Любовь к собакам всечеловечна. В Латинской Америке вряд ли найдется хоть один читающий человек, который не знал бы «Собака, я хочу быть твоей собакой…» Пабло Неруды.
Такая антология не обошлась бы без очаровательной, но показывающей зубы песенки Юнны Мориц «Собака бывает кусачей…», почему-то предлагаемой в Интернете «для продвинутых детей». Я уже давно не ребенок, да и продвинутым ребенком не был. А это одна из моих любимых песен, которую я нет-нет да и насвистываю. Скоро мы уже любого мало-мальски читающего человека будем считать продвинутым.
В песенке о собаке – целая философия, увы, многих людей, убедивших себя, будто они вынуждены быть кусачими, чтобы выжить: именно так можно неоглядчиво понять уже зачин. Мы эту песенку знаем наизусть. Давайте, однако, попробуем прочесть строки из нее наново: вглядываясь в себя, может быть, тоже готовых огрызнуться – но всегда ли по делу?
«Собака бывает кусачей Только от жизни собачьей. Только от жизни собачьей Собака бывает кусачей! <…> // Собака несчастная – Очень опасна, Ведь ей не везёт В этой жизни Ужасно, Ужасно, как ей не везёт! Поэтому лает она, Как собака. Поэтому злая она, Как собака, И каждому ясно, Что эта собака Всех без разбору Грызёт!»
Но можно ли оправдать лязганье зубами в собственной семье, на улице, в автобусе, на работе – то от зависти, то от невоплощенности, раз мир не хочет прогибаться под нас, а прогибает нас под себя? И часто мы злимся вовсе не на тех, кто слямзил нашу недообглоданную кость или пнул нас ногой, а на тех, кто оказался ближе к нашим зубам и не столь клыкаст, как настоящие хищники. Апология зубов у Юнны Мориц доходит до пародии, когда кусачесть приписывается даже цветам: «Чумазы окна! Мыть их губками! Тереть до визга пыльный мрак! Покуда беленькими зубками Прокусят ландыши овраг».
Кусачесть ее самой обнаружилась сразу же, как только она появилась в Литинституте, с памятью о недавнем деле врачей-убийц и волне неприкрытого государственного антисемитизма. Юнна приехала из Киева, где в Бабьем Яру, на месте расстрела семидесяти тысяч евреев, грузовики ссыпали гниющий мусор, а о братском надгробии даже речи не было. Она походила на призрак морального отмщения, одевалась только в черное, держалась заносчиво, опасаясь оскорблений, и порой первой нападала сама.
В «Преждевременной автобиографии» (1962) я описал Мориц-студентку на вечеринке в 1955 году, когда я увидел ее рядом с Беллой Ахмадулиной, в которую влюбился с первого взгляда. Они никогда впрямую не соперничали, но по внешности, по характеру, по пониманию поэзии и жизни были полными антагонистками, хотя их волей-неволей объединял страшный год рождения – 1937-й:
«И вдруг одна восемнадцатилетняя студентка мрачным голосом чревовещательницы сказала: «Революция умерла». И тогда поднялась другая восемнадцатилетняя студентка с круглым детским лицом, толстой рыжей косой и, сверкая раскосыми татарскими глазами, крикнула: «Как тебе не стыдно? Революция не умерла. Революция больна. Революции надо помочь».
Фамилию Юнны Мориц я не назвал тогда, чтобы не навредить. К тому же смягчил ее реплику, которая была гораздо грубей и беспощадней: «Революция сдохла, а труп ее смердит». Такого я еще не слышал.
Как-то в Литинституте устроили «Вечер открытых душ». Это, видимо, была провокация для выяснения, что у молодежи в головах. Студенты выходили и говорили всё, что думали, может, впервые не на тесной кухоньке, а перед микрофоном в зале. Беллу и Юнну объединило только то, что обе были на год исключены из Литинститута с испытательным сроком.
Белла занимается сейчас утоньчением формы и содержания, избегая политики, в которую она если и вмешивалась прежде, то лишь для того, чтобы выручить кого-то. По обыкновению она добросердечна, мила и окружена поклонниками.
