Янина Солдаткина, филолог, МПГУ. Телеграм-канал "Лисий след": "Четыреста страниц филологического восторга" - о книге Вячеслава Курицына "Главная русская книга. О Войне и мире" Л.Н Толстого". Понимаю, конечно, что кому — «главная русская книга», а кому — «не читал и себя за это не осуждаю». Нет, не думаю, что опус Курицына способен сподвигнуть нечитавших взяться за Толстого. Он написан именно что для любителей «Войны и мира», для тех, кто перечитывает эти бесконечные четыре тома бесконечное же число раз (кто взрослел с князем Андреем, кто разглядывал себя в княжне Марье и тд). С другой стороны, это ни в коем разе не «серьезное научное исследование».

Несерьёзное, поскольку у Курицына на равных могут быть приведены как цитаты литературоведов и мнения современных Толстому критиков, так и сетевой отзыв впечатлительной читательницы. Он может подразнить публику спором с рекомендациями редактора, поиграть на разнице между общепринятым восприятием «благородного князя Андрея» и его княжеским снобизмом и мизантропией (а на риторический вопрос Курицына «и за что только мы его, князя Андрея, любим», мне хотелось бы ответить, что вовсе не за идеальность (идеальные персонажи не интересны ни Толстому, ни читателю), но за готовность бежать в проигранный бой со знаменем в руках и неготовность прятаться от картечи, когда солдаты рядом такой привилегии лишены).

Как вы уже догадались, Курицыну с его медийно-писательским опытом блестяще удалось втянуть читателя (в моем лице) в диалог и со своей книгой, и с «главной книгой русской литературы», изображая при этом совершенно непроницаемую исследовательскую мину. Предмет разысканий Курицына — «как сделана «Война и мир» (так бы труд и озаглавить, если бы более ста лет назад формалист Борис Эйхенбаум уже не написал знаменитой статьи «Как сделана «Шинель» Гоголя).

Но «вайбы» формалистов и Бахтина Курицыну явно покоя не дают: его «Война и мир» раскрывается как подлинно полифонический роман, в котором точка зрения автора-Толстого — лишь один из постоянно сменяемых ракурсов повествования, не автономный и не абсолютный. А это, как ни крути, бахтинская схема полифонизма Достоевского! (Простите, это не вывод Курицына, а мой сторонний пораженный вывод).

Но Курицын идет дальше: загадку многомерности ВиМ он расшифровывает как антропоморфность. Мол, книга отражает противоречивость и полноту человеческого сознания и личности. Аргументы повторять не буду: это весьма увлекательное и отчаянно провокационное чтение. Не удовлетворившись формулой «Война и мир» устроена как человек» (с. 246), Курицын вплотную подходит к формуле «Война и мир» как вариативный и интерактивный медиатекст, анализируя обилие черновиков, редакций, претекстов (протозамысел «Декабристы»), последующих визуальных интерпретаций. Что сказать, замечательно, стащу в лекции по медиасловесности.

Оторваться от всего этого нагромождения остроумных находок: траектории движения персонажей, двойничество героев и деталей, ехидные комментарии в адрес неверифицируемости толстовской концепции истории, — решительно невозможно. А эффект неожиданности названий главок («Ради Бога, перестаньте колупать!» или «Князь Андрей умирает дважды») заставляет вспомнить, пожалуй, «Пушкинский дом» Битова. Если хотите, то весь текст Курицына — это восхищение постмодерниста-постструктуралиста умением Толстого соединять, сопрягать и гармонизировать несоединимое, несоответственное и неправдоподобное.

Не знаю, удалось ли мне рассказать, как сделан «нон-фикшн» Курицына, но уровень своей увлеченности, надеюсь, передать удалось. Так что всем поклонникам Толстого рекомендую: размышления и эмоции вам при чтении гарантированы.

P.S. Приводя реплику старого князя о беременной Лизе Болконской «поторопилась, нехорошо», Курицын комментирует ее в том смысле, что у Андрея и Лизы случился добрачный секс. А сам старый князь не брезговал внебрачным сексом с м-ль Бурьен. Все, что вы не знали и стеснялись спросить об интимной жизни Болконских, как говорится (на самом деле, нет, совершенно неочевидно, кмк. Но заявление — огонь).