но сделал для родного города столько, что дважды удостоен ордена Почётного легиона, а когда земляки решили назвать его именем улицу (он, конечно, был против!), список сделанного для города убедил 82-летнего учёного «смириться». Согласитесь: нынче для иных людей во власти даже заботы о малой родине — способ «похлопотать лицом» во имя себя любимого. Не потому ли автор и журнал отнесли внешне спокойное повествование в жанр публицистики?

— Думаю, в публицистике этому материалу самое место. Прежде всего потому, что о сотнях не менее удивительных россиян ничего подобного не написано, тем более – исследователями из другой страны. Хотя почти в каждом городе есть кто-то, кто мог бы составить его пусть тихую, но славу. Вот это внимание, и почтение, и память о человеке призвания и труда на общее благо — всегда поражает в Европе.

Я был в Ла-Рошели и если бы знал о Музее естественной истории, основанном Флерио, обязательно сходил бы. Это ведь история о протестантах, об их этике. Ла-Рошель была центром гугенотов. Власть не трогала их только потому, что иначе некому было бы вести торговлю с Новым Светом. Это же крупный портовый город. А Франции не нужен был ещё один исход передовых людей страны. Вспомните по тексту, как мальчика Луи-Бенжамена воспитывали…

– Примечательно, что мать в вопросах воспитания гораздо суровее отца. «Если же он не будет успевать, — просит она наставника, — не давайте ему на завтрак ничего, кроме черствого хлеба».

– Да, отец выражается мягче, тон его наставлений более рассудительный. «Мой дорогой сын, — это пишет отец, — мы надеемся, что наши усилия дать тебе хорошее образование направлены на то, чтобы образовать твоё сердце, твои чувства, твой нрав и характер, и что ты вполне удовлетворишь нас в ответ своими успехами в учёбе и прогрессом в области исправления твоего характера, особенно в том, что касается непослушания и пренебрежения обязанностями. Если ты собираешься и дальше ненавидеть и презирать всех остальных, то останешься при своём недостойном характере и никогда не овладеешь науками, которые мы пытаемся тебе преподать. Помни, что нет другого пути, чтобы преуспеть в этой жизни». В любом случае из документов, которые цитирует Ирина Шаманаева, понятно, почему из мальчика получился такой учёный, такой человек.

И какая длинная жизнь! Казалось бы, дитя эпохи Просвещения — а умер накануне индустриальной революции. Несколько Франций сменилось на его веку. Но наука —лучшее спасение от эпохи перемен. Обаяние идей эпохи Просвещения, полунаучных-полурелигиозных, хорошо видно на примере Флерио. Тех учёных, кто считал, что геологическое формирование земных пластов происходило под влиянием мирового океана и его отложений — называли «нептунистами». Наука оперирует именами античных богов, да? А те, кто — как Флерио — полагал, что геологические пласты имеют вулканическое происхождение, были «плутонистами». «Нептунисты» в конце XVIII века господствовали — например, Гёте был «нептунистом». Почему? Потому что верил в органический, постепенный рост и развитие природы и человека. А не революционный, скачкообразный — как в случае с «плутонизмом». То, что природа может совмещать в себе обе «тактики», не рассматривалось вообще. И вот эти-то субъективные пристрастия и фобии (в случае с Гёте — страх революции) во многом формировали науку того времени. Когда сила образа всемирного потопа, например, могла доминировать над фактами. Просто в силу библейской инерции. А Флерио с самого начала отстаивал непопулярный «плутонизм». И оказался прав. Это к вопросу о том, что большинство может совершенно спокойно оказаться в заблуждении…

К слову сказать, я оказался в Ла-Рошели по литературно-коньячным делам — одно московское издательство предложило написать очерк для книги о коньяке, и я провёл пару незабываемых недель в тамошних коньячных подвалах. Если вдуматься, коньяк — продукт тоже сугубо протестантский. Закладывая спирты, ты несёшь ответственность за будущее, когда эти спирты будут использовать в купаже коньяков твои потомки — точно так, как ты сам используешь спирты, приготовленные для тебя твоими предками. То есть даже коньяк, напиток, и тот подчиняется этике добросовестного труда и личной ответственности.

Инстаграм – «интимный театр» XXI века?

— На первый взгляд, «Театры миниатюр: всё, кроме скуки» — чтиво исключительно для театралов. Как я))). Местами даже забавно было читать про «египетский танго» в Екатеринбурге, гастроли Литейного Интимного театра или, например, почему Игорь Ильинский ратовал за возрождение жанра. Но кому ещё, думалось вначале, могут быть интересны краеведческие заметки о вековой давности нашествии в Екатеринбург театров малых форм? Однако по мере прочтения нет-нет да ловила себя на ощущении «теплее, ещё теплее». Что-то неуловимо похожее в реалиях начала XX и XXI веков, «тогда» и «сейчас». Предреволюционная мода на миниатюры и дивертисмент — и нынешние «чёс» антреприз. И на названиях хайповали не меньше, чем сейчас, — «Моё Бэбе», «Сел в капусту», «Любимец женщин», да ещё с интригующей ремаркой «Только для взрослых». У вас не возникли те же аллюзии? Тогда, получается, краеведческие тексты — не скучное, а поучительное чтение?

— Краеведение – это история, показанная на конкретном материале, и поэтому, может быть, куда поучительнее, чем история вообще, общая история. В краеведении всегда видно: что было — и во что превратилось. С краеведом в этом смысле трудно спорить.

Малые театральные формы уходят корнями в разные традиции. В начале XIX века в частных театрах часто давали попурри из сценок, арий, интермедий — достаточно взглянуть на рекламные объявления в газетах того времени. Мне, как человеку, который пишет книгу о Батюшкове, тут видится ещё и домашний усадебный театр. Например, когда в Приютино (одна из немногих сохранившихся до наших дней усадеб первой половины XIX века под Петербургом. – И. К.) для рассеяния домочадцев Гнедич или Крылов сочиняли дивертисменты — и часто сатирические. А домочадцы, дочери Оленина, исполняли, и все смеялись до упаду, особенно когда Гнедич «троллил» литературных противников.

А вспомните из истории: когда после октября 1905 года в России отменили цензуру — в журналах появилась (неслыханное дело!) политическая сатира, этакие «Куклы» в карикатурах. Эту свободу быстро задушили, но «корешок» остался. Я, когда читал материал, вспоминал журнал «Сатирикон»: он тоже состоял из таких вот миниатюр, только «троллили» они не политиков, а обывателей. Саша Чёрный, Аверченко, Теффи — многие имена пересекаются с «интимным театром»… Но вообще эта тяга к пестроте, кулуарности, обывательству, интиму, юмору «на грани пояса» появляется, когда невозможно публично обсуждать важные социальные и политические темы. И, с другой стороны, как реакция на слишком заумный символизм, акмеизм, футуризм. Сегодня эти функции отчасти взял на себя Инстаграм, где каждый может показать свои способности, не обременяя при этом интеллект аудитории, и даже заработать. Такой «интимный театр» XXI века.

Опубликовано в №136 от 29.07.2020


news1 news2