Юнна осталась резкой, не выбирающей выражений. Она потеряла многих друзей, не выдерживавших ее безапелляционных суждений. И сейчас приветливостью себя не утруждает. Жестокость чувствовалась в ее сильном стихотворении: «Война – тебе! Чума – тебе, Страна, где вывели на площадь Звезду, чтоб зарубить, как лошадь». Это стихотворение, которое я когда-то пробил в журнале «Юность», вызвало официальный гнев. Но, честно говоря, и меня неприятно задела строчка с экстремистским насыланием чумы на всю страну. Яростная Юнна Мориц не подумала не только о чужих детях, но и о своем сыне. Слава Богу, затем она переделала всеуничтожающую строку, персонифицировав ее: «Война – тебе! Чума – тебе, Убийца, выведший на площадь…» Так звучит гуманней. Конечно, зло никогда не коренится только в одной личности, но ведь Сталин символизировал многих.
Ахмадулина завоевала славу не только книгами, но и блестящим артистизмом чтения стихов, красотой и обаянием. Мориц развивает в стихах имидж изгоя и с презреньем отзывается об эстрадной поре в поэзии, хотя сама охотно читала стихи на коллективных вечерах в МГУ и даже в «Лужниках». Но главная слава пришла к ней именно через песни.
Удивительно, что при своей угрюмоватости она никогда не теряла ариадниной ниточки нежности в лабиринте собственных стихов. Какие немудреные, но неизбывно теплые строки в стихотворении «Улыбка Визбора»: «И ушел он, напевая се да то / и насвистывая «Порги и Бесс»… / Так теперь не улыбается никто. / Это был особый случай, дар небес». А какое неожиданное превращение самой себя в барачную девчонку Люду:
Он сказал:
– Я люблю другую.
Не ласкайся, не спи со мной.
Она петлю сплела тугую,
Она будет моей женой.
И уеду я с ней отсюда,
Чтоб не видеть, каким путем
Ты идешь, дорогая Люда,
Утром в ясли с моим дитем. <…>
Он сказал:
– За твое здоровье!
Будь богатой и не болей! –
И ребеночку в изголовье
Постелил пятьдесят рублей.
А Людмила, как зверь, зевнула, –
Перегрызла незримую нить
И на тысячу лет вздремнула
Перед тем, как подъезды мыть.
Так перевоплощать могут только любовь и жалость, которая вовсе не унижает, а возвышает человека. Вот где драгоценна Юнна Мориц, а совсем не там, где в неожиданно вульгарных памфлетах сводит счеты то с Нобелевским жюри, то с какими-то кроссвордно зашифрованными персонажами или опускается до таких частушечек о Билле Клинтоне и Монике, которые я и повторить постесняюсь.
Лучше опять поставлю песню «Когда мы были молодые И чушь прекрасную несли, Фонтаны били голубые И розы красные росли», где нет и намека на кусачесть по мелочам – песня полна неизбывной нежности, лишь чуть царапливо гладящей душу, и ностальгии по невозвратимо ушедшей молодости, хотя стихи написаны, когда их автору было всего 27 лет. Такими двумя параллельными потоками – кусачести и нежности – и впали стихи Юнны Мориц в безбрежие русской поэзии.
Мне не раз вспоминались гневные, но именно этой гневностью защищающие право на нежность и красоту строки Юнны Мориц:
Любови к нам – такое множество,
И времени – такая бездна,
Что только полное ничтожество
Поглотит это безвозмездно.
Повторите раза два эту строфу, написанную с запоминаемостью поздних стихов Бориса Пастернака, и она станет вами, и от этого вы, может быть, никогда не позволите себе стать ничтожеством, чье главное наслаждение – как раз уничтожать.
В давних стихах Юнны Мориц о болезни матери заклинательная энергия, направленная на спасение, поднимается до народных причитаний, а стихотворная форма лишена бесчувственной мастеровитости, с которой иногда пишут о страданиях близких. Но и в более поздних стихах, составивших впечатляющую книгу «По закону – привет почтальону», Юнна Мориц – и тончайший лирический поэт, и порой мощная, хотя и не всегда разборчивая гневоносица. Два не смешивающихся потока в поэзии, два не смешивающихся характера в одном.
Вот, к сведению тех, кто говорит, что сейчас не время великих стихов, удивительное, но незамеченное лирическое стихотворение Юнны Мориц:
Наклонись, я шепчу тебе что-то,
И легко тебе станет, легко, –
Мне по жизни положена льгота
На чужое подуть молоко,
На чужие кошмары и страхи,
На тревоги чужой кипяток,
На тоску человеческой птахи
В проводах, где колотится ток.
Я шепну тебе что-то такое,
Что одна лишь природа поймёт. –
Я тебя не оставлю в покое
Попивать смертолюбия мёд.
Мне по жизни положена льгота
Не бояться ни мыслей, ни слов.
Наклонись, я шепну тебе что-то
Глазом, вечно открытым для снов.
Есть такие наивные вещи
И такие глазные слова,
Что от них разжимаются клещи –
И душа оживает сама…
Мы почему-то стесняемся расшифровать библейскую заповедь «Люби ближнего твоего, как самого себя». Обвинений в себялюбии побаиваемся? Но разве будет человек существовать и развиваться как свободная личность без самоуважения – как он тогда других сможет уважать? Юнна Мориц отбросила это навязанное ханжество легко и просто:
Люби себя круглые сутки,
Как тех, кто тобою любим.
Люби свои глупые шутки
И мудрость, подобную им.
Люби себя ежеминутно,
Как тех, кто возлюблен тобой,
Люби себя нежно, распутно,
Невинно, как лодку – прибой. <…>
Люби, как творение Божье,
Себя, моя радость, себя.
Ничтожен, кто Бога тревожит,
Себя самого не любя.
А нам еще говорят, что у нас нет гражданской поэзии! Вот вам очень морицевское, обвинительное, но на сей раз по точному адресу, да и по заслугам, стихотворение «Музей Доносов»:
Музей Доносов – вот какое дело
Обречено на бешеный успех.
Там очередь у входа бы гудела,
Билетов не хватало бы на всех.
Печатный цех
раскатывал бы глянцы
Доносных копий, цвет употребя.
И знающие русский иностранцы
Такое завели бы у себя. <…>
Древнейшее оружие отбросов,
И гениев коварных, и владык
Собрал бы вот такой
Музей Доносов,
Запасы пополняя каждый миг. <…>
Работали бы там доносоведы,
Новинок презентации бы шли,
Торжественные ужины, обеды…
И все бы там сердца глаголом жгли!
Музей Доносов – вот какое дело
Обречено на бешеный успех.
Я кой-кому местечко приглядела –
Как раз для выставки
произведений тех…
Но есть, к сожалению, среди писателей и такие люди, которые прямого доноса не напишут, но готовы тусовочными сплетнями оболгать коллегу, которому просто завидуют. А ведь сплетня – это часто тот же донос.
Какие у Юнны Мориц бывают мощные выбросы сарказма – да вот хотя бы о конце той сказки, что у нас был лучший в мире читатель:
Лечитесь! В России так много читали,
потому что не было колбасы!
А сколько афоризмов рассыпано по ее стихам:
Право силы перевесило,
Право силы перемстило,
Чем себя же обалбесило
И себя же опустило.
Так чего всё же больше у Юнны Мориц – кусачести или нежности?
И того, и другого полно.
А какой ей надо быть, советовать нечего, да она и слушать не станет. Она уже ответила на это наперед:
Кто сказал, что поймут и полюбят?
Что за глупости!.. Если поймут,
Пониманьем своим и погубят,
И навяжут его, как хомут <…>
После «Вечера
открытых душ»
«Вы не настоящий
комсомолец…» –
Юнне провизжал один доцент.
Мрачно усмехнулась
Юнна Мориц:
«Благодарна вам